– Доброе утро, – его собственный металлический голос все еще режет по ушам.
Девочка не сдерживается и широко зевает, прикрывая ладонями рот. Трет кончиками пальцев красные со вчера веки, закрывая глаза от света на короткое мгновение. А после вновь смотрит на маску, щурясь. Потемневшие после сна омуты ласковые, кроткие.
– Доброе утро, – прохлада, что раньше не пробиралась сквозь плотный кокон, касается оголенных ног, и по всему телу бегут мурашки. Маленькая, по сравнению с маской, ладонь ложится на чернильную кость. Большой палец гладит белоснежные клыки. – Ты ведь совсем не спал?
– Все в порядке, – мужчина тычется в изящную ладошку, подставляя черный лоб.
– Спасибо, – маленькая улыбка, посвященная капитану, – я спала очень крепко.
Нет смысла ругать, когда жертва была искренней, когда была такой трогательной. Нет смысла сожалеть, ведь тогда – обесценишь. А Ичиго ценит. Проводит ладошкой по подставленному лбу, зачесывает упавшие нити волос назад, задерживая руку на затылке.
Мужчина кивает и все-таки с нежеланием отстраняется. Черная, украшенная когтями рука тянется к маске и начинает откалывать маску. Кость трещит под длинными пальцами, обнажая белую кожу и серые, почти белые глаза с фиолетовыми белками. Айзен сосредоточенно хмурится, отламывая иерро постепенно.
Рыжая чуть отсаживается, чтобы не мешать, но не отводит взгляда. Удивительное зрелище. Совершенно непричастный взгляд ничуть не пугающих глаз, но хмурые брови с морщинкой между ними, которую хочется разгладить пальцем. Медитативные движения, рассеивающиеся частицы рейши – черные и белые, будто ветер поднял их с пепелища, и те ищут, куда бы улететь.
– Хочу тебя поцеловать, Соуске, – она моргает сонно, говорит хрипло и ждет удивительно терпеливо.
Айзен отрывает взгляд серых глаз от когтей – черная фаланга трескается и рассыпается пылью – и смотрит на риоку. Уголки губ едва поднимаются.
– Неужели спрашиваешь разрешения? – мужчина наклоняется ближе.
Улыбка на персиковых губах становится более явной, девочка тянется к Айзену в ответ и трется кончиком носа о чужой уже по привычке.
– Я бы так не сказала, – Ичиго закрывает глаза и мягко целует, прихватывая пухлые губы своими.
Соуске отдается поцелую, проходится языком по персиковым губам, углубляя его. Черная рука с обломанным когтем ложится на рыжий затылок.
Девичьи ладони, ныряя под пряди волос, ложатся на оголенную кожу мужской шеи – та вновь горячая. Тепло молниями проходится от кончиков пальцев до самих босых ступней, и Ичиго не может не поддаваться движениям Соуске, отдавая роль ведущего.
Мужчина подчиняется рукам, наклоняясь ближе.
– Ичиго... – капитан отстраняется. Их дыхание смешивается в единое. – Если не остановимся, я не сдержусь.
Его потемневшие глаза смотрят едва ли не с плотоядной, хищнической алчностью. Голос – смесь металла и хрипоты.
Поднимаются веера золотых ресниц. Зрачки – крупные капли чернил, а карамельный ободок покрыт мутной пленкой. Ярко-розовый язык проходится по чужим пухлым губам легко и невзначай, пробуя на вкус новый жест.
– Мгм, – сипло и тихо угукает Ичиго, поглаживая большими пальцами прямо под ушами мужчины.
Айзен перехватывает зубами чужую нижнюю губу, чуть прикусывая и тут же отпуская.
– Я говорю, что пойду до конца. – рука, увешанная пятью когтями, ложится на плоский живот и скользит ниже.
Он на нее сильно влияет. Поздно сокрушаться, но щеки горят, а в животе закручивается вихрь, прямо под огромной когтистой пятерней. Сердце ухает как в колодце, и повисает пауза. Девочка смотрит в глаза напротив, и те так близко, что изображение размывается, не фокусируется. Но настолько явное желание в чужом голосе заставляет вздрагивать, заставляет перестать думать.
Да, он на нее слишком сильно влияет. Прохладные подушечки больших пальцев ложатся аккурат под линию челюсти и давят наверх. Голова мужчины приподнимается. Персиковые губы касаются кадыка.
Айзен шумно выдыхает. Адамово яблоко дергается. Мужчина подхватывает девушку под ягодицы. Когти рвут тонкую ткань юкаты. Соуске встает и в один шаг оказывается у кровати. Осторожно кладет рыжую риоку на одеяло, так, чтобы длинные ноги свисали. Золото волос рассыпалось, создавая иллюзию нимба.
Он спешно обламывает когти по самые фаланги. Кость брони трещит и падает на пол кусками. Глаза, что неотрывно следили за девочкой на кровати, возвращают родной карий цвет. Наконец иерро становится мало, и кость осыпается пылью. Мужчина чувствует настолько острое желание, будто броня сдерживала не только боль, но и удовольствие.
Айзен кладет горячие руки на острые коленки, раздвигая чужие ноги.
– Ичиго... – металл пропал, но голос настолько низкий от возбуждения, что Соуске сам не узнает его. – Я серьезно, это не игра…
“Ебануться, ты куда полезла, малявка?!” – вдруг в рыжеволосой голове появляется скрежет, да такой громкий, что девочка незаметно морщится, когда ее кладут на кровать. – “Тебе пизда, если не остановишь его.”
В этот раз Зангецу можно назвать голосом разума, но разум Ичиго помутнен. Его заволокло карими глазами, низким бархатным голосом и горячей кожей. Девочка приподнимается на локтях и хмельным взглядом следит за чужим лицом. За тем, какое оно особенное сейчас – чайные глаза полны желания, обладания, собственничества. Юную шинигами ведет, и она хватает Соуске за ворот кимоно, тянет на себя, заставляет нависнуть над собой.
– Я знаю, – голос хриплый, грудной и дает отчетливо понять, чего хочет девушка, поддавшись собственным желаниям, переняв дикое возбуждение от капитана.
Куросаки вновь целует мужчину, кусая его губы, а на щеках светятся гранаты, что ярче истинных самоцветов. Тонкие руки обвивают шею, пальчики зарываются в мягкие каштановые прядки и тянут, но…
“Доигралась, тупоголовая”, – угрожающе рычит голос альбиноса – тембр похож на звериный, слишком пугающий. – “Потом спасибо скажешь.”
В ее затылок вдруг врезается чертова дюжина игл, да так чудовищно сильно, что девочка отстраняется и болезненно стонет, зажмуриваясь. Ее руки тут же отрываются от чужих волос и зарываются в медные пряди, сжимая их в кулаки, лишь бы ослабить боль. Кожа, начиная с грудной клетки, неожиданно начинает приобретать белоснежный оттенок.
Его губы горят от поцелуя-укуса, и Айзен шипит. Возбуждение нарастает, и мужчина молит в мыслях девочку остановить его. Он тянется за новым поцелуем, подчиняясь изящным рукам в волосах, но они покидают свое место.
Мужчина смотрит на формирование иерро и понимает, что происходит.
– Зангецу, я ее не обижу, – смотрит он в золотые глаза, хотя сам благодарен пустому внутри Ичиго.
– Ты думаешь, я слепой? – от былого смущенного взгляда ни следа, сусальное золото требовательно впивается в лицо бывшего предателя. – У нее голова отключилась, ей твои предупреждения до пизды.
Голос пустого остается женским, не обходя физические особенности строения связок девочки, но звучит как скрежет и лязг металла в зимнюю стужу, когда воздух разряжен и ярче пропускает звуки.
– Ты уже ее “обидел”, Айзен. Ты и твой меч.
Соуске не обращает внимание на мужскую форму слов.
– Мои извинения вряд ли помогут. – капитан продолжает нависать над девочкой, чье тело взял под контроль собственный занпакто.
– Вряд ли, – издевательский тон, такой ядовитый, что никакая кобра не сравнится. – Мы не доверяем тебе.
Тело Ичиго уверенно выворачивается, изящные руки грубо хватают одеяло, и пустой плотно закутывает девичий стан, усаживаясь на постели.
– Но малышня верит, – слышно, как это злит занпакто. – Поэтому придержи свой член в хакама. Хотя бы из благодарности, что
она верит тебе после всего, что вы с ней сделали.
Мужчина криво усмехается и встает. Собственное возбуждение осторожно отступает, все еще надеясь на продолжение. Соуске зачесывает волосы назад и смотрит на белую кожу, которую прячут под одеялом.
– Спасибо.
– На здоровье, – гадкая злорадная улыбочка сияет на бледных, по-кукольному маленьких губах. Белоснежные руки плотнее придерживают одеяло, закрывая даже дыру пустого, остервенело натягивая ткань под самый подбородок. – Она наша маленькая дурочка, так что трезвой головой быть тебе, – скрежет теряет яд, становится серьезнее. – А будешь играть с ней – я сожру тебя целиком.
Соуске ухмыляется и наклоняется ближе. Он кладет ладонь на побелевшую щеку и ласково гладит. Большой палец удобно ложиться на губы и немного давит, раскрывая.
В этом жесте многое, но лишь половина. В нем вальяжность крупного хищника, безграничная алчность и одновременно уверенность в обладании не только девочкой, но и ими, Зангецу. Вторая половина кроется в карих глазах. В опасном прищуре – стойкая уверенность, что никто девочку больше не отпустит, и обещание, что с ним девочка будет в безопасности от остального мира.
– Я с ней и не играл. – подушечка пальца мягко давит на губу, обнажая белый ряд зубов.
– Хули ты творишь? – в сусальном золоте плавает напряжение и растерянность, белая изящная рука грубо хватает мужское запястье и отталкивает от лица. – Заканчивай эту хуйню, малышне не понравится, если я вырву тебе эту блядскую руку.
Запястье мужчины горит – короткие ноготки бесцеремонно оцарапали кожу. Но Соуске обращает внимание только на смятение в глазах.
– Рука отрастет, – притворно беспечно. Мужчина встает на колено, становясь ближе – кровать проминается под весом.
– Зангецу. Я хочу, чтобы вы поняли, – голос строг, но в нем все еще гуляют нотки возбуждения, – я вас не отпущу. И играть со мной не советую.
Чернильная склера на одном глазу начинает белеть, и Хичиго скалит миловидное девичье лицо хозяйки пуще прежнего, сопротивляясь ей же. Из груди вырывается рык, но пустой не пятится, когда предатель становится гораздо ближе. Белоснежная маленькая ножка резво выползает из-под одеяла и упирается в мужскую грудь, не давая продвинуться дальше.
– Это ее выбор, – тембр сочится желчью, – но на твои угрозы мне похуй. Навредишь ей – и, говорю еще раз, я тебя сожру со всеми костями. До скорых ебаных встреч.
Айзен осторожно берет изящную лодыжку и оставляет короткий поцелуй на выпирающей косточке.
– Они тебя неплохо защищают. – Соуске по-доброму улыбается, хотя и с легкой насмешкой. Растерянность в золотых глазах он запомнит надолго.
С нежной кожи сползает тонкий, но до боли прочный слой иерро. Карамель заливается в золотые радужки, и взгляд разительно меняется – становится взволнованным, загнанным, перевозбужденным.
– Ты зачем к нему приставал? – девочка не отнимает ногу, а снова упирается ею в грудь после поцелуя. – Он же мог напасть.
Мужчина улыбается и качает головой.
– Они же часть тебя. – рука остается на лодыжке, ласково поглаживая белую кожу. – Неужели я должен бояться, что ты меня поранишь?
– Нет, Соуске, – строго звучит девичий голос, уже лишенный лязга пустого, – но он может быть безрассудным, когда хочет защитить.
Броня продолжает рассыпаться на частички пыли, ножка продолжает настойчиво давить.
– Значит, только один? – он с любопытством наклонил голову, наблюдая, как растворяется иерро. Рука продолжает гладить лодыжку. – Тогда второй более... Благоразумный?
– Да, – она щурит карие глаза, и бледная ступня, уже лишившаяся брони, скользит чуть ниже, – и не такой болтливый.
Девичьи руки перестают так крепко зажимать одеяло, выпуская его, и то безвольно повисает на плечах, распахиваясь.
– Вот, значит, как... – Соуске отпускает лодыжку и смотрит в прищуренные глаза из сердолика. Только что собственный занпакто пытался защитить ее, а она тут же начинает играть.
– У тебя не завяли уши от его ругани? – искренне интересуется рыжая, но глаза выдают ее с головой. – У меня вот в трубочку свернулись.
Ножка продвигается все ниже, миллиметр за миллиметром. Проходится по напряженному животу и хитро ныряет под запахнутое кимоно.
Соуске чувствует кожей каждый холодный пальчик.
– О, не беспокойся, я не первый год в Готее, – мужчина щурит глаза, вновь становясь похожим на хищника. – Яо-ху, тебе не стоит играть сейчас со мной. – он возвращает руку на ногу и давит вниз, чтобы девушка убрала ее.
– Мы же, – смущенно бормочет она, а щеки горят как на праведном костре, – можем как-нибудь по-другому.
Соуске давит на лодыжку, и девочка удивительно просто подчиняется, но в определенный чуть подается вперед – и маленькая ступня упирается аккурат в лобковую кость. Ичиго не верит, что все это делает она, но контроль даже после вмешательства пустого к ней так и не вернулся.
Только затухшее возбуждение мужчины вновь загорается. Айзен тихо шипит и сжимает пальцы на чужой лодыжке.
– Ичиго, твои Зангецу правы. Ты сейчас играешься и не понимаешь всей серьезности ситуации.
– Суть в том, что я не играю, – карие глаза сверкают опьянением и желанием, смотря снизу вверх. – Я серьезна.
Розовая пятка, что лежит на основании члена, отделяемая от него лишь тканью, вдруг едва-едва заметно ерзает, несмотря на хватку.
Соуске выдыхает и в одно движение переворачивает девочку на живот. Подтягивает за бедра ближе, упираясь вставшим членом в упругие ягодицы. Ткань тонкая только усиливает ощущения от трения. Он наклоняется и упирается рукой возле рыжей, такой сейчас по-глупому самоуверенной головы, задевая пальцами золотые пряди.
– Ичиго, если мы продолжим, я лишу тебя невинности здесь же, – голос Айзена стал хриплым, вновь возбужденным. – Вряд ли ты мечтала в свой первый раз оказаться на постоялом дворе.
Девочка изгибается в пояснице, отчего полуобнаженные ягодицы приподнимаются, а после расслабляется вновь. Она тяжело дышит, упирается щекой в не самое шелковистое постельное белье и краем глаза наблюдает за напряженным лицом мужчины. Личико раскраснелось вплоть до ушей, розовый язык проходится по пересохшим персиковым губам.
– Хорошо, Соуске, – голос аж звенит в девичьей груди, резонируя. – Отпускай.
Юркое тело зашевелилось с целью выбраться из оков. Девочка, словно издеваясь, трется ягодицами по эрекции. Несмотря на слова, продолжает играть с упорством маленького ребенка. Айзен смотрит на полоску кожи, после чего на розовый язычок. Пара мгновений, и мужская ладонь опускается на упругую ягодицу. Звонкий шлепок повисает в маленькой спальне. Обнаженный участок кожи краснеет, хотя ударил Соуске не сильно, желая лишь обозначить наказание.
– Пока будешь играться, буду наказывать как ребенка, – хрипло шепчет мужчина. – Я лишу тебя невинности, лишь когда ты будешь готова и самостоятельно придешь к этому, а не под влиянием момента. А это... – удар по второй ягодице такой же звонкий. – Для профилактики.
Соуске встает и быстро уходит из комнаты, чтобы не задержаться и все-таки сдержать обещание.
ʙ ᴦоᴧоʙᴇ у ʍᴇня бᴩодяᴛ ᴛᴀᴋиᴇ нᴇʙᴇᴩояᴛныᴇ ʍыᴄᴧи, чᴛо дᴀжᴇ ʍоᴇ ᴨодᴄознᴀниᴇ ᴋᴩᴀᴄнᴇᴇᴛ.
януɯ ᴧᴇон ʙиɯнᴇʙᴄᴋий
одиночᴇᴄᴛʙо ʙ ᴄᴇᴛи
Ее никогда не прельщала боль. Будучи раненной в бою, девушка, стискивая зубы, терпела жжение от ранений, а от особенно страшных просто отключала разум от тела, лишь бы не потерять сознание. Боль – редкий дар, предоставленный людям, чтобы предупредить смертельную угрозу. Боль – изощренное наказание, применяемое, чтобы показать людям, как ценна жизнь. Показать, что хорошо, а что плохо. Показать, чего стоит остерегаться.
Боль от шлепка не сильная, покалывающая и горячая. Что показывает
эта боль? Девочка дернулась от неожиданности, а воздух встал в горле – ни внутрь его не сдвинуть, ни обратно выдохнуть. Карамельная радужка вовсю смотрит на бледное лицо мужчины, персиковые изнеженные губы приоткрылись в немом звуке “а”. Ичиго не понимает, что ей чувствовать. Стыд? Ни грамма. Не сейчас, когда все тело дрожит от возбуждения, когда между ног уже слишком мокро, когда она так хочет касаний именно Соуске и никого другого. Страх? Увольте. Шлепок безобидный, хотя фантомная пекущая пятерня на чувствительной коже все еще ощущается. Исступление? Возможно. Ощущения странные. Особенно в сочетании с больным вожделением и желанием, от которого в голове разрываются тысячи звезд, сея свою пыль, орошая каждую мыслишку.
Раж? Да.
За первым шлепком следует второй, и рыжей приходится заткнуть свой собственный рот ладонью, лишь бы не застонать и не выдать себя. Сердце, ранее пропустив удар, вдруг застучало прямо в ушах. Новый удар пришелся на нетронутое место и ощущается так же ново и свежо, как и первый. Куросаки не видит, но кожа и там краснеет в долю секунды. Местечко жжется, и от него исходят волны огня, заканчиваясь – почему-то – внизу живота. Признаться себе, что ей хотелось бы получить третий шлепок, чтобы окончательно распробовать, девушка не захотела.
Мужчина покидает комнату. И, честно, ей впору бы расплакаться как малое дитя от того, что никто не дал юной шинигами такую нужную сейчас разрядку. Узкая ладошка отрывается от тяжело дышащего рта и дрожит как лепесток сакуры на сильном ветру. Протискивается между плоским животом и грубоватой простыней, ползет ниже и ныряет под складочки юкаты. Полуголые покрасневшие ягодицы приподнимаются на пару сантиметров, и девочке приходится прикусить губу до крови, чтобы не нарушить тишину маленькой комнатки.
На завтрак же Соуске не пришел. И слава всем богам. Иначе бы Ичиго сгорела со стыда – нет, не так. Умерла бы от остановки сердца. Ведь, получив разрядку, девочка вдруг будто очнулась ото сна. Рыжеволосая голова прояснилась как самое голубое небо после грозы. И, посмотрев на все со стороны, Куросаки захотела провалиться под плинтус, отправиться в сам Ад к бывшим капитанам и лейтенантам и влиться в их не самую приятную компанию – больше нигде ей места подходящего нет. Собственная похоть ее поразила, испугала. Она готова была пойти так далеко, как ей скажет Айзен, и такая власть мужчины и ее собственных чувств над ее разумом не может не наводить жути. Какие силы пришлось приложить капитану, чтобы сдержаться, рыжая даже не представляет. Потому что, вот оно – податливое тело, согласное на все. Бери и лепи все, что захочется, как кондитеры лепят из мастики, как гончары лепят из керамики. И Ичиго благодарна ему за сдержанность.
Весь остаток дня голову то и дело не покидали мысли – непристойные, самоосуждающие, укалывающие. Пустой раздраженно молчал и даже не язвил, поэтому шинигами яро отвлекалась играми с Рю и заботой о мальчике, лишь бы очистить голову. Но то и дело ее бледные щеки краснели, как со стороны может показаться, ни с того ни с сего.
Так проходит целый постыдный день в океане постыдных дум. И девочка с удовольствием пропустила бы ужин, но будет слишком очевидно. Дать понять, что ей стыдно – проявить слабость и подарить еще один рычажок для давления. Это слишком щедрый подарок. Поэтому Ичиго степенно и ровно входит в небольшой и простенький обеденный зал постоялого двора последней. Расцветающие розы на щеках контролировать невозможно, а вот деланно обиженно не смотреть на капитана – довольно легко. Куросаки даже взгляда не бросает на Соуске – иначе потеряет контроль – и даже чуть отворачивается. О красное ушко ударяется алая капелька граната, отлично сочетаясь с ранкой на губе.
