Владыка-развоеватель

      На постоялом дворе Айзена почти сразу перехватил Накаяма. Капитан лишь успел развернуть купол лечебного кидо, как управитель тут же вовлек в разговор о делах.       – И что ты собираешься делать с мальчиком? – Соуске просматривает документы. В одной руке свиток, в другой – палочки. Еда, отличающаяся качеством от подаваемой в поместье, остывает.       Девушка же почти не выпускала из рук ребенка, но прислуга помогла ей умыть его и довольно быстро нашла ему сменную одежду. А когда пришло время обедать, Ичиго пришлось усадить напуганного мальчика себе на колени.       – А что обычно делают с такими детьми в Обществе Душ? – она заинтересованно поворачивается к мужчине, а после снова отвлекается на еду, кормя Рю мясом – ребенок активно набивает щеки едой.       – У души с реацу три пути: стать шинигами, стать слугой, либо же уйти на перерождение, – расплывчато сказал Соуске, чтобы не пугать мальчика. – В общем-то, подойдет любой способ, лишь бы не голодать.       Девочка тяжело вздыхает. Одной рукой она придерживает дитя за бок, чтобы он не потерял равновесие, а другой держит палочки для ребенка. Рю с удовольствием жует комочек риса.       – У него есть неплохой запас реацу как для ребенка, – вкрадчиво начинает Ичиго, – но, как я понимаю, с такого раннего возраста не берут в академию.       – В Обществе Душ нет сиротских домов, если ты об этом, – мужчина хмурится. Запись в документе ему не нравится, и Соуске откладывает палочки, вместо них беря карандаш. – Если хочешь оставить его подле себя, то пусть остается в моем доме. Кику, для мальчишки найдется работа?       Притихшая служанка кивает.       – Айзен-сама, мне давно нужен мальчик для мелких поручений, – вмешивается Накаяма, что ожидает исправленные документы. – Я его обучу грамоте, а как подрастет – может пойти в академию.       Рыжая вновь хмурит брови. По ее мнению, ребенок чересчур мал для работы, но откровенно спорить и возмущаться при слугах не хочется.       – Спасибо, Накаяма-сан. Но не чересчур ли он юн для этого, не стоит ли подождать? – девочка продолжает кормить мальчика, забыв про себя.       Управитель удивленно смотрит на молодую госпожу.       – Вполне взрослый мальчик. Меня самого Айзен-сама подобрал примерно в этом возрасте.       – Накаяма, – строго позвал капитан.       – Айзен-сама, вы же многих спасли от голода и смерти, – хмурится управитель. – И меня, и Цутию, да даже Кику вы привели.       – Ее привела Цутия, – Соуске переписал несколько иероглифов в документе.       Светлые брови изумленно поднимаются, Ичиго задерживает взгляд на мужчине. Вот уж.       – Рю, ну как тебе идея, останешься со мной? Я буду рядом, – ласково спрашивает девушка.       – Фогласен, – жуя, невнятно отвечает ребенок и кивает. Куросаки довольно поглаживает его по голове.       – Спасибо, – она вновь смотрит на Соуске, а в карих глазах разливается тепло. Бледная ладошка отрывается от детской головки и ложится на тыльную сторону ладони капитана.       Айзен поднимает взгляд и улыбается. Мужчина переворачивает ладонь и сжимает изящные пальчики.       – Все в порядке.       Обед завершился без приключений. После капитан осмотрел мальчика, и ничего страшного с ребенком не произошло – видимо, боли были от голода, но он не смог сам этого понять. Остаток дня, пока Соуске занимался работой, девочка не отходила от Рю, играла с ним во внутреннем дворике, нежась под солнцем, отчего нос и лоб еще больше обгорели.       “Ну вот, одного бродягу к рукам прибрала, – шутил Хичиго, имея в виду Соуске, – но нет, тебе все мало.”       Ичиго лишь смеялась про себя в ответ на комментарии занпакто. Интимных тем пустой пока любезно избегал, хотя Куросаки прекрасно чувствовала волны негатива со стороны духовного меча.       Когда день подошел к концу, Рю увела прислуга, и рыжая наконец смогла перевести дух, довольная днем и временем, проведенным с ребенком. Приняла ванну, смыла с себя часть усталости, испробовала новые масла и осталась довольна их фруктовым ароматом, оставшимся на ее коже. В комнате же ее встретил уже отдыхающий капитан.       Айзен сидел в кресле и читал, когда в комнату вернулась девочка. Его волосы все еще были влажными, оттого немного кудрявились. На ближайшем комоде стоял маленький длинный футляр из дерева.       Он оторвал взгляд от книги, осматривая Ичиго.       – Сильно печет?       – М? – озадаченно переспрашивает юная шинигами, а после до нее доходит, чего касался вопрос мужчины. Персиковые губы растянулись в мягкую улыбку. – Нет, не сильно. Стоило того, чтобы побыть на солнце.       Девушка проходит в комнату, все еще справляясь с поясом юкаты. И когда узел показался ей наиболее аккуратным, Ичиго приблизилась к Айзену. Распаренные теплые ладони легли на подлокотники кресла, по обе стороны от капитана. Куросаки, чуть наклонившись, внимательно рассматривает умиротворенное лицо напротив.       – Устал?       – Я привык, – отвечает Айзен. Он поднимает руку, убирая несколько упавших рыжих прядок за ухо. Еще движение, и над ними развернулось простенькое лечебное кидо. Мужчина откладывает книгу на комод и берет в руки футляр.       – Держи. Это тебе.       Девочка пару секунд хлопает ресницами, смотря то на футляр, то на лицо Соуске. Выпрямляется и берет в руки коробочку. Снова смотрит в карие глаза.       – Так… – озадаченно заключает, а после усаживается Айзену на колени, повернувшись боком и закинув ноги на подлокотник. Дерево неприятно впивается в нежную кожу под коленками.       Соуске заменяет подлокотник своей рукой, приобнимая девочку за ноги.       Тонкие пальцы аккуратно отмыкают металлические замочки по очереди, а после приподнимают крышку. Перед глазами золотая шпилька, удивительно изящная и искусно выполненная. Вершину украшает мифический девятихвостый лисенок бледно-розового цвета и подвеска с гранатовой капелькой на конце. Ичиго нервно облизывает губы. Ей никогда не дарили украшения, и как реагировать на это, девушка не понимает.       – Очень красивая вещь, – не врет, но вся сжимается, опускает голову, краснея. Рыжие волосы почти удачно скрывают лицо. – Спасибо.       – Тебе очень шли заколки с сакурой, и я подумал, что розовый нефрит тебе будет к лицу.       – Не стоило, – бормочет она на грани разборчивости, не поднимая головы, сверля взглядом шпильку. Ноги приятно греет чужая рука. – Я же не особо… ношу украшения.       Мужчина улыбается, смотря сверху на алые щеки. Ожоги от солнца прошли, и он развеял купол кидо.       – Если не нравится, можешь не носить. Я не обязываю.       Кончик изящного пальца потирает веснушчатую переносицу – ничего больше не жжется. Девочка поднимает смущенный взгляд на довольное лицо капитана.       – Она правда красивая, – голос почему-то дрожит, и Ичиго закрывает футлярчик, чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость. – Спасибо, что убрал ожог.       – В следующий раз будь осторожнее, – Соуске проводит тыльной стороной ладони по алой щеке.       – Я люблю солнце, – она прикрывает глаза, чувствуя чужую кожу на своей, подставляется под касание. – Это не самое страшное, что случалось с моим телом.       Айзен хмурится от упоминания прошлых травм. Но старается сразу же вернуть улыбку на лицо.       – Тогда буду лечить тебя каждый день.       – Соуске, скажи мне, – улыбается Ичиго, но краснеет еще гуще. – Есть что-то в этом мире, чего ты не умеешь?       Мужчина коротко смеется.       – Ну... даже не знаю. Много чего? – он пожимает плечами.       – Например? – девушка упирается боком в мужскую грудь и кладет голову капитану на плечо, прижимаясь. – Нужна конкретика, иначе не поверю.       – Я не умею играть на музыкальных инструментах? – улыбается Соуске и прижимает девочку ближе к себе.       – Хм-м-м, – она трется спинкой носа о линию челюсти, улыбаясь одними уголками губ, – маловато как-то. Это все?       – Тогда... Пусть будет... Не умею вышивать.       Ичиго негромко смеется, утыкаясь лбом в чужую щеку.       – Какой ужас, – звучит с иронией, а после девочка серьезно добавляет, возвращаясь к предыдущему пункту. – Я когда-то просила отца отвести меня в музыкальную школу, но из-за ухода за сестрами и учебы у меня не было времени, – улыбка пропадает с девичьего рта. – Но я понимаю папу.       – И на каком инструменте хотела играть? – Соуске старается не обращать внимание на упоминание отца Ичиго. – Что-то из западной культуры?       Рыжая отрицательно качает головой, опуская глаза.       – На эрху.       – О, – удивляется мужчина. Он смотрит на опущенные веера ресниц и, немного подумав, говорит: – Мне найти учителя для тебя?       Куросаки мнется, пару секунд неуютно поерзав на чужих коленях. Тонкие пальцы поглаживают деревянную поверхность футляра, что лежит на девичьих бедрах. Глаза опущены.       – Не стоит, это было в детстве.       Айзен щурится, видя, как нервно девочка терзает несчастный футляр.       – Ичиго, в следующий раз, если что-то хочешь, просто скажи. Словами, – мягко улыбается мужчина – Я поищу кого-то компетентного, – и целует рыжую макушку.       – Мгм, – неуверенно – реакция на просьбу мужчины. Румянец с девичьих щек не сходит, но она тихо и робко добавляет на выдохе: – Большое спасибо.       Айзен кивает.       – Пойдем спать?       – Да, но… – пальцы все еще тревожно трут коробочку, – у меня есть еще одна просьба, – она поднимает серьезные глаза на мужчину. – Могу ли я пойти с твоим отрядом на охоту?       Соуске тут же хмурится. Рука под коленом сжимается.       – Ты хочешь увидеть отца?       Она честно кивает.              – Я просто посмотрю, издали, – в карих глазах немая просьба. – Да и лишние руки тебе не помешают. Надоело спарринговать с воздухом. За прошедший месяц уже стало тошнить от этого.       – Разве твои Зангецу не тренируют тебя? – Айзен вопросительно наклоняет голову. – Мне казалось, у тебя с занпакто отличные отношения.       Девочка тревожно сглатывает, понимая, что сболтнула лишнего. Пальцы продолжают истязать несчастный футляр.       “Расскажи ему, добродетельница недоделанная, – недовольно требует скрежет, – пусть знает.”       Ичиго поджимает губы и опускает взгляд.       – У нас были некоторые разногласия, – отвечает уклончиво, но не врет.       – Им не нравлюсь я, – Айзен не спрашивает. Констатирует. И тяжело вздыхает. – Вряд ли они примут мои извинения.       – Не в этом дело, – маленький кулак медленно сжимается.       – Тогда в чем?       – Им не нравится твой занпакто, – размыто объясняет девочка, – и я от них отстранилась, не слушала.       Соуске хмурится и обращается к собственному занпакто. Но женщина молчит, все еще обижаясь на него.       – Что натворила Кьека?       – Ничего такого. Сказала, что я ей не нравлюсь, а эти обиделись, – беззаботно пожимает плечами. – Пустой очень шумный и гордый, поэтому я перестала их слушать.       “Ну ты и идиотина”, – разочарованно комментирует альбинос.       – Ичиго. Не лги. Я знаю свой занпакто, – голос мужчины стал серьезным и даже в некоторой степени строгим.       – Ты просто не знаешь, какие мои чувствительные, – уголок персиковых губ напряженно тянется вверх.       – Посмотри мне в глаза, Ичиго, – Айзен продолжает говорить строго.       Девочка слушается, поднимает взгляд на лицо мужчины, утопая в карих омутах, и стыдливо молчит.       – А теперь еще раз скажи, что сделала Кьека, – Соуске хмурится. Рука на подлокотнике сжимает дерево.       – Сказала, что я ей не нравлюсь, – уверенно говорит часть правды, а после поджимает персиковые губы.       Капитан сжимает губы в тонкую полоску.       – Кьека, скажи мне всю правду, – мужчина поднимает голову. По полу из грубых досок шуршит дорогое дзюни-хитоэ. Глаза женщины блестят в мерцании свечей, но источают ту же апатию и усталость, что и всегда.       – Ты для ее Зангецу враг. Она же – враг для меня, – низкий голос занпакто стелется как туман во внутреннем мире мужчины.       – Она не враг, – хмурится Айзен. Длинные пальцы сжимаются на дереве и фарфоровой коже.       – Скажи это смерчу, – спокойно парирует Кьека. – Зачем тебе сдался этот гибрид?       Соуске открывает рот, чтобы ответить, но тяжесть на коленях напоминает, что всю правду говорить вслух не стоит.       – У меня может быть кто-то не для целей? Не ради чего-то? Я устал, – “быть один”. Айзен говорит почти так же, как и его занпакто.       – Я тоже устала. Если тебе нужна женщина, выбери любую достойную, но... – Кьека не скрывает разочарования выбором хозяина. – Я соглашусь на любую шлюху из дома удовольствий в первом районе. Они хотя бы ценят себя. Ты – бог, Соуске, а выбрал девчонку, что готова спасти первого встречного. Любую жертву, – ее голос наполнился желчью.       – Кьека, – строго зовет мужчина. Он встает вместе с девочкой на руках и садит ее в кресло, на собственное место.       – Что? Неприятно? Помнишь наши беседы? Я – это ты. Твой голос разума. И я говорю, что сегодня сирота-мальчишка, которого она так опекала, даже не подумав, что без ремесла он не выживет. А завтра ты, – Айзен подходит вплотную к занпакто. – Ты – ее жертва. Она либо утащит за собой, либо лишит тебя всего, превратив в зависимого от ее спасения.       – Замолчи, – мужчина звучит глухо.       – Нет. Я не кричала с самого твоего рождения. Терпела все… – Кьека смотрит прямо в глаза хозяину.       – Она нужна мне! – Айзен не отводит взгляда, только вот в нем горечь и просьба.       – …твоего самоубийства не потерплю! – кричит занпакто, наконец сорвавшись. – Она твой палач! Ты решил забыть свое желание! Но я не забыла! Не ты стоял среди рушащегося мира! А главный мучитель – она! – изящная рука указывает на рыжую риоку. По бледным щекам занпакто катятся крупные беззвучные слезы. Айзен оборачивается на девочку. В его глазах неверие, нежелание принимать слова женщины, растерянность.

ᴄоᴧнцᴇ ᴨᴧыᴧо из ᴋонцᴀ ʙ нᴀчᴀᴧо.

нинᴀ ныᴧᴀ, ϶ᴛо оᴦоᴩчᴀᴧо.

ᴛы жᴇ ᴨоᴧоʙинᴀ, ᴛы жᴇ ᴨоᴧᴄᴛᴀᴋᴀнᴀ,

но нᴇʙиннᴀ, ᴋᴀᴋ ᴋᴩᴀя ᴋᴀᴨᴋᴀнᴀ.

ʍᴀᴛь учиᴧᴀ, дочь ʍоᴧчᴀᴧᴀ.

ᴦᴩязь ʍᴀниᴧᴀ, нинᴀ ᴨодᴀʙᴧяᴧᴀ.

ᴛы жᴇ ᴛᴀᴋ ᴋᴩᴀᴄиʙᴀ, ᴄᴧоʙно ʙязь ᴋоᴩᴀнᴀ,

но ᴨуᴄᴛᴀя, ᴋᴀᴋ дыᴩᴀ ᴋᴀᴩʍᴀнᴀ.

sʜᴏʀᴛᴘᴀʀɪs – ᴨоᴧоʙинᴀ

      Проклятый ее язык. Проклятый ненавистный язык. Девочка отворачивается, как кукла приваливается боком к спинке кресла и обнимает колени, сжимаясь в ком отчаяния. Вдруг нахлынуло то, что она старательно забывала.       “Хозяйка, это не твое дело, не слушай. Заткни уши”, – голос Хичиго как никогда похож на человеческий.       Но Ичиго не слышит. Чужие крики выигрывают. Женские слова вновь скребут, разрывают душу. Горстью добавляются к тому, что уже было сказано, к тычкам и уничижительной пощечине. Влажное от слез лицо утыкается в колени, пальцы ног поджимаются от бессилия. Куросаки вновь согласна. Она так хочет сделать как лучше, сделать счастливым того, кто желает осчастливить ее. Но не страдает ли она своим синдромом спасателя вновь? Не ведома ли она своим эгоизмом? Может, и ребенка она спасла ради себя? Чтобы доказать, что она герой? Да какой она, к черту, герой. Гибрид, не выбиравший быть таковым. Монстр, машина для прихотей Готея, инструмент.       Челюсти сжимаются, лишь бы не выдать ни единого звука, лишь бы не показать, что ей не все равно, что она тут же готова рассыпаться на куски гнилостной плоти.       “Ичиго”, – вдруг вмешивается старик, – “подумай сама. То, в чем тебя пытаются убедить, неправда. Отстранись от этих слов. Вспомни, что ты говорила нам. Тогда никто не влиял на тебя, ты все решила самостоятельно.”       “Хозяйка, соберись, не давай себя в обиду”, – искренне просит пустой, рыжая чувствует от него волны беспокойства.       Она отрицательно мотает головой, не отрывая лба от собственных колен. Не хочет вмешиваться, не хочет оправдываться – это низко, это бесчестно. Оправдываются только лжецы, а Куросаки себя таковой не считает. Чудовищем, марионеткой, но только не лгуньей. И вдруг в комнате повисает тишина. Бледный лоб отрывается от колен. Рыжеволосая голова медленно поворачивается к мужчине и его занпакто. Покрасневшие глаза поднимаются на скандалящих. Соуске смотрит на свое создание, Кьека Суйгецу – на своего хозяина. Девочка сжимается еще сильнее, желая превратиться в игольное ушко. Но…       – Ты можешь говорить все, что тебе заблагорассудится, – девичий голос хрипит, но звучит так тихо и ровно, что с предшествующими криками совершенно не сочетается. – И можешь отвесить мне еще сколько угодно пощечин, – пустые радужки смотрят на женщину. – Это не изменит того, что твоему хозяину я желаю быть счастливым, – узкий подбородок задрожал от горечи. – Я могу сколько угодно быть чудовищем и монстром, но я не обманываю его, решая, что для него будет лучше. И не даю своим занпакто решать, что для меня будет лучше. Ты считаешь, что Соуске сам не может решать за себя? Пойми его. – Ичиго скорбно поджимает губы, переводит взгляд на мужчину. – И ты. На плаху себя кладешь. Ты можешь не отказываться от цели, но думай о себе, – тихий всхлип, по щекам все еще течет сама Синано. – О своем мече. Там же нельзя пребывать. Тебе же так больно, Соуске.

ᴄᴀʍоубийцᴀ – чᴇᴧоʙᴇᴋ, ᴨоᴦибɯий ᴨᴩи ᴨоᴨыᴛᴋᴇ бᴇᴦᴄᴛʙᴀ оᴛ ᴄᴀʍоᴦо ᴄᴇбя.

ʙᴇᴄᴧᴀʙ бᴩудзиньᴄᴋий

      – Ичиго... Не говори глупостей, ты не чудовище... – мужчина упорно игнорирует один факт. Отчего на его плечо ложится изящная рука и сжимает тонкое кимоно.       – Соуске, прошу... – из карих глаз Кьеки падают крупные слезы, хотя женщина пытается выглядеть все такой же апатичной. – Не продолжай свою агонию. Не нужно... В одном она права... ты мучаешь себя. Соуске... Если так хочешь убить себя... Не истязай себя. Прошу. – голова занпакто опускается. – Проткни себя мной, я готова, но прошу.... Пожалуйста... Одну просьбу...       – Кьека, ты ошибаешься, – Айзен поворачивается к женщине. Его рука накрывает утонченную ладонь на плече. Занпакто поднимает взгляд, полный слез, и долго смотрит в карие глаза напротив. Упрямая полоска пухлых губ побелела. – Ты же знаешь меня, – капитан вымученно улыбается, пытаясь приободрить. – Я никогда бы...       – Но ты сделал... – тихо шепчет Кьека Суйгецу. – Пожелал. Не веришь мне... – длинные пальцы сжимают ткань на плече, – спроси Хогиоку. Тебя бы никогда не победил этот ни Урахара, ни эта... – она шумно сглатывает. – Спроси Хогиоку.       – Кьека Суйгецу, я....       – Спроси, – упорно перебивает женщина.       – Я верю тебе, – Айзен отводит взгляд и смотрит на заплаканное лицо Ичиго. Ее покрасневшие глаза отдаются горечью в сердце. Соуске сглатывает, отбрасывая навязчивое желание закрыть уши и обернуться в кокон иерро. Отсечь все мысли. Он не мог просто так желать себе смерти... Не мог... Не мог...       Плечо начало щипать. Пальцы Кьеки впились в кожу до крови.       Душа обороняется. Не хочет принимать простую истину. Методично отбивает любые доводы разума. Он не мог просто забыть. Не мог просто бросить себя под ноги его девочки, чтобы осквернить собственной смертью. Не мог...       С покрасневшей щеки падает очередная жемчужная слеза, теряясь в юкате. Айзен вновь переводит взгляд на занпакто. Боль в ее глазах так многогранна, что ему самому становится больно. Мужчине стыдно за свою боль. Ее боль – молитва. Она молит не за себя. Она молит за одного бессердечного бога.       Ведь он мог. Он так и сделал.       Соуске повесил груз собственного самоуничтожения на двух главных женщин в его жизни. Кьека единственная, кто сопровождал его в прошлом. Часть души. Самостоятельная, оттого еще более беззащитная. Зависимая от каждого его желания, но принимающая каждое. Даже самоубийство.       А Ичиго... Единственная, кто поняла его. Поняла и приняла. Заливается слезами из-за него же. Упорно желающая ему счастья. Та, без которой он больше не видит свое будущее.       – Кьека... – глухо зовет Айзен. – Она делает меня счастливым. Она нужна мне, Кьека. Кьека... – он обнимает лицо своего занпакто и наклоняется, говоря на грани слышимости. – Дай мне шанс, – он соприкасается с женщиной лбами, стирая большими пальцами крупные слезы. – Если она не вылечит меня, обещаю: стоит мне это осознать, я ни одного лишнего дня не позволю тебе страдать. Прошу.       Занпакто поднимает глаза на хозяина, долго сверлит их мольбой. Женщина переводит взгляд на риоку.       – Я... – Кьека охрипла, но старается говорить так же тихо, – верю тебе. – она накрывает своими руками ладони Айзена, сжимая их. – Но запомни, прошу, я не выдержу второго раза.       Женщина отстраняется, стирая рукавом дзюни-хитоэ слезы.       – Я...       – Устала, – капитан вымученно улыбается. Но в глазах надежда.       Женщина кивает и отвечает слабой улыбкой.       – Мы еще поговорим, – она поворачивается к риоке. Несмотря на мокрые щеки, занпакто вновь выглядит величественно. – Я дам тебе шанс, Куросаки Ичиго. Но только один. Не подведи его в этот раз.       Кьека Суйгецу растворяется в серебряном тумане.       – Она бывает вредной, да? – Айзен сглатывает неприятный ком в горле. Туман расползается по темным углам и рассеивается, словно унося за собой все сказанные обвинения и обещания.       Капитан подходит к креслу и садится на колени рядом. Мужская рука накрывает маленькую ладошку. Деревянный футляр неприятно упирается в запястье, но Соуске не обращает внимание.       – Я вновь должен просить прощения. Нет... Скорее, – он поглаживает чужие костяшки, словно нашел в этом некий покой, – должен молить.

я о ʍноᴦоʍ хоᴛᴇᴧᴀ ᴨоᴦоʙоᴩиᴛь. но знᴀᴧᴀ, чᴛо ᴇʍу будᴇᴛ боᴧьно. ᴨо϶ᴛоʍу я зᴀᴩыᴧᴀ ϶ᴛо ʙ ᴄᴇбᴇ – ᴨуᴄᴛь ʍнᴇ будᴇᴛ боᴧьно.

джонᴀᴛᴀн ᴄᴀɸᴩᴀн ɸоᴇᴩ

жуᴛᴋо ᴦᴩоʍᴋо и зᴀᴨᴩᴇдᴇᴧьно бᴧизᴋо

      Маленькие дети затыкают себе уши, когда на них кричат. Или когда просто кто-то на кого-то кричит. У ребенка в этот момент всегда щемит в груди, слезы в глазах, а в душе обязательно что-то обрывается – ниточка спокойствия, ниточка любви или ниточка света.       У Ичиго оборвались все ниточки, но уши она по-взрослому не закрывает. Ведь крики закончились, оставив место таким горьким откровениям и просьбам, что девочка почти задыхается. У нее нет отговорок, ей никак не вывернуться из этой хватки. Ее душат, обхватив руками так сильно и так жестоко, что девочка готова закрыть глаза и поддаться. Она так боялась, что Соуске просто возьмет и согласится проткнуть себя своим же собственным мечом. Но не дала бы этому случиться – ни за что и никогда.       Она не может смотреть на этих двоих. Их разговор такой личный и такой болезненный, что он ножом режет по ребрам, точится о них, разламывает. Распиливает поперек, как фокусник. Внутри оставляет полости, наполненные гнилью и болью. Ичиго отворачивается, утыкается лбом в спинку кресла, обнимая себя за колени и сжимая в пальцах несчастный и невиновный футляр. Но эти голоса, их голоса… Такие горькие. Выгоревшие как фитиль свечи.       Осознание, что Соуске забыл свое жуткое желание, набатом бьется в рыжеволосой голове. Такое просто так не забывается, но в том бою Айзен был уже не в себе. Сошел с ума, перестал быть собой. Настолько отчаялся, настолько устал быть в одиночестве, настолько жаждал понимания, что просто опустил руки. И никакое господство, никакое правление ему больше не были милы. Этот мужчина настолько же силен, насколько и несчастен. Этот мужчина…       “Ичиго, все закончилось, приходи в себя”, – мягко просит старик, и в этот же момент ее руки касается чужая.       Девушка не в силах пошелохнуться. Выходит будто из комы, но дрожит всем телом. Оцепенела, но льет слезы по ужасному похороненному клочку воспоминаний. И бархатный голос заставляет обернуться, не оставляет выбора.       – Нет, – тихий всхлип. – Не нужно, Соуске.       – Ичиго... – Айзен берет девочку на руки, забирая с кресла и крепко прижимает к себе словно ребенка. Горячая ладонь проходится по мокрым щекам, размазывая по фарфоровой коже слезы. – Прошу, не плачь…       Глупые слова глупого мужчины. Горечь и боль въелись в корень его языка.       – Хотя бы ты. – он прижимает девочку к груди и пытается успокоить, убаюкать. Каждая падающая жемчужина прожигает в нем дыры, словно кислота.       Бледная грудная клетка Ичиго неравномерно вздымается, подергиваясь от спазмов. И, казалось бы, в руках мужчины тепло, но рыдать от этого хочется еще больше, хочется выразить все, что накопилось. Хочется прокричаться, чтобы освободить место хотя бы для пары капель в переполненной чаше. Деревянную коробочку девушка прижимает к груди, будто ребенок любимую игрушку, и не может себе позволить плакать в голос, поэтому боится открыть рот. Персиковые губы сжимаются, а глаза-озерца прячутся в чужих ключицах.       Айзен чувствует влагу на коже и просто не может сдержаться. Тело реагирует на боль и покрывается иерро. Тяжелым, плотным слоем брони. Соуске выдыхает и прижимает девочку уже черными когтями. За спиной тяжесть – крылья-змеи шуршат по полу из грубых досок, выискивая опасность для хозяина. А хозяин шипит металлическим голосом, пытаясь успокоить чужую дрожь.       – Чш-ш-ш-ш-ш-ш....       Тепло чужого тела для юной шинигами исчезает так постепенно, что впору подумать, что смерть пришла за ней и отбирает жизнь по нитке, по крупице. Рыжая голова поднимается, над ней – черная маска, что видна сквозь пелену влаги.       – Прости, – хрипло шепчет Ичиго, – прости меня, я не буду больше…       Рукав юкаты грубо и судорожно оттирает слезы, щеки от этого краснеют и пекут, а новые реки солью по ранам разливаются на коже. Футляр опускается на пол, и девичьи руки обвивают покрытую иерро шею, крепко и заботливо обнимают. Судорожное “прости” так и звучит эхом.       Рука, украшенная когтями, осторожно ложится на рыжий затылок. Айзен гладит девочку и жалеет, что броня не затыкает боль.       – Чш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.... Ичиго, ты ни в чем не виновата. Все хорошо...       Змеи шипят, вторя хозяину, и ползут к нему, создавая кокон.       Слезы сдавливают девичье горло по-новой, и ей хочется выплакать все до единой капли. Такое и большое и сильное существо так бережно прижимает Ичиго к себе, что внутренний и вечный самоконтроль почти ломается. Никто не заботился о ее истинных чувствах после смерти мамы, но она сама не давала. Девочка всегда притворялась, сдерживалась, успокаивала сестер, а сама не пролила ни единой слезы при посторонних. И сейчас этот мужчина защищает ее даже от слез. Его настолько затронуло это, что тело само трансформировалось, и Куросаки не может не отреагировать.       Руки сильнее цепляются за шею, на лицо налипают чужие длинные нити волос, и девичье тело прижимается к иерро крепче – блики свечей начинают меркнуть перед ней.       Мужчина утыкается в хрупкое плечо.       – Ичиго, ты ни в чем не виновата, – словно попугай повторяет Айзен. Собственный голос режет по ушам. Но развеять иерро сейчас – означает вновь почувствовать на собственной коже слезы-жемчужины. – Ты очень сильная, Ичиго, но не нужно нести мою ответственность. – по рыжему затылку проходится когтистая рука. – Это моя обязанность. Ичиго, выполнишь мою просьбу?       – Да, я… – хрипит девушка, и ее невообразимым образом никак не пугает чужой скрежещущий голос, – я сделаю все, что ты скажешь.       Как на духу и честно – она сделает все для того, кто делает все для нее. На плече лежит тяжесть, и Ичиго, поворачивая голову к вороной маске, которую не видно в темноте образованного из крыльев кокона, вслепую оставляет на ней поцелуй.       Айзен не чувствует, но слышит, как кожа персиковых губ прикасается к кости. Едва заметная улыбка под маской снаружи превращается в короткий хрип.       – Ичиго, стань счастливой.       – Стану, – тихо всхлипывает она, щекой упирается в маску – на кожу давят белоснежные клыки. Потоки слез с силой уменьшаются, и Ичиго готова похоронить себя в безопасности этого кокона. – Но только вместе с тобой, Соуске.       – Конечно. Да! – Соуске сжимает девочку в объятиях и вновь не знает, что сказать. Что правильно г о в о р и т ь. – Ичиго, твое счастье – мой покой.       Иерро прохладное, но почему-то объятия эти греют лучше сотен одеял. Крепкие, трепетные, надежные – от них почти хрустят кости, но девочка жмется ближе. И чувствует себя так несокрушимо, как никогда.       – Тогда я… – хрупкие пальцы зарываются в каштановые пряди на затылке, – я принесу тебе покой, Соуске.       – Спасибо, – Айзен хочет поцеловать, оставить след на губах со вкусом рабского трепета, но ему мешает маска. Вместо этого он трется о нежную щеку, стараясь не поранить клыками.       Влага на щеках Ичиго начинает засыхать, неприятно стягивая кожу, и девичьи выдохи понемногу выравниваются.       – Соуске, – чужое шумное дыхание убаюкивает, уставшее и истерзанное сознание мутнеет, и язык сам лепечет что ему вздумается, – защити меня, прошу…       Тонкие веки настойчиво тянет вниз, и хрупкое тело постепенно обмякает в крепких объятиях.       – Защищу, – кивает мужчина в темноте и баюкает девочку.       Крылья-змеи шипели странную колыбельную до самого рассвета.       Просыпаться в полной темноте уже не странно. Мучающаяся от кошмаров в последнее время, девушка часто просыпалась засветло, в темноте и ворохе перекрученных одеял. Но в этот раз все не так. Она не видела ни снов, ни картинок. Просто сама по себе распахнула глаза, все еще свернутая в позу эмбриона. И только разобравшись окончательно, что ее все еще укачивают большие ласковые руки, а хор из тихого шипения напевает своеобразную мелодию, Ичиго поняла, где находится. Но все же с трудом припоминает, как и когда именно она уснула. Но…       Надо же. Он не спал? Чтобы спала она. Он поэтому не сорвал с себя броню? От этой мысли в висках покалывает чувство вины, смешиваясь в равных пропорциях с благодарностью и трепетом. Девичье сердце заходится неровным ритмом. Никогда к себе Куросаки Ичиго не ощущала такого благоговения. Айзену из прошлого, кажется, претили такие чувства – обычно их принимают за слабость. Возможно, так оно и есть, но юная шинигами не видит в этом никакого промаха. Этот мужчина такой…       Нежная щека трется о гладкую броню, обманчиво хрупкое тело жмется к чужому. Такой одержимый, что девушка, кажется, начинает подхватывать эту заразу. И она совершенно не против.       – Соуске? – еле слышно и хрипло после сна. Рыжая голова приподнимается, видимо, в направлении маски мужчины.       Айзен замирает. Несколько секунд прислушивается к чужому дыханию, проверяя, не послышалось ли. Разум, что был так зациклен всю ночь, наконец запускает мыслительные процессы. Мужчина отмирает и двигает затекшими крыльями.       Змеи замолкают и расползаются, впуская слабый утренний свет.       – Доброе утро.