Неразделенная любовь так же отличается от любви взаимной, как заблуждение от истины. — Жорж Санд
У Кхаротта тяжелые, не сильно, но вьющиеся крупными локонами волосы, и всю молодость Кхаротт носил их достаточно длинно, стягивал их в хвост или позволял быть свободно рассыпанными по плечам. После отказа Астаршэ он коротко обривает голову (чтобы и без лишних воспоминаний, и за волосы в ближнем бою хватать неудобно было). Кхаротт Янке, Божество Войны и Бедствий, покорившее весь смертный мир и небесный предел, был старым другом Астаршэ. Много веков назад он познакомился с Астаршэ, будучи на пике своей силы, жестокий, безжалостный, лишенный человечности. И впервые безжалостный Бог Войны не поставил наглеца на место, не втоптал в грязь. Не изничтожил как песчинку изничтожает море, а не смог найти, что сказать. Астаршэ, мудрый как божество, сияющий как дитя солнца, прекрасный как сама Богиня-Мать, прародительница всех богов, остановил его жажду крови, унял бездонный голод одним своим видом. После их знакомства Кхаротт был готов бросить к его ногам все завоеванное, весь небесный предел, все смертные земли, все, чего бы только Астаршэ не пожелал. А ввиду того, что Кхаротт был наименее из всех богов похож на человека, как назвать это чувство, он не знал. Поэтому принес весь мир на блюдце и ждал, что же станет делать прекрасный чародей. А прекрасный чародей, в свою очередь, знал, чего хотел — и не для себя, а для всех.***
Цитадель свое название получила от места, где был заключен договор между двенадцатью сильнейшими и наиболее значимыми магическими существами того времени. Чародей-долгожитель Астаршэ, изучавший взаимодействие богов и смертных долгое время, вынес теорию о том, что обществу необходим контроль. И во времена, когда боги стали покидать мир и уходить за Грань, на священную гору Ахайтэ, откуда когда-то и спустились, Астаршэ решил, что без твердой руки оставшиеся магические существа могут натворить бед. И тогда Кхаротт самолично собрал сильнейших из своих ближайших друзей, и они заключили договор хранить равновесие в мире. В последствии именно они стали Советом Цитадели, который принимает самые важные решения, а их вассалы и иные единомышленники стали первыми офицерами. С течением времени, под мудрым правлением Астаршэ, который был Главой Совета на тот час, штат «организации» лишь расширялся. А теперь, в нынешний век, Цитадель имеет филиалы по всему миру — неприметные здания, на деле являющиеся приростами к главному, находящемуся вне мирового пространства, и правит ею уже длань Кхаротта, Верховного Божества. Но, наверное… Наверное, хватит о Цитадели, об Астаршэ. Время ближе познакомиться с его наследием.***
Все детство и юность Алистера те три с половиной раза, что они виделись, Кхаротт всегда был коротко обрит, лицо его пересекал рваный шрам-трещина, а смотрел он таким пробирающим взглядом белых глаз, что Алистер поначалу… Честно сказать, побаивался его. Он до сих пор помнит, как тогда, будучи еще совсем мальчишкой с разбитыми коленками и вихрастой рыжей копной до плеч, что тогда едва ли знала слово «расческа», открыл дверь после чужого стука и увидел его. Чтобы посмотреть в лицо пришедшему, пришлось запрокинуть голову, а после, не выдержавший внимательного пустого взгляд, Алистер только и смог, что пискнуть. — Вам кого? — и не дождался ответа, потому что за спиной раздались мягкие шаги, и все внимание человека к нему угасло, как переключенное, а Алистер почувствовал руку отца на своем плече. — Кхаро, надо же, — поприветствовал человека отец, и с улыбкой пронаблюдал, как Алистер, вцепившись ему в штанину, перебирается за его спину. — Не думал уже, что заглянешь. Проходи, проходи. Как же я рад тебе. Сколько мы там не виделись? Лет пятнадцать? Астаршэ оттесняет Алистера собой в сторону, и они пропускают человека в дом. Алистер чувствует холодный запах чужого парфюма и внимательно осматривает из-за спины отца их гостя. От того веет настолько несокрушимой силой и уверенностью, что оно читается в каждом шаге. Алистеру кажется, что в их большой и светлый дом спустилась сама луна. — А я не думал, что ты все еще будешь мне рад, когда я вновь перешагну порог этого дома, — наконец, прерывает свое молчание "Кхаро" и вешает белую ткань пальто на вешалку поверх всего, так, точно имеет на это право, точно ему не нужно приглашение, и точно он прекрасно знает, где в этом доме что находится. Алистер наблюдает за ним украдкой, и Астаршэ, чувствующий его хватку на штанине широких шаровар, мягко подталкивает его выйти из тени. — Ну что ты такое говоришь, я долго ждал тебя. Смотри-ка, мне есть, кому тебя представить. Ну же, Алистер, — наконец, обращается отец к нему. — Познакомься. Это Кхаротт, мой старинный друг. Алистер только сильнее вцепляется рукой в его штанину, и смотрит точно лис, прижавший уши в норе. Кхаротт снова обращает на него внимание — и обходит Астаршэ, а в следующий миг, чтобы видеть его, не нужно задирать голову — он враз присаживается рядом на корточки. И смотрит — так же внимательно, как и Алистер, но без толики страха. — Кхаротт, Божество Войны и Бедствий, Глава Совета в обоих мирах, — представляется он по-взрослому серьезно, и не выглядит позабавленным, когда видит, как расширяются глаза мальчишки. Он протягивает руку, как это делают при рукопожатии — широкую бледную ладонь, пахнущую ладаном. И Алистер, только слышавший истории, больше похожие на сказки, о том, что где-то есть боги, и отец работал среди них, судил их и сражался с ними, смотрит уже совсем другим взглядом. Тем взглядом, каким смертные дети посмотрят на вдруг оказавшегося существующим дракона. И осторожно протягивает руку в ответ, все еще не в силах сказать ни слова. И тогда Кхаротт подбадривает его. — И как же зовут вас, молодой человек? Алистер, ощутивший на руке чужую, крепкую, но бережную хватку, слушающий смех Астаршэ откуда-то сверху, тихо, но уверенно отвечает. — Алистер Киршнер, ваше-… ваше… высочество? И слышит, как смех отца перерастает в хохот, а лицо Божества напротив дергается, но не меняет маски серьезной сосредоточенности. — «Милорд», — скупо поправляет его Кхаротт. — Если бы мы были на суде, тебе следовало бы звать меня «милорд». Но ты не мой подсудимый, и я даю тебе разрешение, так что ты можешь обращаться ко мне по имени. Астаршэ сгибается от смеха, и Алистеру приходится отпустить его штанину. Совсем смущенный, он кивает, и Кхаротт отпускает его руку. — Хорошо, милорд. И, поднырнув с другой от Астаршэ стороны, быстрый и неловкий, он сбегает, и за своей спиной слышит, как Кхаротт вздыхает, распрямившись. — А этот у тебя поприличнее, чем первый. Отец, утирающий глаза от слез, приподняв непроницаемые очки, севшим от смеха голосом выдыхает. — Хватит пугать моих детей. Пойдем. Пойдем я налью тебе чаю, и постараемся закончить побыстрее, а то скоро должна приехать Элра. Думаю, нам есть, что обсудить, но у нас всего пара часов, так что… Приступим к делу.***
Когда вечером, уже после приезда матери, проводов их гостя и прихода Астерии с учебы, они с Астерией лежат в темноте, и только яркая летняя луна освещает комнату, Алистер тихо-тихо, отвернувшись к стенке, спрашивает, слышащий по дыханию, что старший брат не спит. — Астерия… А ты видел когда-нибудь богов? Астерия, повернувшись к нему под скрип матраса, смотрит ему в спину и усмехается. Астерия старше него на целых одиннадцать лет, и для Алистера он ощущается как великая энциклопедия, знающая ответ на все на свете. Он точно видел богов, наверняка часто сталкивался с ними, может даже на этой своей учебе, он же ходит туда, где когда-то работал отец, значит, и богов часто видит, верно? Кажется, у брата хорошее настроение, раз он даже не огрызается и не отмахивается от Алистера, и тот этому рад. К удивлению Алистера, Астерия тихо сообщает ему, проследивший его мысль даже без слов. — На курсах нас обучают такие же чародеи, хотя среди преподавателей есть один Вендиго. Но богов… Богов у нас нет. Кажется, они только в самой Цитадели бывают, — рассказывает Астерия. — Однако знаешь что? Говорят, на моих крестинах было какое-то Божество Войны. И я точно помню, как он приезжал в моем детстве. Мерзковатый мужик, не знаю уж, что божественного в нем было. Маме он не нравится, поэтому он тут больше не появлялся. Говорят, если получу табель с отличием, может, меня возьмут в офицеры, тогда точно еще увижу его. Он Глава Совета. Услышав это, Алистер утыкается лбом в стенку и прикрывает глаза. Запах ночной летней прохлады успокаивает, убаюкивает, и Алистер лишний раз радуется, что ничего не сказал сегодня про странного гостя ни матери, ни Астерии. — Было бы здорово… посмотреть еще раз, — говорит он и сильнее укрывается одеялом. И больше с его стороны вопросов не следует.***
Когда Астерия хвастается своим значком младшего офицера Цитадели — перечеркнутым по-особому кругом, и когда родители хвалят его так, как ни за один успех в учебе никогда не хвалили Алистера, Алистер впервые чувствует не восхищение братом, а тихую зависть. Но не потому что Астаршэ говорит, что растит достойную смену Главе Совета, и не потому что Элра улыбается так, что становится краше весны, настолько искренне и радостно, что видеть это почти больно. Алистер завидует, потому что этот значок — символ того, что скоро Астерия будет работать под рукой самого опасного и завораживающего существа, которое когда бы то ни было Алистер видел. И возможно именно это заставляет его на магической учебе из кожи вон лезть. Однако у него нет способностей — так говорят и преподаватели, и его мать, а сам он все больше замыкается в себе и все дальше от него заветный табель. Однако на фоне этого на учебе среди смертных Алистер внезапно ловит звезды с неба и оказывается весьма способным в другом. Алистер рисует так, что зависть берет уже всех его смертных сверстников. Когда Астаршэ впервые видит папку с рисунками — портфолио для поступления в профильный класс, он, до этого смотрящий разве что сквозь Алистера, общающийся с ним доброжелательно, но едва ли личностно, впервые точно видит сына целиком. И ладонь его ободряюще треплет волосы, растрепав уже не мальчику, а юноше, высокий хвост. — Ты посмотри-ка, а у меня вырос настоящий художник, — мягко, но с золотом гордости и тепла хвалит он. — И когда успел. Алистер прикрывает глаза, впервые замеченный, напряженный оттого, что не знает, как на это отвечать. — Я… хочу попробовать поступить в академию художеств, — тихо признается он, ожидая скандала — но его не следует. Астаршэ, лучший чародей их времени, древнейший мастер магических наук, улыбается и качает головой. — А как же мечта о должности офицера? Передумал участвовать в отборе? Конечно, отец не хотел, не знал — но это звучит как пощечина. Но ее сам себе отвешивает Алистер, так что с этим он готов жить. Сам не вывез. Сам недостаточно хорош. Элра права, у него совсем нет способностей, и выше головы не прыгнешь. — Я… посмотрим в конце обучения, ладно? Пока что я просто… Хочу научиться основам, — говорит он. И его отец кивает. — Хорошо. Я буду с нетерпением ждать твоих следующих работ.***
Когда его выгоняют за неуспеваемость с магических курсов и принимают в профильный класс, скандал поднимается такой, что он едва может держать карандаш — так потом дрожат руки. И тогда порог их дома снова переступает Кхаротт — в этот раз с официальным визитом, и Алистер может увидеть полноту картины, насколько мать его недолюбливает. Он спускается вниз как раз когда она открывает дверь, и так и замирает на лестнице, не замеченный никем, но к этому он привык. — Астаршэ занят, — говорит Элра, и в голосе ее приторная любезность. — А в этом доме не любят, когда гости приходят без предупреждения. Мы же в приличном обществе. Тебе следовало позвонить или написать нам заранее. И почаще выходить в приличное общество, так скоро совсем одичаешь, господин Глава. У тебя есть срочные вопросы? Что-то случилось в Цитадели? Ты же знаешь, мы отошли от дел, мы с Астаршэ уже не состоим ни в Совете, ни в списке офицеров. Она говорит много, и ужасно назидательным тоном, настоящий немезис для Главы Совета, и Алистер не знает, чего в нем больше — страха или неловкости за то, что с Божеством говорят так. Кхаротт выглядит один в один как в первую их встречу — и смотрит на Элру так, будто не понимает ни слова из того, что пропищал муравей у него под ботинком, но потом замечает на лестнице Алистера — и, кажется, на секунду путает его с Астаршэ, судя по смене взгляда и дрогнувшим губам. Сейчас это сделать особенно легко — волосы у Алистера такие же длинные и темно-медные, а сам он, как и отец, полюбил широкие многослойные одежды. Но разница в том, что седины у него нет, круглые очки у него прозрачные, — посадил таки зрение, — и лицо у него совсем другое, больше похожее на лицо матери. Что бы Элра ни говорила, хотя бы внешностью, но он пошел в них обоих. — Милорд, — неловко приветствует его Алистер, чуть склонив голову, и Элра, оглянувшись, неуловимо меняется в лице — моментально складывает ситуацию и делает выводы. Элра умная, и временами ей хватает двух слов, чтобы она додумала историю, причем такой, какая она и была на самом деле. И история в этот раз ее не радует. Но она отворачивается и, прежде чем уйти вглубь дома, бросает. — Сделай гостю чай, мальчик. Я позову Астаршэ. Раз сам Глава Совета почтил нас своим присутствием, должно быть, повод очень серьезный, это должен быть ой какой серьезный повод. Тут точно требуется внимание твоего отца, как же иначе, — и в деловом тоне ее есть крупицы чего-то режущего, что пока что Алистер понять не в силах, но ему это совсем не нравится. Она оставляет их одних в светлой прихожей, и через витраж вверху двери солнце попадает на спину Кхаротта, потому что он, наконец, переходит порог. Алистер нервничает — это заметно точно так же, как и то, что выглядит он вымотанным. Когда он с тихим «давайте я помогу» протягивает руку, чтобы забрать у гостя все то же белое пальто, Кхаротт внимательно смотрит на него — и руки Алистера все еще дрожат. — Алистер Киршнер, верно? — спрашивает он, прекрасно помнящий, как представился годы назад мальчишка ему по колено, теперь доросший ему до плеча. Алистер улыбается уголком губы. — Он самый, господин Кхаротт. Пойдемте, подождем отца в гостиной, — и, вешающий чужое пальто, вдруг замечает на ткани темное пятно, оставшееся от его руки — не заметил и схватился правой, перепачканной в угле. Он бледнеет, и все внутри точно сковывает напряжением, особенно после того, как Кхаротт, уже ступивший было в проем гостиной, оглядывается и прослеживает его взгляд. — Ничего страшного. Выдохни. Точно и не сын чародея, — говорит он и поднимает руку — Алистер и сказать ничего не успевает, как чувствует бережный запах жасмина и бергамота, точно хороший чай, точно цветущий сад после дождя. И пятно от его руки на ткани выцветает, как не было — Кхаротту даже не обязательно заклятие говорить. А еще уголь выцветает на руке Алистера — и ощущения такие, точно в теплую воду руку окунул — и, судя по тому, что такое же ощущение расцветает на лице, он еще и как придурок перепачканный. Паника его отпускает, но неловкость становится зашкаливающей. Алистер нервно поправляет очки и кивает. — Простите. Спасибо. Я… не очень хорош в заклинаниях, — и быстро поднырнув мимо гостя в проходе, все еще ловкий как лисица, направляется в сторону кухни — их дом всегда в полумраке из-за светобоязни отца, но столпы солнца нет-нет, да прорываются через шторы, потому что, вопреки болезни, отец дневное время суток и ясность дня обожает. И, вопреки ожиданиям, Кхаротт не остается молча ждать его в гостиной, а идет следом. — Не любишь учиться? — спокойно спрашивает он без единой нотки осуждения, но, скорее, без единой эмоциональной окраски в тоне вообще. Алистер представляет, как этим же тоном он выносит приговор. Он читал о Кхаротте все, что только было написано, а написано было так много, что Алистер прекрасно знает, кто перед ним. Перед ним живая легенда. Он качает головой, все еще не поднимая взгляд на этого человека, и ставит чайник на плиту, зажигая конфорку пасом руки и вкрадчивым «гори». — Я… люблю. Просто очень малый резерв сил. Видимо, все, что мне могло достаться от родителей, досталось старшему, а я уже по остаточному принципу, — повторяет он старшую шуточную фразу, что приклеилась к нему с первого класса магических курсов и не отмывалась до сих пор. — Астерия действительно очень способный, — подтверждает Кхаротт, и Алистер кивает, потому что привык к этой фразе за жизнь и был согласен с ней как с тем, что небо голубое, а трава зеленая. Однако Кхаротт, наблюдающий за его приготовлениями, продолжает. — Но не думаю, что от этого зависят твои способности. Ты просто еще не нашел, в какой плоскости они лежат. Их не может не быть. И Алистер оглядывается, впервые за все время поднимая на него взгляд. Глава Совета Цитадели, верховное Божество, покоривший оба мира и поставивший на колени весь пантеон богов в кровопролитной войне, смотрит на него, как мог бы, наверное, смотреть на собственного сына. С абсолютным спокойствием и принятием. Так смотрят на констатацию факта, на аксиому. На что-то, что не подвержено сомнению. Для Алистера от кого-то, кто владеет магией, это совсем новый взгляд. Так обычно смотрят в профильном классе. Или просто смертные, кто ни разу не держал в руке кисть. — Думаю… Думаю, я нашел их. Просто они не в магической плоскости, — признается он. — Я художник. Ну… Или, по крайней мере, надеюсь им стать. Он не видит в чужом лице ничего, кроме внимания к словам, и отворачивается, чтобы приготовить чашки и заварочник. — В таком случае, будем ждать, пока ты найдешь их еще и в магической области. Это время обязательно настанет, — с абсолютной уверенностью говорит Кхаротт — и в этом слышится не похвала, не подбадривание, не лесть — это констатация факта, и звучит она так, будто Кхаротт сам не знает, хорошо это или нет. Алистер пожимает плечами и, постукивая пальцами по столешнице, отвечает. — Может быть. А потом повисает тишина, в которой они и дожидаются прихода солнцеподобного Астаршэ, улыбающегося так, что снег бы в горах небесного предела растаял от теплоты этой улыбки, и Элры, которая следует за ним как блеклая тень, смотрящая на Кхаротта таким опасным и хладнокровным взглядом, что неприязнь ее возведена в абсолют. Кхаротт действительно не просто так снова перешагнул порог их дома — он просит Астаршэ подменить его на должности Главы на пару лет, потому что ему нужно будет подняться в небесный предел. Кажется, за это Элра ненавидит его еще сильнее, чем за факт самого существования. А Астаршэ никогда, кроме одного, но самого важного раза, не мог Кхаротту отказать.***
Когда их отец убивает себя, а мать умирает при обстоятельствах, о которых Алистеру никто ничего не может сказать, Кхаротт снова, в третий раз перешагивает порог их дома, принося Алистеру с собой ожившую мечту детства — значок офицера Цитадели и фразу, что «он обещал Астаршэ позаботиться о них». Для Алистера, которому восемнадцать, который только поступил в академию художеств на первый курс, которому все пророчит стать хорошим живописцем среди смертных, который только что потерял родителей и на которого брат смотрит как на пустое место, это кажется решением всех проблем. Но на самом деле это только их начало. Потому что Астерия, конечно же, в восторге. А если его брат в восторге, значит, точно быть беде.