***
Мы сидели вместе на астрономии, потом опять на зельеварении, затем — стали проводить перемены вместе… Короче, я завёл друга. Норман Мальсибер — молчаливый, хмурый Мальсибер — нравился мне больше остальных. Было в нём что-то, что цепляло: может, взгляд, может, обманчивая вежливость, а может и прямолинейность, которая мне так нравилась в людях. Я бы хотел сравнить его с Риччи, ведь они оба когда-то выделились среди остальных в моих глазах, но они были совсем, совсем не похожи. Риччи — энергичный, щебутной Риччи — был полной противоположностью Нормана, но, тем не менее, они нравились мне по-своему. Легкомыслие Риччи поставлялось взрослой вдумчивостью Нормана, малоэмоцональность последнего — яркими реакциями первого, а так… Они оба были удивительно мудрыми и интересными детьми. И хорошими друзьями. Хотя кое-кто явно считал иначе. — Зачем ты водишься с этой змеёй? — спросил Поттер, скривившись. Он проследил взглядом, как я панибратски ткнул Нормана в плечо, провожая его на урок, и решил высказать своё драгоценное мнение. Трансфигурация, к сожалению, у нас была с Хаффлпаффом, хотя я не жаловался: клёвые ребята были повсюду, если не стесняться заговорить первым. Я был не из робкого десятка, так что, ну, скука никогда не будет проблемой на уроках: я выполнял задание раньше всех и шёл донимать остальных. — А чё, нельзя? — огрызнулся, поправив сумку на плече. В последнее время было уже не так тепло, так что я перестал пренебрегать мантией (пусть и не переставал жаловаться на этот досадный момент). Я в целом не люблю ощущение лишнего на теле. Дома, будучи свободным в плане одежды, я всегда носил шорты и футболки, забывая даже о носках, так что соблюдать приличия в Хогвартсе стало так муторно и непривычно.У меня даже не было личной комнаты, где я мог бы расслабиться: Поттер с Блэком были ужасно шумными, отчего одним из первых выученных мною заклинаний стало то, что дарит долгожданную тишину. Или я просто с ними ссорился, что не прибавляло теплоты отношениям. — Он противный, — заупрямился Джеймс, а Сириус в паре метрах поддакнул, закрепив слова выражениям отвращения на лице. Мерзкий мальчишка. — Как ты с ним общаешься? — Как со всеми и общаюсь, — нахмурился я. — Я же вас не заставляю? — они не отреагировали, вернее, не успели, так что я пренебрежительно продолжил: — Вот и не мешайте мне общаться с теми, кто мне интересен. И затопал быстрее, присоединяясь к идущей впереди Мэри; Эванс, на которую я с недавних пор смотрел иначе (ввиду новой информации), улыбнулась мне, а Марлин Маккиннон, тоже одна из компании подружек, наоборот — нахмурилась. Она почему-то невзлюбила меня с первого взгляда, но я не интересовался причинами: не мешает и ладно, переживу. Надуманные обиды одиннадцатилетних детишек не то, чтобы меня волнуют. Меня, если честно, настораживала категоричность Поттера, да и Блэка в придачу. Пока что это было мало заметно — «межфакультетская вражда» ограничивалась издевками чистокровных слизеринцев над, зачастую, магглокровными гриффиндорцами, но дальше этого дело не заходило — но это пока что. Если я что и запомнил из когда-то просмотренных фильмов, так это то, что богатые и чистокровные были объявлены главным злом, а факультет главного героя, наоборот, рассадником света. Мне не нравился этот момент в фильмах. Я никогда не был фанатом деления на чёрное и белое: для меня существовали только люди и их поступки, а не какие-то глупые правила света и тьмы. Но, впрочем, что ожидать от детской сказки, которую из себя представлял Гарри Поттер где-то до второго фильма? Третий, вроде, был помрачнее. Проблема разве что в том, что для меня это всё реальность. Не сказка, не кино, а реальность, где люди — это люди, а не злодеи или герои. Всё стало сложнее, когда я понял это. Легче всего оказалось просто… Забыть, куда я попал. Не опираться на свои смутные воспоминания, которые не факт, что правдивы, а оценивать всё своими глазами. Не хотелось бы однажды обосраться, перепутав сказочную реальность с настоящей жизнью, правда?***
Сегодня был первый урок полётов. Вёл его мужчина, мистер Розье. Высокий, широкоплечий, светловолосый — он внушал не то восхищение, не то страх. Говорил тихо, но басистый голос было невозможно не уловить; был, вроде бы, добрым, но зыркал так, что некоторые дети опасливо опускали глаза; раздавал краткие, немногословные иструкции. — Для начала — призовите метлу, — он остановился перед двумя шеренгами учеников, перед каждым из которых лежала потрёпанная метла, и продолжил: — Вытяните руку и скажите «вверх!». Сосредоточитесь на ней. Я взглянул на него, затем перевёл взгляд на метлу и тяжело вздохнул. Какое же это унылое ведьминское клише — полёт на мётлах. Вокруг уже раздавались нестройные голоса однокашников, пытающихся выполнить указание. Получалось, в большинстве своём, лишь у потомственных магов, отчего те с превосходством смотрели на неудачливых сокурсников. И вот опять. Я искренне не понимаю, в чём проблема магического общества, и дело даже не в этом расизме-тире-дискриминации. Они всегда существовали и всегда будут: человек, стоит только почувствовать своё отличие, принимался за гнобление не таких удачливых сородичей — как в этом случае с чистокровными, что высокомерно относятся к магглорожденным детям, которые не знали о волшебстве лет до одиннадцати. Нет, я полностью понимаю, почему вышло так, как вышло. Но остаётся вопрос: что мешает магам обучать магглорожденных с детства? В чём проблема найти и приютить всех таких детей, чтобы, поступая в Хогвартс, все были на равных условиях? Зачем, уебаны, жаловаться, что «грязнокровки» портят высококультурное магическое общество, если вы даже не пытаетесь помочь таким детям, попавшим в абсолютно иной мир, потерянным и юным? Конечно они пытаются воссоздать зону комфорта, принося свои очень ужасные маггловские традиции — вы даже не пытаетесь их интегрировать. С этого момента меня начало пробирать жалостливое отвращение к магическому обществу. — Ну допустим вверх, — сказал я, вытянув руку, как показали, и уставившись на метлу. Та дёрнулась, но затем, словно передумав, улеглась обратно. Я нахмурился. — Вверх! Пришлось повторить ещё дважды, чтобы меня послушались. Я ничем не выделялся в этом плане: ребята вокруг раздражались неудаче, радовались победе или нетерпеливо притоптывали, ожидая, когда же можно будет полетать. Разговоры и возбуждённые возгласы не стихали ни на секунду. — Тише! — рявкнул неожиданно профессор, отчего первокурсники стадно вздрогнули и стали похожи на напуганных кроликов. Я заморгал, глядя на Розье. А ведь когда-то я тоже был таким: большим, жутким и внушающим. Я с тоской взглянул на свои детские руки со средними по длине и ширине пальцами. Одно хорошо: я уже сейчас на полголовы возвышался над ровесниками, так что однозначно вырасту высоким. Может, буду как раньше смотреть на всех сверху-вниз — как же скучаю по этому чувству. А пока остаётся мириться с реальностью в виде моего одиннадцатилетнего тельца. — Осторожно сядьте на древко и поднимитесь в воздух, — инструктировал профессор, прохаживаясь по рядам. Он в целом был отстранённым, но я заметил, что магглорождённых детишек так вообще игнорировал. На примере Лили: она подняла руку, жалобно заломив брови, ибо у неё не получалось даже поднять метлу, но Розье проигнорировал её, как и некоторых других потомков магглов. Ну ты и расист. Я тихо фыркнул. Я могу, конечно, возмущаться укладом магов и хуесосить их, но я не воспринимаю это всё всерьёз. У меня, можно сказать, золотая середина: полукровка, воспитанный чистокровным отцом в полу-магическом обществе… Есть, конечно, «пятно» в виде магглы-матери, но я видел в этом только плюсы. Я мог спокойно общаться и с теми, и с теми: в общении с чистокровными ставил акцент на отце, с магглокровными — на матери, и всё было хорошо. Многие другие дети в моём положении стали бы просто всеобщими изгоями, но я умел перетягивать внимание на нужные мне вещи. — Сири! — заслышался громкий смех… Поттера. Я с любопытством обернулся и почувствовал, как насмешливая улыбка кривит губы: Джеймс, дождавшись, пока профессор отвлечется, повис на одной метле с Блэком, который тоже засмеялся. Они уже умели летать, потому скучали и, как видно, нашли себе развлечение по душе. Я смотрел, как они, поначалу просто нестабильно сидящие на метле, начали затем качаться и плыть по воздуху: смех сменился на недоверчивый, потом — на напуганный… — Ой, придурки, — пробормотал я и громко крикнул: — Профессор! Тут Поттер с Блэком ща на землю ебану… Упадут! Уже в следующее мгновение раздался низкий голос Розье, скастанувшего какое-то волшебство, и пацаны повисли в воздухе. Вверх ногами. Рядом раздались несмелые смешки от того, как мантии, в виду гравитации, накрыли лица ребят и придали тем совсем карикатурный вид. — Поттер, — тон Розье понизился, став ледяным, — Блэк. Я не смеялся до этого, но теперь захотелось. — Минус пятьдесят баллов с каждого. И также быстро перехотелось. Гриффиндорцы неодобрительно вскинулись, жалуясь на двух баранов. Розье остался непоколебим: наругал, жутким голосом выдал обработки — первые для первокурсников в этом году, ребята выделились — и снова наругал, сказав, что они могли «упасть и расшибиться насмерть, вы этого хотели?». — Люпин, пятнадцать баллов за своевременную реакцию, — под конец повернулся он ко мне и благодарно кивнул. Ну хоть что-то. Это затормозило процесс, но, в конце концов, даже я смог полетать: взмыл в воздух на несколько метров, глубоко вздохнул и подумал, что мне нравится. Высоты я никогда не боялся, даже наоборот — любил наблюдать за миром с крыши какой-нибудь высотки, и потому было круто. Розье, который, оказывается, наравне с Флитвиком вёл дуэльный клуб и в целом заведовал «спортивной» составляющей школы, коротко рассказал о правилах для первокурсников: в следующем году можно будет вступать в клубы и сборные по квиддичу, а пока — ни-ни; мётлы тоже иметь нельзя, это было указано ещё в письме. Я, кстати, задумался о том самом квиддиче. На счёт самой игры ничего не скажу, ибо правил не знаю, но летающая составляющая меня привлекала. Я и в младшей школе часто гонял мяч с пацанами, а тут просто выбора в спорте особо не было. Решено. Я схожу на матч по квиддичу, как смогу.***
Я, кстати, таки смог встретиться с Нарциссой. Наткнулся на неё в библиотеке, пока искал материалы для трансфигурации. Ищу, ищу, бормочу под нос ругательства, а потом поворачиваю голову и вижу её — белокурую девочку, смотрящую на меня светлыми глазами. Губы тут же тронула широкая улыбка: — Нарцисса? — я подошёл поближе, учтиво спросив: — Не против, если я присоединюсь? — Не против. Садись, — стеснительно отозвалась она, но тут же взяла себя в руки и легонько улыбнулась в ответ. Боже, прозвучит странно, но она одним своим видом вызывала во мне приступы умиления: просто она такая... Маленькая. Светленькая. Румяная. Откуда такие дети вообще берутся? С небес? — Как дела? Как прошли первые недели учёбы? Нарцисса, поначалу немногословная, спустя пару минут раскрепостилась и стала той же девочкой из поезда, увлечённо рассказывающую про любовные романы: улыбалась, смеялась и, надеюсь, была искренне рада встрече. Мы коротко поболтали о ней, обо мне, о Хогвартсе… Блэк состояла в музыкальном кружке, имела родственников по всей школе и в целом была образцом маленькой леди из благородной семьи. У нас не то, чтобы было много тем для обсуждений, отчего диалог продлился от силы минут пятнадцать. — Что ты искал? — спросила она меня, когда мы уже собирались расходиться. Комендантский час, чтоб его. — «Законы трансфигурации», — с заминкой ответил я, еле вспомнив, зачем вообще приходил. Нарцисса серьёзно кивнула, провела взглядом по полкам и безошибочно вытащила нужную книжку, толщиной с четыре моих пальца. — Мне она тоже была нужна в прошлом году, — рассказала она и я вспомнил, что Блэк, вообще-то, второкурсница, пусть по ней и не скажешь. Миниатюрность и милое припухлое личико тянуло, максимум, лет на десять. — Спасибо, — искренне сказал я, принимая помощь. На том и разошлись: довольные друг другом, беседой и жизнью. К слову о библиотеках. Ещё с детства, пережив первое обращение, я начал думать о магии, точнее, о том, как бы она могла облегчить мне жизнь. А если ещё точнее, то мои ужасные превращения в полнолуние, в результате которых на месте хорошенького лица оказывалась звериная морда. Я не был настолько наивен, чтобы верить, что смогу, будучи одиннадцатилетним соплежуем в мире магии, найти пресловутое лекарство от ликантропии, которое ищут веками лучшие умы. Нет-нет, у меня нет такой цели: возможно, прозвучит ужасно, но я… Я почти любил факт своего оборотничества. О, уже вижу полные недоумения глаза, если бы я ляпнул это вслух. Мне, конечно, не нравится боль в полнолуние, не нравятся перепады настроения, беспокойство отца, все проблемы, связанные с полнолунием… Конечно, а кому это понравится? Одни минусы, усложняющие жизнь. Но, несмотря на всё это, мне нравилось чувство солидарности при мысле о волке. Мне нравилось думать, что я не один; что во мне есть нечто другое, возможно, не очень доброе, но которое всегда будет со мной. Думаю, это нездорово. Думаю, мне бы проработать это. Думаю, мне бы, как минимум, помучаться от своей «неправильности» и плакаться, какой я плохой. Но я просто не мог ненавидеть оборотня внутри себя: за семь лет в теле Ремуса он стал чем-то родным и привычным, без которого чувствуешь себя, словно потерял бесполезную, но дорогую сердцу вещь. Итак, я просто хотел… Узнать его получше. Звучит бредово. Я пролистал уже несколько книг, распластавшись на столешнице, но так и не нашёл, что нужно: все только повторяли из раза в раз, что лекарства от ликантропии не существует, и на этом всё. Как будто я, блять, не знал! — Бесполезные книжки, — бормотнул я, цокая языком. Задумчиво постучал по подбородку, рассеяно уставившись на книжные стелажи. Нога неконтролируемо болталась в воздухе — было похоже на нервный тик. Давайте рассуждать логично. Если исключать полнолуния, то волк всегда заперт где-то у меня в башке. Не буянит, не показывает себя, разве что в предверии «дня свободы» становится активнее и чуть влияет на моё поведение. Вспыльчивость, агрессия, азарт… Так и хочется с кем-то подраться и отпиздить, но я не об этом. Факт в том, что волк где-то внутри меня. В мозгах, в разуме? Я не разбираюсь, как работает вся эта муть, но общая идея уже вырисовывается. Значит, почти весь месяц он либо спит, либо просто крепко заперт. А почему именно полнолуние? Почему не новолуние? В чём прикол, почему оборотни обращаются именно в этот день? Точнее, ночь. Какая-то лунная энергия, типа? И как она, в таком случае, влияет на нашу сущность? Столько вопросов и ни единого ответа. — Сэр, извините за беспокойство, — обратился я к библиотекарю, мистеру Гранчу. Это был среднего возраста мужчина с курчавыми светлыми волосами и квадратными очками, повторяющие форму челюсти. Не люблю очки, но ему идёт. — Могу кое-что спросить? — Да, мистер…? — с вопросом улыбнулся он, поправив чёрную оправу. Он устроился недавно и был добреньким смазливым библиотекарем, поэтому на него часто западали старшекурсницы (и не только они, я услышал болтовню знакомых третьекурсниц и дважды перекрестился). — Ремус Люпин, сэр, — коротко представился перед тем, как перейти к сути: — Я не знаю, как точно объяснить вам, чего хочу, но… Есть ли дисциплина, позволяющая углубиться в себя? — Углубиться? — задумался он. — Ну, знаете, что-то для разума. Может, упорядочить его, укрепить… — перечислил я неловко, уже неуверенный насчёт того, существует ли эта магия разума вообще, но понятливое лицо Гранча меня успокоило: — А, вы об окклюменции? — Окклюменция? — Да, именно так, — кивнул он. — Это наука, созданная для защиты собственного разума. Не только для защиты: она в целом весьма полезная, пусть и требует недюжинного упорства и концентрации. О. — А можете посоветовать какие-нибудь книги для начинающих? — с блеском в глазах спросил я. — Эм, ты уверен? Это очень сложно и, — он оглядел меня с ног до головы, — тебе хватит усидчивости? Дети очень редко интересуются этой областью. Даже взрослым бывает сложно постичь азы, не то, что… — Я смогу, — нетерпеливо перебил я, продолжая улыбаться. — Ну, может, и не смогу, но попробую. Лучше попробовать и жалеть, чем не пробовать и жалеть, да? — Твоя правда, — понимающе усмехнулся Гранч, заново поправив очки. Он возвёл глаза к потолку, задумавшись: — Так, дай подумать… В этой библиотеке нет каких-то очень продвинутых учебников, как я уже сказал, ученики редко интересуются магией разума. Но основы всё-таки есть. Он взмахнул палочкой, произнёс «акцио: Основы окклюменции для начинающих» и в бледные руки прилетела увесистая книжка. Вновь выглядит, как кирпич, полный бесполезной информации. — Спасибо огромное! — энергично поблагодарил я, закивал и тепло попрощался с библиотекарем. Теперь мне предстоит работа. Нет, даже не так — Работа.***
«... чертоги разума сугубо индивидуальны. Некоторые люди описывают их, как бесконечный коридор с дверьми-воспоминаниями, другие рассказывают о маленьком кабинете, полном беспорядочных отчётов. Стоит знать, что каждый разум интерпретирован по-своему, но одна черта есть у всех: чем более упорядочен разум человека, тем аккуратнее его чертоги...». Я тру глаза, раздражённо вздыхая. Оживлённый шёпот мальчишеских голосов медленно капает мне на нервы; от кровати справа доносятся приглушённые смешки, охи и вздохи. Агрессия просыпается моментально: буквально минуту назад я поклялся себе, что трио пиздюков своим громким смехом мешает в последний раз, после которого я наконец выскажусь. Я уже привык подчиняться своей раздражительности: — Эй, — зову их. Голоса тут же ненадолго стихают. Я пользуюсь тишиной, чтобы сказать твёрдым и недовольным тоном: — Вы можете заткнуться, пожалуйста? — Э-э, да, — Джеймс единственный откликается на просьбу, прекратив смеяться. Кто-то — предположительно, Сириус — пренебрежительно фыркает рядом. Они втроем (с прохиндеем Петтигрю, что таки смог втиснуться в группу) обсуждали что-то своё, а задернуть полог не могли, так как все вместе на кровати не помещались. Их не смущал даже я, уткнувшийся в книгу в считанных метрах. Я цокаю (боже, с каких пор я такой зануда?) и продолжаю читать, водя перьевой ручкой по мелким строкам. Автор, конечно, навалил воды: страниц пятьдесят болтал о магии в целом, потом перешёл на плюсы и минусы оклюменции и лишь затем соизволил объяснить, что это вообще такое. С его слов получалось так: у каждого существа, неважно какого, есть разум. У некоторых он закрыт для постороннего вмешательства природой (у магических существ вроде вейл, к примеру), а у других, как у людей, наоборот — так и манит внести в себя корректировки ласковой рукой легилимента (о них я подумаю позже). Так вот, разум бывает разный. «Интерьер» меняется с возрастом, обрастает декором и деталями, но суть остаётся одна: это основа, которая хранит в себе воспоминания, открыть которые может только сам их носитель. Чаще всего это дом, в котором вырос человек. Иногда это могут быть обезличенные места, вроде бесконечных коридоров или полей, в которых каждый камень — часть личности; это может быть пляж, полный песчинок, или небо, полное облаков. Последнее обычно относится к животным, людской же разум сложнее и полон подвохов. Я долго думал перед тем, как всё-таки решил соотнести себя к магическим существам, а не людям. Было ужасно размышлять о себе в таком ключе, но по факту, я — оборотень и только потом маг. Вернее, я-то размышлял иначе, но весь остальной мир видел во мне факт оборотничества и ничего более. Проблема только в том, что книга была ориентирована на магов и не объясняла, что случится, если оборотень полезет к себе в башку. Я подозреваю, что это потому, что оборотни редко были магами. Насколько я знал, магглов обращали чаще, поскольку маги либо оказывали сопротивление, либо убивали себя раньше, чем успевали принять новую сущность. Обращённых детей убивали их же родители. Быть оборотнем — позор для мага. Это была горькая правда, которую необходимо было принять. Я мог сколько угодно фыркать и говорить, что меня вот вообще не трогает вся эта небеспочвенная ксенофобия в умах магов, но реальность такова, что это меня затрагивает и уже давно — с детства. Грустно, конечно, но что поделаешь? Я отвлёкся. Итак, что со мной случится? Могу ли я умереть в своём подсознании, если увижу там оборотня? Это было бы ужасно скучно и жалко, но больше всё-таки смешно: оборотень увидел внутреннего зверя и умер, какая умора. Но я таки склонился к версии, что умереть в своём подсознании — не значит умереть физически. И решил попробовать. Окклюменция была долгим и нудным делом, особенно на первых порах. Для начала требовалось вручную, без всякой магии, упорядочить разум: новичкам рекомендовалось каждый вечер записывать то, как прошёл их день, вспоминая всё в мельчайших подробностях. Я с неприятным чувством осознал, что мои дни пролетали мутной пеленой без настоящего осознания происходящего: я не мог вспомнить, что ел на завтрак, о чём был урок трансфигурации и чем меня в очередной раз выбесил сегодня Блэк. Пришлось начать с малого. Параллельно я всё лучше осваивался в школе. Установился определённый круг общения: Норман, Мэри (которая Макдональд), изредка ребята с Хаффлпаффа и Рейвенкло, Нарцисса... Часто я сидел в общей гостинной факультета и общался с учениками постарше: те по началу странно косились на смелого первокурсника, а потом прохавали, что я «забавный малый» и теперь охотнее приглашали поиграть в магические шахматы, плюй-камни и ещё — лезли с советами по учёбе. Это не совсем то, чего я добивался, но лучше, чем ничего. Учёба же... Мне нравилось. Любимыми уроками стали чары и ЗОТИ, нелюбимым — астрология. Мне ещё нравилось зельеварение, но только за счёт болтовни с Норманом; трансфигурация была неплоха, но быстро наскучивала, а растения я никогда не любил, отчего травология не вызывала ничего, кроме вежливого интереса в духе «оно унылое, но оно же может понадобиться в будущем?». ЗОТИ, по сути, были уроками самозащиты. Мне нравилось это чувство лёгкости, когда я использовал атакующие заклятия: из меня словно выходил весь стресс с агрессией, которая копилась во мне каждый день до самого полнолуния. Вот почему я одновременно ждал и боялся его: ждал, потому что это было облегчением в эмоциональном плане, а боялся, потому что было... Больно. Очень больно. Не то, чтобы у меня был низкий болевой порог, но боль выворачиваемого позвоночника никогда не станет приятной или хотя бы терпимой. Хотя, справедливости ради, она уменьшалась с возрастом: в первые годы я буквально мечтал умереть в каждое полнолуние, но в последнее время боль скатилась от «я буду орать всю ночь, надрывая глотку, и умолять бедного Лайелла о смерти» до «я буду орать, но тихо и с мыслью о том, что завтра всё закончится». Я так и не понял, было ли это что-то психологическое или тело действительно приспосабливается. В любом случае, мне же лучше. А чары мне нравились своей универсальностью. В них не было ничего конкретного, просто уроки были интересными и разнообразными (спасибо, профессор Флитвик), и на них никогда не было скучно. Астрология была нудным дерьмом, на котором я бессовестно засыпал, а история магии была бы очень интересной (это же история!), если бы не учитель-призрак, усыпляющий всех в радиусе десяти метров. Первые дни я не мог с этим смириться и убивался по своей любимой истории, но в конце концов пожал плечами и просто стал читать учебник самостоятельно, делая домашние задания к другим предметам. Ну ладно, не всегда. Иногда я просто спал.***
Я пока не мог заниматься спортом. В клубы принимали со второго курса, также, как и в квиддич, который, по сути, был ещё одним клубом. Ну, зато на матчи смотреть никто не запрещает? — Глупая игра, — хмурится Норман, скрещивая руки на груди. Мокрые чёрные волосы липнут ко лбу, а сам он нетерпеливо вздыхает, всем видом показывая желание уйти. — А мне нравится, — я жму плечами, не сводя глаз с поля. Неясные фигуры летят по стадиону, совершают невероятные кульбиты на мётлах, падают на мокрую землю, ударяются о трибуны... Выглядит очень больно, но ещё — весело. — Так смысл в это играть, если наличие хорошего ловца перечёркивает все остальное? — с отчётливой неприязнью вопрошает Мальсибер, цепко следя за передвижениями упомянутого ловца. — Не знаю. Я хочу в это играть не ради победы, — легкомысленно отвечаю я, а в ответ на обращённый ко мне вопросительный взгляд указываю пальцем на ученика на поле, держащего в руках биту: — Вот видишь его? Загонщик. Бьёт битой бладжер, может даже специально бить им противников... Это выглядит так приятно. Это действительно выглядело как что-то, что бы идеально подошло мне. Я жадно наблюдал за тем, как загонщик на своей выделяющейся крупной метле (наверное, чтобы он мог устойчивее держаться и легче направлять силу в удары) от всей души бил по летающему мячу, выглядя так, словно выплёскивает в это действие всю свою ненависть. Самое то для человека, у которого неделями к ряду в крови бушует агрессия. — О, я и забыл, какой ты фрик, — пробормотал Норман, сильнее кутаясь в зимнюю мантию. — Бьёшь в самое сердце, друг, — драматично прикладываю ладонь к вышеупомянутому сердцу. Мы вместе фыркаем. Иногда я задумывался, что бы подумал Норман, узнав, что я оборотень. Первая же мысль — его полное отвращения лицо. Оборотней чертовски ненавидели: считали чем-то мерзким, больным и убогим, а ещё — заразным. Ну, по сути это правда заразно, но люди не хотели даже трогать оборотней, словно обратятся от одного прикосновения. Оборотни, кстати, были гораздо более выносливыми и здоровыми физически, чем люди. Я не помнил, когда в последний раз болел в этой жизни, раны заживали вдвое быстрее, да и я был гораздо спортивнее всех ровесников. Жаль только, что всё это сопровождалось животными инстинктами (у кого-то больше, у кого-то меньше), повышенной агрессией и адской ночкой раз в месяц. Ну, у всех свои недостатки? Гоблины хвастались интеллектом и размножались, как кролики, но, откровенно говоря, были теми ещё уродцами внешне; вейлы притягивали, заманивали красотой людей (и только людей!), чтобы потом их сожрать, но, на самом деле, были уродливыми крикливыми птицами; вампиры были наиболее похожи на людей, но не могли выходить на солнце и иссыхали, если не пили кровь больше пары дней. Кстати о вампирах — они существуют. О, я до сих пор не могу отойти от этого. Вампиры всегда нравились мне больше оборотней (иронично, да?), поэтому я жду не дождусь того, как встречу одного такого. Жаль только, что во всех вселенных, включая эту, вампиры и оборотни — природные враги. Я отвлёкся. Как отреагирует Норман? Я предпочитал быть реалистом, поэтому знал, что реакция будет далеко не положительной. Скорее, резко-отрицательной: ссора, неприятие, раскол дружбы... И пока-пока, Норман, было приятно с тобой дружить! Я с неуловимой печалью кошу взгляд на мальчика, сидящего рядом и со скукой наблюдающего за игрой. Да, жаль. Но это жизнь. Жизнь оборотня в окружении магов, вынужденного скрывать свою сущность ради мимолётного признания и возможности существовать без взглядов, полных брезгливой неприязни. Боже, я слишком драматичный.***
«... с нетерпением жду осенних каникул, пап. Я пережил первое полнолуние, это было нормально. Не хуже, чем дома. А чем ты занимаешься? Как работа? Надеюсь, ты развлекаешься там без меня». Я, прикусив язык, старательно вывел подмигивающий смайлик. А затем, написав ещё пару безобидных вопросов и пожеланий, добавил ниже: «П.с: И, пожалуйста, положи второе письмо в почтовый ящик Риччи, я не могу отправить его напрямую». Закончив, небрежно завернул оба пергамента и встал, чтобы пойти в совятню. «Темпус», я взмахнул палочкой и сощурился, глядя на поблескивающие в воздухе цифры: ещё полчаса до ужина. Оглянулся на пустующую спальню (тройка моих соседей куда-то делась), вздохнул и направился на выход. — Люпин! — окликнул кто-то, подозрительно напоминающий... Фрэнка Лонгботтома. Я обернулся, подняв бровь. Лонгботтом, шестикурсник, с которым мы изредка общались, сидел в кресле у камина и до этого беззаботно болтал с приятелями. Сейчас он дружелюбно машет мне рукой, зовя к себе, и я недоверчиво подхожу, всё ещё держа письма в руке. — Что надо? — Слушай, Люпин... — Фрэнк задумчиво и капельку неловко возводит глаза к потолку, словно раздумывая, как бы выразиться. Это так нетипично для него: я привык к яркому образу Фрэнка Лонгботтома, одного из предводителей дуэльного клуба и главных звёзд факультета, который раздражающе громко смеётся в гостинной факультета и шпыняет младшеклассников. Не меня, естественно. — Не хочешь быть моим протеже? Проте-что? — Чего? — Протеже, — терпеливо повторяет Фрэнк, принявшись активно жестикулировать: — Ты же знаешь, я состою в дуэльном клубе? — да, я знал. — А ещё я шестикурсник. — И? — На седьмом курсе мне нужно будет, эм, выбрать ученика. То есть, не совсем ученика, типа, последователя или протеже... — он уже начал бубнеть, но потом, под смешки друзей, взял себя в руки и сказал твёрдо: — Короче, это такая практика, которая может дать мне статус подмастерья в дуэлинге. — Ух ты, — искренне выдохнул я, уже заинтересовавшись всерьёз. — Сразу после школы? — Да-да, прикинул перспективы? — с энтузиазмом подтвердил Фрэнк. — Для этого нужно, типа, выбрать какого-нибудь ребён... Ну, младшекурсника. Обучать его, наставлять, а потом президент дуэльного клуба и мастер по дуэлингу, профессор Флитвик, кстати, оценит мой преподавательский труд и позволит пройти экзамен на подмастерье. Это не обязательно, но рекомендуется, если я хочу стать мастером дуэлинга. А я хочу. — Воу. Это интересно, — я задумчиво пожевал губу. — И ты, типа, выбираешь меня? Я тебе что, покемон? — Да, — горячо кивнул Фрэнк. — Почему? — Ну, — он взглянул на друзей, — я слыхал, что ты лучший по ЗОТИ на своём курсе. Да ты и внешне выделяешься. А ещё ты как-то говорил, что хочешь в дуэльный клуб на следующем году. О, правда, я упоминал это в его присутствии как-то раз. У меня вообще были наполеоновские планы на второй курс: я хотел попытаться пробиться в команду по квиддичу, планировал вступить в пару спортивных кружков, и апогей всего этого — дуэльный клуб. Я хотел взять от этой школы всё, что могу, раз уж мне всё равно нечем заняться. Удивительно, что первые продвижки есть уже сейчас, в октябре, начале первого года. — А почему ты так заранее ко мне обращаешься? Я же смогу вступить в клуб только в следующем году, — спросил я, глядя на него уже с большим интересом. — Да, но я хочу начать уже сейчас, — решительно заявил Фрэнк, а затем обернулся на товарищей и, наконец, сбросил бомбу: — Не хочешь тренироваться с нами? — Я? С вами? — я бестолково открыл рот. Да не. Не могло мне так повезти. Трое более-менее взрослых боевых магов предлагают общие тренировки? Серьёзно? Это было настолько неожиданно, насколько и удачно: я сомневался, что мне бы выпала такая возможность когда-нибудь ещё. Я заново оглядел троицу дуэлянтов: Лонгботтом, Аббот и Роули. Все трое — чистокровные волшебники. Я мало знал об этих семьях, но конкретно эти трое были довольно известны в качестве перспективных боевых магов, так что... Они могли бы обучить меня чему-то родовому. Да и даже без этих фишек, это шанс — тренироваться с малых лет в окружении ребят постарше. Стоит ли упоминать, что я согласился? — Отлично. По каким дням будут тренировки?***
Ну, глупо было надеяться, что Фрэнк окажется отвественным учителем. По сути, он просто позволял мне наблюдать и отрабатывал на мне пару заклятий, которые потом требовалось повторить. По большей части он сам тренировался с друзьями, но я не жаловался: их дуэли, пусть даже несерьёзные, были достаточно интересными, чтобы каждый раз узнавать нечто новое. Жаль, что только по воскресеньям — это, наверное, было самым интересным моментом на неделе. Конечно, пока мне одиннадцать и я не способен на что-то серьёзное. Фрэнк (наверное, просто для галочки) выдал мне свои детские пособия, с умным видом объяснив, как делать специальные упражнения и что со временем они дадут свои плоды; что-то про расширение каналов и более чистый поток магии, я не запомнил. Итак, теперь, наряду с моими псевдо-медитациями по окклюменции, я каждый второй вечер занимался в отдельном зале, разрабатывая свою магию строго по инструкциям. К слову об окклюменции. Прошло всего полторы недели, но уже появилась пара продвижек — мне стало всё легче и легче вспоминать детали своего дня, я чаще обращал внимание на мелочи и был больше сосредоточен; это немного, но приятно. Я не терял надежды, что со временем стану ещё собраннее. Конечно, я не знал, до какого именно момента нужно было продолжать вручную наводить порядок в голове, но стремился к чувству полного контроля над собой (в плане продуктивности и концентрации, конечно, я бы так и не смог взять под контроль эмоции). О встрече с волком (кстати, я так и не узнал, увижу ли его в подсознании) пока не было и речи, но... Это было как путеводная звезда. Я работал, думая о моменте, когда наконец-то смогу что-то сделать со своей сущностью оборотня. А ещё я изучал их. Дома, пока мне не исполнилось одиннадцать, я ничего не мог делать касательно оборотней. Лайелл был тем ещё параноиком в отношении всего, чем я занимался без него (иногда я пиздец как злился на него за это), а уж просьбу рассказать больше об оборотнях он бы воспринял, как страшное событие: Лайелл презирал оборотней. Конечно, он любил меня. Он любил меня несмотря ни на что, он был готов принять то, чем я являюсь и защищать меня ото всех. Лайелл любил меня, но он ненавидел оборотней. Думаю, ему было просто удобно игнорировать мою сущность в качестве исключения, но я знал, видел по его маловыразительному лицу, что ему было нелегко смириться с этим, как бы он не отважился и как бы хорошо не справился по сравнению с Хоуп (но она была магглой, а он — магом, поэтому разница была). Он избегал слова «оборотень». Говорил о моей проблеме, о полнолуниях, но никогда не использовал «оборотень». Я заметил это не сразу, а как только заметил... Стало немного досадно. Поэтому да, если бы я попросил его купить книги об оборотнях, он бы отказался (я пробовал, и закончилось это ссорой и жутким молчанием за ужином). Самостоятельно на Косой переулок он меня не отпускал (Боже, прокляни его гиперопеку), а если бы и отпускал — я не хотел до конца жизни прятать книги в укромных местах. А ещё, вдобавок ко всему, я и сам не слишком хотел. Я имею в виду, что да, я очень хотел как-нибудь облегчить проблему полнолуний, но одновременно с этим я хотел насладиться детством. Мне было легче переждать полнолуние и радоваться весь остальной месяц (ну почти), чем тратить все силы на решение проблемы, которая не факт, что решится. Поэтому... Да. Запрет Лайелла наложился на мои собственные мысли, и я забыл об этом. Но теперь я в Хогвартсе. Здесь нет Лайелла, который бы мне мешал, и нет никого, кто бы отвлекал меня от исследований — кроме профессоров и друзей, естественно, но я готов пойти на такие жертвы. Так вот, в тот же день, наравне с оклюменцией, я взял пару книжек про оборотней. Мифология, происхождение, сущность... Я хотел узнать, откуда пришли оборотни, почему они существуют, кто их создал. Это проклятие или всё-таки благословение? А может болезнь? Почему именно волк? Почему не... Медведь или птичка? А что? У меня было чертовски много вопросов, на которые не ответила ни одна книжка. По большей части это были догадки. Авторы сходились лишь в том, что явление оборотней было актуальным во все века: ещё до нашей эры существовали упоминания о «людях-зверях», изредка уточнялось, что это были волки. Самый древний след был обнаружен в Северной Европе, на территории современной Германии: это был деформированный волчий череп, похороненный на ряду с парой людей. Логично было предположить, что он принадлежал оборотню, погибшему или, скорее, убитому в процессе трансформации. А дальше всё было по-разному. В одной мифологии бытиё оборотнем представлялось, как проклятие-наказание одному живодёру, что вырезал целые стаи волков «ради развлечения». Соответственно, его наказали превращением в одного из них, вот только не учли, что проклятие оказалось заразным и вскоре по миру бегали стаи таких вот «наказанных». В других мифах оборотни представлялись, как смесь человека и животного. Ну тут типично: женщина каким-то чудом (или не совсем) спарилась с, предположим, волком и родила уродца, превращающегося в зверя раз в месяц. Самая глупая теория, но она, почему-то, долгое время лидировала в мире. Многие считают это просто болезнью, проклятием, что получил один волшебник в качестве мести и вскоре стал передавать другим. Если честно, то последняя теория звучала реалистично, но мне не хотелось это признавать: было бы обидно знать, что то, кем ты являешься — просто результат мести обиженного волшебника, и ты действительно болен, а не избран или что-то в этом духе. Я предпочитал находить позитивные стороны в этом всём, особенно учитывая, что оборотень — это навсегда. В общем, никто так и не смог объяснить, кем действительно являются ликантропы. Ходили легенды о каких-то особенных оборотнях, которые слились со своим волком и навсегда стали полу-зверями, чудом сохранившими человеческий разум. Ну, я, конечно, любил животных, но никогда бы не захотел стать одним из них. Исследование зашло в тупик. Я тяжело вздохнул.***
Сентябрь прошёл быстро, октябрь — ещё быстрее. Хэллоуин, как я помнил, был важным событием по канону — поэтому я удивился, когда оказалось, что его пока даже не празднуют. Наверное, в будущем, когда влияние маггловской стороны увеличится, его введут как традицию, но пока что магглокровные дети только жаловались на то, что «волшебники ничего не понимают в развлечениях!». Это правда, кстати. У магов было удручающе мало весёлых праздников, мест или даже игр: о половине видов спорта тут и не слышали, праздники сплошь серьёзные и посвящённые магии, а развлечения и то, как в девятнадцатом веке. Для взрослых кабаки и настольные игры, у младших — квиддич да одноразовые развлекухи навроде плюй-камней и коллекционированием карточек от шоколадных лягушек. М-да. Грустно. В такие моменты я как никогда скучал по младшей школе. Да, адекватных бесед ни с кем, кроме учителей, не завяжешь, но я мог многое другое: поиграть в футбол, развиваться физически, поиграть в какие-то игры, походить в разные секции... Да я даже старенькие лего семидесятых часами собирал! И пусть кто-то посмеет сказать, что у меня не тот возраст — обижусь и побегу доказывать, что лего «оно для всех». В Хогвартсе я многого лишился. По большей части приходилось учиться, что быстро вводило в уныние: я никогда не был по части теоретических знаний, скорее, как можно быстрее приступал к практике. А тут... Мало того, что уроки, так ещё и я сам, добровольно, нагрузил себя всякой фигнёй по типу оклюменции и изучения местного фольклора. Мне нужно было развлечься. — Слышь, Норман, — я задумчиво пожевал внутреннюю часть щёки, что выглядело, наверное, очень странно, поскольку мне для этого пришлось сдвинуть губы куда-то в сторону. Привычка такая, когда я думаю. Ну, наверное это лучше, чем грызть ногти — внешне никаких следов нет. — Ты знаешь, что такое футбол? — Футбол? — Норман поднял голову, отвлёкшись от какого-то своего романа. Кто вообще читает философские книжки в одиннадцать? Он точно человек? — Ты не знаешь? — с безнадёгой спросил я. — Чем ты вообще занимался до Хогвартса? — Ну, — Норман возвёл глаза к небу, раздумывая, — у меня были репетиторы где-то с семи лет. Литература, английский, базовая арифметика... Арифметика? — Так ты учил математику? — невежливо перебил я. — Ну да? — он посмотрел на меня, как на дебила. — Думаешь, я считать не умею? — А почему тогда в Хогвартсе мы её не учим? Норман тоже задумался. Я действительно не понимал, почему Хогвартс — такое однобокое учреждение. Магия это, конечно, отлично, но а как же базовые знания о мире? География? Общая история? Английский язык? Даже не знаю, как дела обстояли в фильмах, но пока получалось, что на выходе из этой замечательной школы выйдут косноязычные, неграмотные и потерянные люди, не знающие, где на карте Европа, а где — Антарктида. Типа, как это нужно восполнять? Ни о каких факультативах по географии речи не шло, разве что, я слышал, был малопопулярный факультатив по немецкому (я хочу туда, кстати) и латыни. И на этом всё. Как прикажете развиваться? — Не знаю, — Норман наконец родил ответ. — Вот и я не знаю, — я вздохнул. — Мы же будем неучами. Судя по лицу Нормана, его эта перспектива не обрадовала. Он ужасно не любил казаться тупым; на уроках молчал, но всегда отвечал блестяще, если спрашивали. В целом, внешний вид во многом соотвествовал его характеру: сдержанный, слегка высокомерный, с устойчивым мышлением (редкость для ребёнка его возраста) и любовью ко всякой интеллектуальной фигне. — И что делать? — Учиться. Опять. Постоянно учиться. — Ну нет. Я хочу футбол. — Да что такое этот твой футбол? — цокнул от раздражения Норман. — Скоро каникулы, я принесу мяч, — жарко пообещал я, — и ты увидишь, что такое футбол.