Вечность

Т/и ненавидит тишину, но, будто в насмешку, большая часть её жизни состоит из тишины. И пустоты. Той пустоты, что глубоко внутри, которую не заполнить, кажется, никогда и ни чем. Которая и в сердце, и в голове, и в каждой клетке тела. Когда есть пустота и тишина, рождаются мысли. Об обычном детстве, маме, вынужденной много работать, отце, сначала не обращавшем на неё внимание, а потом ушедшем куда-то настолько далеко, откуда уже не захочет вернуться. О друзьях, с которыми никогда не делилась секретами, о грубости пьяного мужика в подворотне у дома, о новой неудаче в универе. И прокручивается это все в голове с перерывами на считанные минуты, когда слух улавливает дверной звонок и голос старушки соседки, просящей одолжить соль. В выходные было особенно тяжко: ничто не заглушало навязчивые образы, грязные, тянущие за собой. Не помогала музыка, грохочущая на полную в наушниках, алкоголь делал только хуже, поощряя мысли впитываться под кожу прямо в кровь, чтобы добраться до сердца и остановить его. Немного помогал секс и отвлекающий шёпот на ухо. Поэтому, когда становилось невмоготу сидеть на холодном полу квартиры в приступе слез и раздирания кожи ногтями, Т/и писала Рану. Тот, наверное, усмехался, получая сообщения с кучей ошибок из-за трясущихся пальцев, и думал, что она пьяная. Т/и бы могла обидеться, но обижаются на тех, кто дорог. Да и Хайтани всё равно присылает ей водителя, который привезёт в высотку в центре богатого района Токио и высадит у нужного подъезда, не кинув на раскрасневшуюся, взъерошенную девушку ни единого взгляда. Какая ему разница, что происходит с чужой ему девчонкой, так торопившейся в пасть к монстру. Людям порой даже до близких дела нет, что говорить о тех, кого ты видишь лишь мельком? Т/и все равно. Она уже постукивает ногой по полу лифта, наблюдая как красные цифры отсчитывают этаж. Чувствует себя настоящей наркоманкой, которой так не терпится получить дозу. Точно наркоманка, думает она без смеха, бросаться на другой конец города из-за желания оказаться в горячих руках в тёплой постели, из-за желания почувствовать себя нужной и значимой хотя бы на несколько часов. Это тупо и грязно, мерзко и просто отвратительно. И спасает только мысль, что несётся девушка сюда не по чужой указке. Но Т/и уже привыкла тереть мочалкой кожу до покраснения в надежде снова стать чистой. Нормальной. Прижимает палец к звонку и не отнимает, пока дверь не открывается без скрипа. Встреча далеко не первая, а поэтому Ран уже знает, что нужно ей. Или просто перестаёт хоть немного скрывать то, что нужно ему. Руки, не увитые холодными перстнями, тянут за большую кофту в тепло квартиры, чтобы в следующее мгновение прижать к двери покрепче и поцеловать горячо и жадно. Так чтобы мысли лишние тут же из головы ушли и перестали отравлять кровь в попытке добраться до сердца. Им и слов не нужно. Только дыхание прерывистое и мокрые звуки поцелуев, что распаляют сильнее. Т/и холодными руками лезет под полурасстегнутую рубашку, трогает-трогает-трогает, открывая всё больше горячей кожи, посылая мурашки вдоль позвоночника. В голове такой необходимый дурман, там нет обид и горечи прошлого, там место заняли желание сделать себе то ли больно, то ли до дрожи приятно. Так быстро всё получилось, хватило пары мгновений. —В такой кофте на мороз выперлась, идиотка, — стягивает ненужную одежду, целуя-покусывая шею, и ещё пытается ей что-то сказать. —Что? — а Т/и не слышит. Она наслаждается тем, как горячо повсюду, и больше ни в чём не нуждается, когда зарывается в его волосы пальцами и прижимает к себе ближе. Так, чтобы и миллиметра между ними не было. Так, чтобы сгорать от не-одиночества. Пусть ненастоящего, пусть мимолетного. —В спальню, говорю, идём, — подхватывает под ягодицы и отклоняет лицо от поцелуев-бабочек по щекам. От такой очевидной нужды в касаниях. Т/и на сером постельном в его спальне уже давно смотрится привычно. Она мечется от горячих прикосновений рта к груди, от пальцев, пересчитывающих ребра, от зубов, покусывающих внутреннюю сторону бедра. Выгибается в спине и хватается за его предплечья так, будто падает в невесомости, а с ним будет уже не так страшно. Шепчет слезливое «Ран» красными от поцелуев губами, смотрит сквозь пелену влаги и похоти в глазах и натурально задыхается. Задыхается от желания закутаться в одеяло и рыдать, но оно пройдёт, стоит лишь немного подождать. Задыхается от желания большего. —Пожалуйста, — жмурится, чувствуя, как пальцы размазывют влагу внизу, — пожалуйста, — просит быть ближе, иначе её разорвёт от чувств. В свете луны Ран кажется ещё невозможней. Т/и чувствует даже так, теряясь в удовольствии и собственных стонах, острый взгляд, который видит её насквозь вместе со всеми мыслями, отправленным мозгом и обидами на прошлое. Понимает, что Ран знает, что она сломана и давно уже потерялась в мужчинах, пустоте и тишине. Понимает, что такие как он, влиятельные, властные и высокомерные, обычно считают таких как она тупыми шлюхами, хватающимися за любую возможность не быть одной. Понимает, но смотрит как на нормальную. Как на обычного человека со своими психами и загонами, со своим прошлым, ударившим так сильно, что пока ничего не помогает придти в себя. Когда Хайтани входит одним слитым движением, Т/и хорошо. Нужно было преодолеть эту жуткую тоску, чтобы получить долгожданное освобождение. Рот раскрыт в стоне, и руки сами по привычке тянут за красные щёки чужое лицо, чтобы поцеловать крепко и опьянеть окончательно от горячих губ и языка. Голова кружится немного, и на плаву держат большие руки, оставляющие красные следы на бедрах, за которые он держится, пока ритмично вбивается в податливое тело, подводя каждым движением и поглаживанием всё ближе к пику. И вот уже хочется застыть в этом мгновении на подольше. Чтобы губы горели от кусачих поцелуев, пятна наливались цветом помедленнее, горячее дыхание покрывало шею, а тяжёлое тело и дальше приятно давило и не давало пошевелиться. И чтобы думать ни о чём кроме душа и Рана было невозможно. Хайтани целует в линию челюсти и поднимается, на ходу завязывая презерватив. Т/и наслаждается пустотой в голове, сводит ноги, чуть морщась, и накрывается простыней. Хочется одновременно и тёплого одеяла, и раскрытого настежь окна. —Останешься? — мужчина потягивается котом, не стесняясь наготы и зевает. Не смотрит на неё. Зачем оставаться? Все как обычно: полежу немного, схожу в душ быстро, чтобы лишь ополоснуться а не придти в себя, и попрошу вызвать машину. На прощание не поцелую. А если и останется, то насколько? Насколько будет можно? Т/и поднимает брови, когда Ран, прикурив сигарету садится на кровать близко к ней. Из окна свет луны мажет бликами по растрепанным волосам и спокойному лицу, очерчивает витки татуировки, и девушка подползает ближе, путаясь в покрывале, пристраивается горящей щекой на его груди. —Мне холодно, — говорит бездумно. —Всё ещё? — выдыхает вопрос вместе с дымом. —Постоянно, — потирается лениво и зевает. Говорит будто о температуре в комнате. —Хочешь закажу рамэн? — Т/и ощущает его тяжёлый взгляд на макушке и легонько вздрагивает, когда пальцы зарываются в волосы и приятно массируют кожу. Рамэн вкусный и горячий. У Рана какая-то крутая доставка, которая всегда приносит еду горячей. В рамэне есть свинина, грибы и вкусная лапша. Т/и громко сглатывает слюну, представляя как бульон польется по пищеводу, обжигая. —Полагаю, это да, — Хайтани убирает руку, на последок подтянув простыню повыше и тянется к телефону на тумбочке. Девушка шмыгает носом и трогает выступающую надбедренную косточку, поглаживая её большим пальцем. И не борясь с желанием, поддаётся вперёд, оставляя на ней крохотный поцелуй. С Раном приятно. Он тёплый и у него большие руки и уверенный взгляд. Рядом с ним безопасно и как-то не пусто, а тишина не душит каждую секунду. С ним не как со всеми мужчинами, что были до, у тех получалось успокоить её мысли совсем ненадолго, а с Хайтани спокойно, надёжно даже вот так, на ночь и совсем чуть-чуть больше. Т/и поднимает огромные глаза, услышав шёпотом своё имя. —Тонкаццу будешь? — кивает с готовностью человека, не пихавшего в себя еду со вчерашнего вечера, и ложится обратно на пригревший бок. Сквозь подступающий уже сон пытается не обмануться теплом и неожиданной лаской. Пытается напомнить, что Ран чужой. Хоть и заботится о ней больше всех. Её, правда, вскоре от этих раздумий отвлекают и заставляют перекатиться, а потом и вовсе бросают в неё чёрный свитер крупной вязки. —Эй! Аккуратнее, — хватается за одежду и прижимает её к груди, вдыхая знакомый запах духов и сигарет. —Иди в душ, полотенце там же найдёшь, — Ран одевает домашние штаны и кофту и оборачивается к ней. Т/и, если подумать, никогда не видела его таким…таким. Чуть уставшим не от недавнего секса, а от рабочей недели, с взглядом, где проскальзывает не только пустота и желание. Она неловко поднимается с кровати, краснея почему-то щеками на весёлую усмешку мужчины. —Ладно, — ребячески задевает плечом и тут же получает ладонью по ягодице, недовольно зашипев. —Не сиди только долго, — а то провалишься опять к себе в мысли, сидя на дне ванны, — еду скоро принесут. И на кухню потом иди. Налью тебе, — делает паузу, пробегая взглядом по расцарапанным ногам, тонким запястьям и большим тёмным пятнам под глазами, — чай. Не вино, не сакэ. Чай. Чтобы не только тело согреть, но и сердце восстановить.