Сердечные струны

Чон вошел в лавку и заказал провизию. — Собираетесь в поездку? — спросил владелец магазина, выполняя заказ. Гук, не склонный к дружеской беседе, сдержанно кивнул, затем отвернулся от продавца. Проклятие! — бушевал он. За три часа поисков ему не удалось найти ни одного сдаваемого внаем дома — ни в городе, ни в окрестностях. В пансионате были свободные комнаты, но леди, владеющая заведением, давала приют шлюхам. Мысль о том, чтобы Тэхён жил в таком грязном месте, была ему противна. Придется переехать в другой город, такой, в котором можно снять дом на следующие несколько месяцев. — Ну, вот, — сказал хозяин магазина, сложив заказанные продукты на прилавок. Гук повернулся, достал пачку денег и отсчитал несколько бумажек, подождал, пока торговец не вернет сдачу, рассеянно разглядывая товары, разложенные в витрине под стеклом: отполированную скрипку, хрустальный бокал, серебряные подсвечники, золотую табакерку с выгравированным по ней именем Альфред Чипперс, маленькое изумрудное колечко и брошь. Вдруг нахмурился, сощурил глаза и сжал кулаки. Брошь — рубин в форме сердца со свисающими тоненькими золотыми цепочками — Тэхён убежал, продав ее, и уехал из города. — Миленькая, да? — поинтересовался торговец. (Постукивая пальцами по стеклу, тоже смотрел на брошь. — Купил всего три часа назад. Омега с красными опухшими глазами, наверняка плакал, просил за нее сто пятьдесят долларов — бьюсь об заклад, попал в какую-то переделку, но его несчастье обернулось моей выгодой. Дал тридцать пять долларов, и он согласился. Думаю, продам за две сотни и получу прибыль в сто пятьдесят пять долларов. Неплохо, а? Чон, схватив мужчину за воротник рубашки, притянул вверх, через прилавок. — Ты, ублюдок! Как мог так обмануть его? — заорал он. Глаза продавца выкатились, лицо покраснело. — Куда он уехал? — потребовал Гук. — Не… не знаю! Не сказал! Гневно сверкая глазами, отпустил хныкающего продавца. — Дай сюда брошь. Мужчина потер горло и потянулся за пистолетом, который держал за прилавком, но мгновенно замер, почувствовав холодный металл у виска и услышав щелчок взведенного курка. — Отдай брошь, сукин сын, — снова приказал Чон, сильнее вжимая дуло кольта в мясистый висок торговца. До смерти перепуганный хозяин лавки, едва не сорвав дверцу прилавка, поспешно достал рубиновую брошь. Гук выхватил ее из рук мужчины и выскочил из магазина. Вспомнив, что только что видел лошадь и повозку Тэхёна, когда ставил Секрета в стойло, понял, что он покинул Уиллоу Пэтч другим способом. Вернулся в гостиницу, но ничего не узнал от управляющего. Большая часть его вещей осталась в комнате — упаковал лишь то, что мог унести. «Если ты убежишь, догоню тебя, — предупреждал он. — Куда бы ты ни отправился, найду». С этой бьющейся в унисон с сердцем клятвой Гук снова вышел из гостиницы и вскоре узнал, что ни один дилижанс не выезжал из Уиллоу Пэтч; несколько путешественников приезжали и уезжали в течение дня, но никто в городе не знал, кто они и куда отправились. Чон подробно описывал Тэхёна каждому встречному. Многие горожане припоминали, что видели его, но никто не помнил, чтобы он покидал город. Лишь с наступлением ночи, когда все разошлись по домам или отправились в салун, Гук прекратил отчаянные расспросы и признался, что Тэхён действительно убежал от него. Его переполняли ярость, беспокойство, вина и пустота. Секрет и лунный свет показывали ему дорогу из Уиллоу Пэтч, он же не знал, куда ехать, поэтому отправлялся в никуда — просто вперед, в темноту. Ночные существа разговаривали с ним на своем языке — жужжа, фыркая и рыча, но не раздавалось позади него скрипа колес повозки. — Могу спросить тебя вопрос? — выкрикнул он в темноту. Никто не указал на нелепость такой грамматики. — Пятнадцать плюс три равно двадцать! — никто не исправлял погрешность в арифметике. Свет луны поблескивал в полевой траве слева от него, но полевых цветов не было видно. Гук потерял чувство времени. Жеребец неспешно пробирался сквозь черноту ночи. Мысли о ребенке распаляли мозг, воспоминания о его папе сжимали сердце. Он остановил Секрета и спешился — ветви шелковицы качались рядом. Взглянув на них, задумался, припоминая их научное название. — Шелковинас ягодиум, — предположил он. Низко опустив голову, швырял ногой камешки, обходя вокруг Секрета. — Когда на небе замерцали предрассветные блики, все еще продолжал ходить вокруг лошади, но больше не осталось камешков, которые можно было отбросить. Смятение сдавило его мозг, словно камень, слишком тяжелый, чтобы сдвинуть, и очень большой, чтобы обойти. Остановился перед Секретом. — Ну, что бы мы делали с ребенком? — спросил у жеребца. — Я слишком занят выращиванием лошадей, не осталось бы времени на заботу о малыше. Что это, черт возьми, со мной? Зачем нужен какой-то сопливый карапуз, таскающийся за мной! Пнул носком сапога землю. — А может, это будет омежка, — пробормотал он. — Но я уже предостаточно насмотрелся на них, и будь проклят, если захочу еще одного, чтобы заботиться о нем! Он провел рукой по волосам. — Бьюсь об заклад — Тэхён вернется в Сеул, — буркнул он, глядя в огромные черные глаза своего коня. — Не останется в Техасе — испугается, что найду его. Отправит телеграмму своему богатому брату и зятю, они пришлют еще один сундук с золотом, и отправится на Восток. Поедет он, а с ним и мой ребенок. Он вглядывался в розовато-желтый горизонт: голубые прожилки вплетались в розовое и желтое, и казалось, что небо похоже на детское одеяльце. Попробовал представить своего ребенка — маленького человечка с черными волосиками и большими карими глазами, потом — с золотыми волосиками и голубыми глазами, видел смуглую кожу и светлую; видел верхом на лошади; видел ребенка, склонившегося над микроскопом. Но так и не мог понять его. Не умел представить, как бы сильно ни старался, зато видел Тэхёна, словно он стоял прямо перед ним. Мед и топленое масло. Его волосы — волнистые, мягкие, теплые и душистые. — А твои глаза, — прошептал он, и ранний утренний ветерок унес слова, — цвета древесной коры, потертого седла, виски. Вспомнились губы — полуоткрытые, блестящие. — Розовые, как язык Секрета. Как вареная креветка, как рассвет, — пробормотал он. Тихое ржание Секрета разносилось вокруг. Секрет. Скоро у него появятся тысячи Секретов — лошадей, умеющих развивать галоп в течение секунд и мгновенно останавливаться. Как хорошо жить в огромном доме на ранчо, присматривая за двадцатью пятью тысячами акров земли, и знать, что он — один из самых богатых людей во всем Техасе. Довольно неплохо для молодого человека, осмелившегося осуществить свою мечту, еще немного, и мечта превратится в реальность. Похвалив самого себя, Гук сделал глубокий вдох, сунул руки в карманы и замер — что-то острое укололо палец его руки. Зажав предмет пальцами, вытащил из кармана. Желто-розовые блики рассвета отразились в кроваво-красных рубинах и замерцали на хрупких золотых цепочках. Глядя на рубин в форме сердца, изящные цепочки, припомнил белую лебединую шею, на которой все это совсем недавно радовало глаз. Что-то снова защемило сердце, нежно, но настойчиво. Закрыл глаза и услышал его голос. Когда-то давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время выражение используется для описания глубокого чувства любви и привязанности, и, говорят, если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце. Он снова вгляделся в брошь — откуда взялся бриллиант в середине рубина? Странно, никогда раньше его не было. Присмотрелся повнимательнее — бриллиант исчез, а слеза расплывалась по рубину. Его слеза, потом другая, и еще, еще. Чувство. Привязанность. … Если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце. Стиснув в пальцах влажный рубин, Чон не почувствовал укола, но в его голове с поразительной ясностью обозначилось чувство, которое он испытывал к Тэхёну. Пораженный, он продолжал видеть в мягком освещении ранчо и лошадей, несущихся по полям, понимая, что это — всего лишь образ в его сознании, созданный в течение десяти долгих лет и померкший прямо здесь, на глазах. Но появился омега, шептавший, как заклинание: «Когда по-настоящему кого-то любишь, Гуки, никакая жертва не кажется слишком большой». С зажатой в руке рубиновой брошью Чон вскочил в седло, стремясь успеть за зовом сердца, куда его влекли сердечные струны. Он устремился на запад, к Темплтону: нужны деньги — все, сколько у него есть. Сеньор Мадригал найдет другого покупателя на двадцать пять тысяч акров пастбищных земель Рио Гранде. Гук же отправится в Бразилию.

***

Мужчина и женщина — Льюби и Пинки Скралли — болтали бесконечно. Тэхён сидел между ними; запряженная быком повозка медленно двигалась по дороге, поросшей по сторонам шелковичными деревьями. Он только что продал свою рубиновую брошь, когда Льюби Скралли вошел в лавку, объявив, что в городе проездом, и заказал провизию для поездки. Ему было все равно, куда он направляется. Услышав, что он немедленно едет дальше, сразу же решил уехать с ним. Супруги Скралли с радостью взяли Кима с собой, сообщив, что направляются в Галл Скай, наотрез отказавшись взять с него деньги. Они ехали вот уже два дня, и Гук не нашел их, и не найдет — никто в Уиллоу Пэтч не знал, что Тэхён уехал с семейством Скралли, поэтому никто и не мог сказать ему, куда уехал. Прижав клетку Иоанна Крестителя к груди, под громыхание повозки по каменистой дороге, Тэхён смотрел, как красные, желтые и оранжевые листья падают с деревьев и, порхая, опускаются на землю. — Да, Тэхёни, дорогуша, — сказала Пинки, похлопав его по руке, — мы с Льюби едем навестить своего сына Джилли. Хотя навряд ли это посещение будет приятным из-за его мужа. Льюби искоса бросил на нее хмурый взгляд. — Ты ревнуешь, Пинки, вот и все. И ужасно злишься, что Джилли любит еще какого-то омегу, кроме тебя. Пинки рассмеялась. — И то правда, Льюби. Постараюсь поладить с этим омегой, но, видит Бог, как сильно я скучаю по тем дням, когда Джилли был еще альфочкой. Помнишь, как мы счастливы тогда были, Льюби? Тот кивнул. — Но время идет, Пинки. По крайней мере, мы все еще вместе. Было бы хуже, если б один из нас помер. — Кстати, о покойниках, — сказала Пинки. — Говорят, четверо из банды Бланко приняли единственное известное лекарство — все сыграли в ящик, так-то. Слышала, как об этом болтали на улице в Уиллоу Пэтч. Никто не знает, кто их убил, но они точно покойнички. Куда ты направляешься, Тэхёни, дорогуша? За эти два дня ты не сказал и дюжины слов. Ну, мне-то, конечно, чертовски любопытно узнать все о тебе, но я из вежливости помалкиваю. Но уже больше не могу удержаться. Так куда едешь? Забывшись в воспоминаниях того дня, когда Гук спас его от печально известной банды, Тэ не сразу ответил. — В Бостон, — проговорил он. Потом оттуда в Сеул. Пинки кивнула. — Это место на реке Миссисипи, верно? Мы с Льюби были там пару лет назад. Это там он купил мне новый кухонный нож. Старый я испортила, когда кинула в змею, которая заползла в дом. В змею не попала, угодила в плиту — нож сломался, а змея ужалила меня в ногу. Новая волна ностальгии обрушилась на Тэхёна. Припомнился день, когда Гук поймал змею голыми руками. Еще он уговаривал его съесть детишек-блинчиков. — И играть в грязи, — прошептал он. — Что, дорогой? — переспросила Пинки. — Ничего, — отозвался Тэхён. — Ничего. — Почувствовав, что слезы подступили к горлу, притворился, что чихает. — Будь здоров, — сказала Пинки. Она задрала свои поношенные юбки до колен, стащила носок и указала на две отметины змеиных зубов на толстой икре. — Глянь-ка, куда меня укусила змея, Тэхён. Но я-таки не умерла. Знаешь, что надо сделать, чтобы спасти себе жизнь? Представь, сразу выпила целую бутылку виски. Что там какая-то капля змеиного яда по сравнению с целой бутылкой спиртного! Льюби говорит, что может выпить больше, но он просто врет. «Деревенская болтовня», — подумал Тэ, вспомнив утро, когда Чон учил его упражняться в болтовне. День после их первой ночи любви, и когда Обл Смотт ушел, они снова занимались любовью. Он закрыл глаза, почувствовав тепло солнечных лучей на веках. Вихрь цветов закружился в темноте, и среди этого кружения возникло лицо Гука — яркие голубые глаза, улыбка, длинные, угольно-черные волосы; ощутил его запах — солнечного света, ветра, кожи и натруженных мускулов. И полынь. — Видишь отметины, Тэхен? — не отставала Пинк. Открыв глаза, Тэхен посмотрел на отметины. — Да, вижу их, миссис Скралли. Льюби тоже взглянул на шрам змеиного укуса и поскреб поросший седой щетиной подбородок. — Пинки, ну, что это такое? Тэхён не хочет видеть твою жирную ногу. И ты говорила о времени, когда мы были в Тостене, а не в Бостоне, который не на Миссисипи, да и Тостен, кстати, тоже. Бостон в Массачусетсе, а Тостен на территории Оклахомы. — Он взглянул на Тэхёна. — Отсюда далеко до Бостона, дорогуша? Как ты собираешься добираться? Тэхён почувствовал, как одна непослушная слезинка скатилась по щеке, и поспешил стереть ее, пока Скралли не заметили. Как собирается добираться? У него только тридцать пять долларов. Владелец лавки в Уиллоу Пэтч не заплатил ни пенни больше за его рубиновую брошь. Он знал, что красивое украшение стоит намного больше, но ужасно напуганный тем, что Чон может найти его прежде, чем уедет из Уиллоу Пэтч, принял жалкую сумму и отдал хозяину свою самую ценную вещь. — Тэхёни, дорогуша, что с тобой? — спросила Пинки, заметив влажный блеск в глазах омеги. — Ну-ну, дорогой, не расстраивайся, слышишь? — сказал Льюби. — Завтра будем в Галл Скай. Оттуда доберешься дилижансом до Оатес Джанкшен. А через него ходят поезда, и наверняка один из них направляется в Бостон. Тэхён резко повернул к нему голову и напряженно вгляделся в тусклые серые глаза. — Оатес Джанкшен, — прошептал он. А как далеко отсюда Темплтон? Льюби снова почесал свой заросший подбородок. — Темплтон, говоришь? — Льюби указал вперед. — Видишь ту дорогу, которая пересекается с той, по которой мы едем? Тэхён увидел узкую грязную дорогу, убегающую вправо. — Так вот, оттуда примерно миль десять будет. Знаешь кого-нибудь в Темплтоне? — Доктора Мин Юнги, — произнес он. Возможно ли, чтобы ученый все еще был в Темплтоне? Ким сомневался — прошли месяцы с тех пор, как он последний раз видел его. Его исследовательские субсидии, скорее всего, уже прибыли , и в этот момент он, возможно, был где-то в глуши бразильских джунглей. И все же крошечная надежда, что он еще мог оставаться в Темплтоне, явилась той соломинкой, которой Тэ собирался воспользоваться. Если он там, поживет у него до тех пор, пока Джин и Джун не пришлют ему денег на дорогу . — Мистер Скралли, не могли бы вы… — Подбросить тебя до Темплтона? — закончил он за него. — С удовольствием, дорогой, — и повернул повозку на боковую дорогу. Тихо спустились сумерки. Скоро в воздухе подул вечерний бриз, принося с собой слабый звук веселой музыки. Еще немного, и Льюби проехал мимо небольшой сельской ярмарки. Глядя на веселье, Тэ вспомнил о детях, ловящих ртом яблоки, о выставке сельских ремесленных изделий, домашнего скота, об Отце-пироге и игровых палатках. И снова Чон. Да есть ли что-нибудь на свете, чтобы каким-то образом не напоминало о нем? — Ну, вот мы и приехали, дорогой, — сказал. Льюби, сдерживая быка на главной дороге Темплтона. — Куда теперь? Тэхён показал ему дом в конце улицы, который снимал доктор Мин, и попросил остановиться перед маленьким коттеджем. С клеткой попугая в одной руке и сумкой пожитков в другой перешагнул через ноги Пинки и слез с повозки. — Огромное вам спасибо, мистер и миссис Скралли, — сказал он, выдавливая улыбку. — Не хочешь, чтобы мы подождали, пока ты войдешь, Тэхёни? — спросила Пинки. Не желая больше беспокоить добрую пару, Тэ покачал головой. — Нет, благодарю вас, приехал. Он махал им до тех пор, пока повозка не доехала до конца улицы, потом повернул к дому. Всем сердцем надеялся, что найдет там доктора Мина, подошел к двери, поставил свои вещи на землю и постучал. Дверь медленно открылась. Тэхёну показалось, что он смотрится в зеркало. — Джин? — прошептал он. И в следующую секунду уже был в нежных объятиях любящего брата.