"...под затопленными толпами домами,площадями..."

...как-то за три дня до конца этаких каникул, в одну из жарких ночей, перед сном Асочка спросила: -А чем ты занимался эти годы? А то всё про меня, про... Этот инкубатор-лечебницу-полигон... Что так много боли причинило тебе, волчонок? Волчоночеееек... - протянула Аска, поглаживая мой торс и заглядывая в душу своими голубыми глазками, опьяняя любовью и распущенными рыжими волосами. Я протяжно зевнул и, поглаживая нагую спинку жены одной рукой, другой почесал щетину, да тяжело вздохнув, закурил.

***

...до сих пор помню, как никому в этой жизни, кроме Аски и родителей не нужный, утопал в одиночестве зверином. Потом - родителей на командировку собирать разведку для Сопротивления отправили наверх. Потом - ракета прилетела... Аски не было, родителей тоже. Я остался один. И, влекомый только тёмной стороной себя, записался в разведку... Казарменные зверства, лютая физуха, которая тем больших высот позволяет тебе добиться под пиздюлями, чем матёрее и лютее становишься ты сам. А в среде сослуживцев, довольно удивительно, но быстро я подружился и обрёл, до того одиночка, думающий, что дружба это не про меня, настоящих братьев по оружию. Но через что я все эти годы прошёл? Чёрно-белый мрак подворотен после комендантского часа. Сначала мелочи - нарисовать граффити. Я до сих пор помню как в ноябрьскую чёрную ночь, замёрзшими пальцами в перчатках без пальцев, наношу рисунок. -Давай резче, братан! Резче! Смысл граффити был прост - этакая оплеуха комбайнам. Нас, выросших под землёй, использовали добровольно - демография предполагала и такой вариант событий, что наземные жители почти полностью вымрут, а в бой пойдут одни сопляки. Я пошёл добровольцем, вызывался на самые опасные задания. -ШУХЕР! Беготня в едком чёрном мраке подворотен, среди разрухи и пустоты, разрезая своим телом морозный воздух, чувствуя как разгоняется застывшая кровь и бешено бьётся в груди страх, инстинктом заставляющий бежать на пределе возможностей. Петляние по заученным и отработанным на тренировочных подземных полигонах, улицам и закоулкам, подземке и, наконец, самое страшное - разделение, когда каждый был сам за себя и неизвестно, выживешь ли. Очень может быть - сдохнешь в этих тесных стенах, где за углом может поджидать неизвестное, а твои крики боли и унизительную предсмертную агонию беспомощного, никто не увидит, кроме злобно торжествующего подонка, что всё-таки смог тебя поймать... ...по возвращении ждал доклад и остальные жутко боялись за родню - что вдруг, нас специально отпустили и комбайны припрутся сюдя, запытают и убьют всех, кто дорог. А у меня не было вообще никого. В те чёрные года, я плевал на всё это. Одиночество и звериная стылая злоба вкупе с жестокостью кипели внутри меня, шли по моим венам и эту злость перекачивало моё сердце... ...а ночами в казарме, я видел чудесные сны, где всё это, реальное - кошмар, от которого проснувшись вновь оказываюсь в детстве и Аска и родители, все живы и всё хорошо, так радостно и счастливо смеются, успокаивают и обнимают... Я захлёбывался от зависти и боли - Ромка Пятифан, с которым нас командование ставило лбами, стал самым моим закадычным другом. И как же он заёбывал пиздеть про свою Полину - первую скрипку школы, в которой мы учились, да более того - ходили в один класс. У них были отношения, она его любила и это было видно, ждала с заданий, ночи не спала... А я возьми и сдохни - никто не вспомнит, не узнает. Да мне к тому моменту будет уже похуй, но щас-то, после заданий, во время заданий, мне всё лелеялась возможность пожертвовать собой и не ради друга которому я завидую, а ради суицида как такового, чтобы это унизительное жалкое обосранное существование моё окончилось, оборвалось, но не трусливо, как любое самоубийство, а было героическим самопожертвованием... ...постепенно, мы перешли и на другие задания, росли в звании... Смерть стала такой же бытовой рутиной, как открыть глаза утром.