Драконий гон

***

— Он умирает. «Что?» Мораксу кажется, что он ослышался, однако именно это произнесла маленькая медсестра, устало качая головой. — Разве не просто смертельно устал? — недоверчиво переспрашивает Ризли. — Можно выразиться и так. — А поточнее? — Ну… Обычно, когда речь идёт о людях, под усталостью подразумевают снижение или полное лишение способности двигаться из-за истощения энергии, полученной из пищи. Однако пациент использует нечеловеческий навык, который продолжает действовать, даже когда этой энергии не осталось, — вместо неё он начинает вытягивать саму жизнь. Так что когда Тарталья поддерживает изменённую форму, то не только не чувствует усталости, но и способен двигаться, пока не сожжёт себя дотла. «Словно голем», — проносится в голове Моракса, замершего на пороге. — …Но я всё равно не понимаю, — продолжает Сиджвин, и в её голосе прорезается злость. — Зачем он это сделал? Зачем довёл себя до такого состояния, несмотря на все мои предупреждения? Моракс солидарен с маленькой медсестрой, только злится он на себя: догадывался же, что энергичность Чайльда в настолько ослабленном состоянии попросту ненормальна. Но и подумать не мог, что юноша безумно тратит собственную жизнь. Словно стремясь… — Должен быть способ восстановить потраченное. Сиджвин вздрагивает, обернувшись, а Ризли отходит в сторону, уступая Мораксу место у кровати. — Человеческое тело отличается от… — принимается было объяснять мелюзина, однако замолкает и продолжает уже после небольшой паузы: — Месье Чжун Ли, вы ведь знаете, что люди не умеют обмениваться энергией? — Именно поэтому существуют лекарства. — Верно. При должном состоянии тела, они помогают, однако в конечном итоге всё сводится к самовосстановлению. А внутренние органы этого человека едва функционируют… Вы помните, когда он ел в последний раз? Или испытывал жажду? Не будь у него Глаза Бога… На последних словах мелюзина вновь оглядывается — теперь на переступившего порог Нёвиллета. — Если он и родился обычным человеком, то давно перестал им быть, — холодно произносит гидро дракон, в тоне которого всё ещё чувствуется недовольство. — Рано или поздно Предвестнику пришлось бы заплатить за использование этих сил. «Хотите сказать, я должен позволить ему умереть?» При одной только этой мысли внутренности Моракса переворачиваются, а к горлу подкатывает тошнота. — Значит, вы ничего не можете сделать? — почему-то спрашивает Ризли у юдекса вместо медсестры. — Ничто в этом мире не вечно… — начинает тот, но вдруг вместе с герцогом оборачивается к Мораксу. И в комнате устанавливается тишина. — Месье Чжун Ли, пожалуйста… — тихо просит мелюзина. — Ваша энергия только усугубит его состояние… «Проклятье!» Сжав кулаки, Моракс отступает, пытаясь совладать с собой. В какой момент он потерял контроль? Энергия просачивается наружу и не хочет успокаиваться — тело никак не прекращает светиться. Раз даже маленькая медсестра почувствовала давление, то для еле живого человека… «Мне даже находиться с ним рядом нельзя в его последние мгновения?!» — Месье! Что вы… Ризли отдёргивает назад мелюзину, хотя она вряд ли собиралась преградить Мораксу путь. — Это недальновидно, — бросает замечание Нёвиллет. Пустые слова. Если никто не может помочь, остаётся только одно: покончить со всем самому. Пусть Чайльду сегодня суждено умереть, но Моракс не в силах просто стоять и смотреть. . . . «Неужели ты даже не очнёшься?» Давно Моракс не действовал так эгоистично. Но осознав наконец, что Чайльд не просто в очередной раз заигрался и выбился из сил, разум дал слабину. Возможно, это и есть та самая старость, когда критическое мышление уступает сиюминутными капризам, а твёрдость духа подменяется упрямством? Моракс подумал об этом уже после того, как переместился с юношей в своё старое гнездо, раньше находившееся в обычной пещере, но за несколько тысяч лет опустившееся в недра огромной горы. Как и о том, что перемещение могло убить Чайльда раньше срока. Однако он не пострадал… по крайней мере, сердце в его теле не стало биться ещё реже. Моракс же просто не мог больше оставаться в том месте, не мог продолжать сдерживаться, не мог наблюдать за постепенно угасающей жизнью его сокровища. Конечно, человек — не предмет, которым можно владеть. Но жадность дракона погасить очень сложно. К тому же Моракс слишком долго ограничивал себя, занимая должность архонта… Потому, став наконец-то свободным и почувствовав взаимный интерес, позволил своему желанию разгореться. Забавно, однако Чайльд, кажется, до сих пор думал, что сам стал инициатором их отношений. Храбрился, подначивал, соблазнял… выглядел полным желания жить… «Если ты собирался вот так сжечь себя, зачем потревожил моё сердце?! А теперь твоё тело неумолимо становится всё холоднее, а я даже не знаю, как этому помешать!» Моракс правда не знает, как. Да и имеет ли право? Потому он лишь обнимает Чайльда всё сильнее и согревает своим теплом, пытаясь отсрочить неминуемое. Словно драгоценное яйцо, которому не суждено проклюнуться, а лишь окаменеть, превратившись в редкую диковинку. «Может, сохранить его в янтаре?» «Или поглотить, пока не испустил последний вздох?» Смешно до слёз, если это всё, что Моракс способен придумать. А ведь пару тысяч лет его почитали, словно настоящего бога, теперь же этот бог чувствует себя бессильным ничтожеством, не сумевшим уберечь то единственное, за чем собирался приглядывать до конца жизни. Но кто знал, что конец настанет так быстро?! «Нет. Не отпущу». Даже если придётся сжечь остаток всей своей жизни, жадность требует сохранить тепло в этом хрупком человеческом теле хоть немного подольше. . . . Свежая трава, выстлавшая гнездо, быстро сохнет. Халат Чайльда то высыхает, то обильно пропитывается холодным потом, — Моракс раздевает его, омывает и продолжает согревать. Проходят день за днём, но в пещере длится бесконечная ночь. Когда обнажённое тело юноши будит низменные желания, Моракс превращается в дракона — не слишком крупного, чтобы поместиться в пещере, и вновь заключает Чайльда в объятия. Пока дыхание его не угасло, дракон останется рядом, даже если мир рухнет. Но что потом? «Не умирай… Я не знаю, сможешь ли ты переродиться». «Не оставляй меня». «Не наказывай так жестоко. Ведь я лишь хотел наблюдать за твоей жизнью, поддерживать, незаметно оберегать, потому что знаю, ты ненавидишь быть слабым и не желал, чтобы я считал тебя таковым…» «…Где я ошибся?» «Надо было тебя запереть? Украсть у всего мира, сделав только своим?» «…Но я люблю твой вольный дух и твою жажду сражений. Лишив свободы, я бы тебя только сломал». «Твоя смерть — следствие моего выбора… Поэтому я обязан принять её. Но почему не могу? Почему кажется, что это я сейчас умираю?» Сердце и правда словно выдирают из груди — понемногу, день за днём. Боль то утихает, но резко даёт о себе знать — совсем как натягиваемая тетива, что всё никак не может порваться. А ведь на Чайльде даже нет метки. Моракс не сделал его своей парой и по-настоящему «своим». Потому что сдерживался. И лишь однажды сорвался, едва не лишив жизни, — но даже тогда он не ощущал такого отчаянья. «Если бы рассказал тебе больше… если бы всё объяснил…» Нет, теперь уже поздно. Остаётся лишь сожалеть. Но не станет ли он потом сожалеть ещё больше? Ведь пока Чайльд дышит, они могут стать единым целым… если Моракс поддастся животному инстинкту. Если отбросит лоск человеческих ценностей. Если позволит телу взять верх над истощённым разумом… и сойдёт с ума.