Все началось с того, что он позволил Аргенти взять себя за руку снова: осторожно, с нежностью, едва соприкасаясь пальцами — но даже от этого его передернуло. Потом, сжав зубы, дал погладить запястья, бицепсы и плечи. К этому моменту все его тело уже заходилось бесконтрольной вибрацией — дрожью, если выражаться по-человечески.

Было слышно, как еле-еле дышат даже сами изморившиеся от полуденного зноя Афины, словно их необъятную грудь придавило тяжестью духоты. // AU в древнегреческом сеттинге, где Авантюрин — актер, а Рацио — философ.

Все, что ему нужно было сделать — это всего лишь попасть внутрь, не привлекая внимания, взять за шкиряк и по возможности, чтобы не запачкать ничей дизайнерский пиджачок, выволочь на улицу одного конкретного типа из толпы таких же напыщенных чудаков. Вот там-то останется только пустить ему пулю в лоб, и дело с концом.

Лофу всегда засыпал вместе с молодым генералом, и только Инсин, как лишняя деталька пазла, как неучтивый иномирец, каким и был, местным правилам ни за что не подчинялся и к положенному времени никогда не ступал отдыхать. Даже если веки настойчиво клевала усталость, он все так и оставался сидеть и бодрствовать в одиночестве на общей постели.

Оно раскалялось, свистело, трещало. Слышались всполохи его яростно крутящихся в реберной клетке стальных лопастей и хруст надрывающихся сухожилий из меди. Это нечто было вездесуще и многоруко: его конечности срастались в одних местах и распадались в других, не давая понять, откуда касание горячего металла придет в следующий раз, а удушающий захват под напором неисправно работающих механизмов стихийно ослаблялся сам по себе.