боᴩоᴛьᴄя ᴄ ᴄᴀʍиʍ ᴄобой – дᴇᴧо бᴇᴄᴄʍыᴄᴧᴇнноᴇ. ᴛᴀᴋᴀя боᴩьбᴀ – ᴛоᴧьᴋо иᴧᴧюзия ʙнуᴛᴩᴇннᴇᴦо ᴩоᴄᴛᴀ. ᴇᴄᴧи ᴛы боᴩᴇɯьᴄя ᴄ ᴄᴀʍиʍ ᴄобой, знᴀчиᴛ, ᴛы ᴦдᴇ-ᴛо ᴄᴇбᴇ ʙᴩᴇɯь. чᴛо-ᴛо ᴄᴇбᴇ ᴄᴀʍоʍу о ᴄᴇбᴇ ᴄᴀʍоʍ нᴇ доᴦоʙᴀᴩиʙᴀᴇɯь. ᴋᴀᴋ ʍожно ᴄ ᴄᴀʍиʍ ᴄобой боᴩоᴛьᴄя, ᴇᴄᴧи ᴛы знᴀᴇɯь о ᴄᴇбᴇ ᴨᴩᴀʙду и жиʙᴇɯь ʙ ᴄооᴛʙᴇᴛᴄᴛʙии ᴄ нᴇй?
ᴀнхᴇᴧь дᴇ ᴋуᴀᴛьᴇ
днᴇʙниᴋ ᴄуʍᴀᴄɯᴇдɯᴇᴦо
На мелководном бесконечном озере шторм. Ураган спустился вниз и прижал туман к самому дну. Буря воет и ревет, поднятые ею волны с шумом разбиваются о трех существ. Освещенная бледным светом Хогиоку Кьека Суйгецу выглядит мертвой. Женщина неподвижна, но, если взглянуть сквозь буруны, ясно видно, что длинные пальцы с силой сжимают светящийся шарик. Она не обращает внимание на рев бури, на свист ветра, даже не видит, как густой белый туман вьется гигантскими анакондами у ее ног. Ее пухлые губы сомкнуты в упрямую, недовольную линию, а взгляд карих глаз направлен в непроглядную тьму. Из тьмы, едва различимый в реве бури, слышен лязг металла. Там бьются двое. Свист сонидо и сюмпо. Двое мужчин вновь появляются на маленьком островке света. Неторопливые, ленивые движения их тел показывают, как велика их сила. И гнев. Два хищника, ходящие по кругу, выжидающие, когда противник сделает осечку. Один требует справедливости, другой жаждет покоя. И оба бьются за контроль. Их сражение – это замысловатый танец, но Кьеке Суйгецу не нравятся битвы в этом мире. Женщина бы многое отдала, чтобы покой внутреннего мира вернулся. Даже с его удушающим туманом, непроглядной тьмой и, черт возьми, плевать ей на Сейрейтейский лоск и красивую речь, даже с проклятой бурей над головой. Лишь бы лязг стали замолк. Но оба слишком увлечены. Оба пытаются подчинить друг друга, забрать контроль над телом. – Хватит, – не выдерживает женщина. Она идет по воде, и одежда ее даже суха, несмотря на покрывающие сверху волны ледяных брызг. Она часть этого мира, она научилась жить здесь, но такое впервые. Длинные пальцы гневно сжимают шарик Хогиоку, главного виновника, но он единственный источник света в этом мире. – Кьека, не стоит, – Айзен в белом проводит удар клинком снизу-вверх, заставляя второго мужчину исчезнуть в сюмпо. – Нет, стоит, – упрямо заявляет женщина. Она кричит, чтобы прорваться сквозь грохот бури, но голос ее – стенание стихии. – Вы должны поговорить, как делали это всегда. – Диалог с этим никчемным плебеем? – Айзен в черном появляется возле нее. Злая ухмылка исказила красивое лицо. – Ты видишь, во что я превратился, и даже не попробовала остановить меня, образумить, а теперь просишь беседовать с ним? Ты же сама говорила, что я бог! – Не ты, а он, – сжимает губы Кьека. – Он стал богом, не ты. – Да разве можно назвать его... – мужчина в черном разочарованно отворачивается. Клинок асаучи в его руках ловит свет Хогиоку и отражает на мокрые хакама мужчины в белом. Соуске стоит неподалеку от жителей своего мира, продрогший и замерший, но так и стоящий по щиколотку в ледяной воде. Кьека знает, насколько тому холодно. – Может, если бы ты попытался выслушать меня, ты бы понял, почему я такой. – мужчина в белом устало усмехается, и тени на его лице похожи на рваную бумагу. – Может, ты был бы готов понять, почему я дорожу Ичиго. Шинигами смеется. – Ты – и дорожишь? Ты владеешь ею. Ее чувствами к тебе. Она нужная тебе вещь. Она твоя, а значит, никто не имеет права на нее. Личный инструмент по закрытию потребностей в социализации. Эта твоя Эспада ведь ради этого же служила, я прав? Кьека прикрывает глаза. Новый сосед больше не выбирает слова... Нет. Наоборот. Выбирает самые острые, самые точные слова, оттого каждое будто наточенная катана. Длинные пальцы на рукоятке асаучи сжимаются. – И что с того? – Айзен в белом делает шаг вперед. – Теперь я не один. В отличие от тебя. Это ведь ты собирался рассказать Гину секрет Кьеки. Я вот рассказал. Уже знаешь, какую ошибку чуть не совершил? – Да по какому праву ты взял на себя командование в моем внутреннем мире? – шинигами делает шаг навстречу. – Вынужден тебя разочаровать. Этот мир все равно мой. Кьека Суйгецу – мой занпакто. Женщина прикрывает глаза. Вслушивается в бурю, которая то затихает, то становится еще страшнее. Кажется, они решили уничтожить друг друга и ее заодно. Два глупца, не слышащие голос разума. – Соуске. – она подходит к мужчинам. Оба смотрят. Оба хмурятся. И у каждого взгляд разный. – Я устала. Но еще больше я устала от того, какие вы идиоты. Вы внимательны ко всем деталям своего плана, но слепцы, если дело касается вас самих. Соуске, – она смотрит в злые, обвиняющие глаза, – он – тот, кем стал ты из-за принятых тобою решений. Он – следствие. Соуске, – она смотрит в виноватые, усталые глаза, – он – тот, кем ты был. Он причина. Он не знает всего. Обдумайте мои слова. И поговорите. Теперь – прочь, я устала. Длинные пальцы сжимаются на шарике Хогиоку, и свет исчезает.и ᴛы ᴦоʙоᴩиɯь: “я боюᴄь ᴛʙоих ᴨᴀᴧьцᴇʙ...
нᴇ ᴛᴩоᴦᴀй ʍᴇня... я боюᴄь, я ʍоᴦу ᴨоᴧоʍᴀᴛьᴄя!”
ʍой нᴇжный цʙᴇᴛочᴇᴋ, ᴄᴩыʙᴀя ᴛʙои ᴧᴇᴨᴇᴄᴛᴋи,
я ʙ ᴧунныᴇ ночи ᴄᴀʍᴀ нᴇ ᴄʙоя оᴛ ᴛоᴄᴋи.
ʍой нᴇжный цʙᴇᴛочᴇᴋ... оᴛᴋудᴀ ʙ ᴛᴇбᴇ ᴛᴀᴋой ᴄʙᴇᴛ?
ᴄᴧоʍᴀʙ ᴛᴇбя ᴛᴩижды я ᴛочно узнᴀю ᴄᴇᴋᴩᴇᴛ!
ʍой нᴇжный цʙᴇᴛочᴇᴋ... оᴛᴋудᴀ ʙ ᴛᴇбᴇ ᴄᴛоᴧьᴋо ᴄчᴀᴄᴛья?
ʍоᴇ ᴧюбоᴨыᴛᴄᴛʙо ᴛᴇбя ᴩᴀзᴩыʙᴀᴇᴛ нᴀ чᴀᴄᴛи!
оᴧя и ʍонᴄᴛᴩ – ʍой нᴇжный цʙᴇᴛочᴇᴋ
Розового цвета вода течет в слив. Глаза бессмысленно моргают, стеклянные и тусклые, они смотрят в одну точку и одновременно в никуда. В голову все тычутся, врезаются раскаленные иглы чужой ярости и гнева, но в черепной коробке все же пусто – ни мысли, ни чужих голосов. Тонкие пальцы местами покрыты ненасыщенными подтеками крови – девочка расцарапала ногтями нежные стенки внутри лона, когда судорожно пыталась отмыться, но легче не стало. Рычаг перекрывает ледяную воду. Сколько прошло времени – неизвестно. Но в какой-то момент поток мыслей открылся, прорвался как вода сквозь разрушенную дамбу. Как она могла не понять? Как не узнала сразу? Все ведь так явно читалось. Ее Соуске так себя не ведет, ее Соуске так грубо с ней не обращается. Подумалось тогда, что в пылу страсти потерял самообладание, как и она сама, но… Она идиотка. Сплошная дура. Вот, к чему приводит потеря собственного контроля. Непозволительная слабость. Ее нужно искоренить. Дрожащее тело поднимается, и ватные ноги кое-как перебираются на пол. Все тело мокрое, длинные волосы липнут к коже до самых ягодиц. Жалкая, какая же жалкая. Глупая и слепая, ослепленная. По внутренней стороне бедра вниз по ногам все так же текут красноватые прозрачные капли, похожие на капли вина. Кое-где на бледной коже скоро расцветут синяки, а укус на плече уже зияет темным пятном. Водянистые следы голых маленьких ступней ведут с ванной комнаты до самой кровати. Ичиго так и ложится в постель, не найдя сил, чтобы воспользоваться полотенцем. Она забирается под все возможные одеяла, кутается в них как звереныш, обустраивающий свою нору. Сворачивается в напряженный, вздрагивающий от холода ком. Она так хочет спать, так хочет забыться, хочет закрыть глаза и проснуться утром – и, о чудо, это все было плодом ее, похоже, не совсем здоровой фантазии. Но сон, будто назло, не идет. Она все трет розовыми пальцами свои опухшие глаза, пытаясь хоть что-то сделать. Ворочается, устраивается поудобнее, кутается в одеяла все плотнее. И, черт возьми – ничего. Ни в одном глазу. И вдруг голос оглушает ее мысли даже через своеобразный кокон, прибавляя головной боли. Ставший родным голос – теперь уж точно его. Серьезный, даже где-то неуверенный. – Ичиго... – по голосу слышно – мужчина хмурится, – Могу ли я войти? – Да, – отвечает риока и даже не шевелится, но сквозь одеяла сорванный стонами, а после рыданиями голос вряд ли был слышен. Айзен тихо входит в спальню, и на него почему-то накатывает дежавю. Он так же входил, она так же была на кровати. С влажных волос капает вода и стекает вдоль позвоночника, теряясь в ткани кимоно. Мужчина осматривает пол. На светлом дереве засохшие следы с розовой примесью. Над кроватью тут же раскрывается золотой купол кайдо. Соуске осторожно присаживается на край постели и молчит. Она слышит, как кровать позади чуть проминается. Тяжелый вздох. Ичиго не знает, что делать и что говорить, ей бы хотелось просто уснуть. Шорох одеяла. С все еще влажной рыжей головы сползает кокон, чтобы мужчина мог услышать шепот, созерцая лишь ее затылок: – Тебе не стоит меня видеть. Пухлые губы сжимаются в полоску, и мужчина хмурится сильнее. – И почему же? Она молчит. Это “почему” такое непосредственное и серьезное одновременно, что ее тошнит. Бледное лицо утыкается в мокрую из-за волос подушку, и девочка старается не плакать. Она же уже выплакала все, там ведь больше нет? А больше и не нужно. – Ичиго... – Айзен кладет руку на ногу, чей силуэт просматривается сквозь одеяло, лишь для того, чтобы обозначить свое присутствие. Куросаки вздрагивает. Она чувствует прикосновение, и оттого лишь сильнее вжимает красное лицо во влажную ткань и стискивает зубы, чтобы не дернуться в сторону и не заскулить. – Все хорошо, Соуске, – подушка приглушает голос, но связкам понемногу становится легче из-за стараний мужчины. – Ичиго... – повторяет капитан. Он сглатывает, понимая, что извинения не помогут. Но что говорить в такой ситуации? Что требуется девочке услышать? – Я не буду приближаться к тебе, пока не решу проблему с контролем. Я не наврежу тебе. – рука исчезает с ноги. Она до этого не была уверена, все ли понял мужчина. Осознал ли, что произошло, когда у него отобрали контроль. Он умен и догадлив, но… глупая девичья надежда теплилась. До этого момента. – Я – причина, – глухо, хрипло, все еще в подушку. – Я не увидела. – Ичиго, ты не виновата, – строго, будто говорит со студентом в академии. Шуршание одеяла. Вновь. В еще непросохшей ткани двигаться неприятно, мягкий лен липнет к чувствительной коже, которая не успела отогреться после ледяной воды, и девочка шипит от ощущений. Тяжелый взгляд темной, сгоревшей на сковороде карамели направлен на лицо капитана, но в глаза Ичиго не может смотреть. – Я не увидела, – упрямо, с остервенением. – И что ты не увидела? Меня? – Айзен отводит взгляд от девочки и переводит его на открытую террасу. Как назло день только разошелся. Хозяйственная суета двора не доносится до покоев жасмина, но в лесу кипит жизнь. Неуместный щебет птиц перекликается с шумом листвы. – Не поняла, что это другой, – темные радужки поднимаются к куполу лечащего кидо. Вот, почему тело стало меньше ныть. Как она могла не догадаться? Соуске не мог просто так наставить ей синяков, сразу же не залечив. Не мог просто так вгрызаться ей в плечо, не позаботившись о том, чтобы через минуту от укуса не осталось бы и следа. Мужчина шумно выдыхает и запускает ладонь в собственные волосы. Давит на затылок и раздумывает, что сказать. Если девочка начнет себя винить… – Ичиго, он не другой. Он – это я, – Соуске раздумывает как бы смягчить правду, – до того, как я узнал о тебе. Глупо, но... Может, Ичиго нужны именно эти слова? Карамельные глаза скользят обратно. На чужом лице озадаченность. На девичьем же – ничего, лишь во взгляде тяжесть, которую риока силится скрыть. – Понимаю, – кивает девочка. – И все же, сейчас вы разные. А я могла разуть глаза. – персиковые губы искажает кривая, но слабая ухмылка – лишь защитный механизм. – Мне больно, что мной игрался другой. Не те. Айзен опускает голову. – Извини, – тихо, с правдивой виной и сожалением. Только они не помогут. Извинения – слабость, они не помогают. Если бы Кьека прислушивалась, если бы не игнорировала, она бы рассмеялась. Ичиго знает, что он меньше всего хотел, чтобы это случилось. – Я не злюсь на тебя, – хрупкая рука выползает как змея из-под одеял и тянется к капитану, как моряк тянется к маяку. Плечико обнажается, на нем – почти зажил укус. Нужно развидеть хитрую самодовольную ухмылку на пухлых губах, нужно забыть, что делали эти длинные красивые пальцы. Соуске поворачивается к рыжей риоке и видит маленькую ручку. Пухлые губы поджимаются. Он хочет прикоснутся, спрятать ее в своих объятиях, но уже дал обещание. – А нужно. – В этом нет смысла. – ладонь все еще по-детски, требуя внимания, стремится к мужчине. Капитан игнорирует руку и смотрит прямо в глаза из сердолика. – Тогда нет смысла винить себя. Ичиго горько усмехается, ее рука падает на кровать, так и оставшись нетронутой. В горле растет ком. – Я тебе противна? Яшмовые глаза мужчины расширяются от удивления. – О чем ты, Ичиго? – Даже касаться не хочешь, – на дрожащих губах обороняющаяся улыбка, пока темные омуты заполняются влагой, и девочка поднимает глаза, почти закатывает их, чтобы сдержать непрошенные слезы. – Ичиго... – Соуске на миг прикрывает глаза. О чем только думает его девочка? – Будь моя воля, не отпускал бы ни на минуту. Но, Ичиго, я теряю контроль, я не могу позволить ситуации повториться. Не могу позволить навредить тебе. – Говорила же, что тебе не стоит меня видеть. – ломаная улыбка пропадает с лица, и девочка отворачивается от Соуске, зарываясь в одеяла. – Уходи. И прикажи не трогать до утра. Рука цепляется за край одеяла в попытке остановить. – Ичиго, я навредил тебе, но... Как я могу исправить... – неправильное слово. Его задача взять себя под контроль. – … помочь тебе? Дрожащая ладонь утирает слезы, пока капитан видит рыжий, темный затылок. Уголки губ сами тянутся вниз, и девочка молчит – если что-то скажет прямо сейчас, ком в горле не даст оставаться в спокойствии. Глубокий вдох. Тыльная сторона ладони снова трет глаза. Выдох. Снова вдох. Нужно успокоиться. Нужно взять себя в руки, вернуть хладнокровие, если оно вообще когда-либо было. В груди все рвется, скребется. Ичиго так хочет уснуть, просто поспать. Двое, трое суток. Так хочет увидеть уютную теплую темноту, а не эти дрожащие предательские пальцы. Или, чего хуже, чужие чайные омуты, полные вины. – Я опять жру сама себя, Соуске. Не могу перестать, – голос, как назло, неровный и тихий. – Я так устала. Я хочу уснуть. “Я так устала”. Три слова отдаются в сердце, укалывая Соуске своей остротой. “Я устала”. Вечный союзник его занпакто. Женщины, которую он своим существованием сделал несчастной. Если еще Ичиго… Предательская рука сама тянется к все той же ноге, словно кандалы, сжимая пальцами одеяло и хрупкую лодыжку. – Я посторожу твой сон. В этот раз Ичиго не дергается. Она хотела, чтобы мужчина прикоснулся к ней. Она сейчас нуждается в его тепле, хочет поддержки, хочет, чтобы он ее утешил, погладил, успокоил. Чтобы его действия отличались от тех, что делал другой. Девочка аккуратно поворачивается на спину. И пока рука Айзена не успела оторваться от ее лодыжки, риока излишне резко садится и хватается пальцами обеих рук за чужое запястье. Голова кружится. Юная шинигами вцепляется в кисть не больно, но крепко, словно утопает в море, а эта рука – единственное спасение. Ничем не прикрытая худая спина подрагивает, влажные рыжие нити из-за ворочаний похожи на скоп золотистых колосков, что птицы принесли себе в домик, чтобы обустроить гнездо. Куросаки прижимает к своей груди мужскую руку, даже не смотря на Айзена, обнимает ее и прижимает колени к себе, не давая капитану вырваться. – Соуске, – она не хочет даже думать о том, насколько жалко сейчас выглядит, – я так устала носить вину в себе. Избавь меня от нее. Мужчина смотрит на девочку и не может оторваться от хрупких опущенных плечей. Они должны быть расправлены, подставлены под поцелуи и дорогие кимоно. – Я возьму всю ответственность на себя. Ты ни в чем не виновата. Соуске сжимает пальцы захваченной руки, ледяная щека девочки прижимается к побелевшим костяшкам, и сама она зажмуривает глаза. – Я не хочу, чтобы ты ее повесил на себя, – Ичиго обнимает руку крепче, словно ребенок потерянную игрушку, которую он только что нашел, – так легче не станет. – Ичиго... – Айзен мягко двигает ладонью и гладит доверчиво подставленную щеку. – Если не я, то ты повесишь вину на себя. А ты ни в чем не виновата. Ты наказываешь себя ни за что. Не открывая глаз, Ичиго утыкается губами в раскрытую ладонь. Не целует, не прижимается крепко – просто утыкается, будто хочет испить из этой руки воды. Сердце в груди болезненно бьется и, кажется, скоро как корабль пойдет ко дну, если так и будет стучать. – Как и ты, Соуске. Ты не святой, но и ты слишком сильно себя винишь, – обжигает она дыханием и так горячую руку. – Я хочу наказания, которое освободит. Хочу наконец избавиться от ноши. Это будет справедливо. Айзен еще больше хмурится. До некрасивых морщин, до укола в затылке. Девочка просит то, чего он не может ей дать. Ведь девочка просит боль. – Будь на твоем месте любой другой, Ичиго, я бы посмеялся. Но, Ичиго, разве в боли справедливость? Девочка вновь ложится щекой на ладонь, поворачиваясь лицом к мужчине. Ее бездонные глаза, заплаканные, все еще наполненные влагой, смотрят прямо в чужие. Ичиго протягивает одну руку, не отпуская другой чужое запястье, будто боится, что больше не прикоснется к нему. Указательный палец скользит между нахмуренных темных бровей в желании стереть морщинку, а после опускается вниз по спинке носа, останавливаясь на кончике. – А если мне станет легче? Как ластится Ичиго к его руке, так и Соуске тянется за легкими касаниями девочки. Ее слова острее ее меча. Мужчина жалеет, что понимает заложенный смысл в слова Ичиго. Но ее голос… Он готов подчиняться, чтобы она стала его полностью. Привязать к себе всеми способами. И если придется причинить боль... Глупое сердце скрежещет, подчиняясь аргументам разума. – Что я могу сделать? В его взгляде Ичиго видит многое. И, одновременно, его трудно расшифровать – эмоция мужчины такая многосложная, сложносочиненная, что девочка в своем состоянии не может достаточно глубоко ее осознать. – Соуске, я… – девочка опускает глаза. Дрожащая ладонь гладит горячую щеку, влажную из-за капелек, стекающих по каштановым волосам. Ей тяжело сейчас говорить. Не хочется. Ничего не вертится на языке так хорошо как слова “я устала” и “хочу спать”. После случившегося боли она пока не хочет, хотя Ичиго уверена, что это верный путь для избавления от вины. Но не сейчас. – Сейчас я не готова. Но мы поговорим. – риока отстраняется, отпускает запястье капитана и вновь ложится, кутаясь в одеяло. – Я хочу уснуть. Пусть не трогают до утра. Шорох одеял. Айзену становится виден лишь медный затылок.ᴋᴀᴋ ᴄᴧᴀдоᴋ зʙуᴋ ᴇᴦо ᴩᴇчᴇй! о, ᴛоᴧьᴋо б нᴇ ᴨᴩоᴨᴀᴄᴛь!
ᴀ ᴋоᴛ ʍуᴩᴧыᴋᴀᴇᴛ нᴇжнᴇй, ᴋᴧыᴋᴀʍи бᴧᴇщᴇᴛ ᴨᴀᴄᴛь!
ᴋᴛо ʙᴇчной жизни зᴀхоᴛᴇᴧ - ᴄуʍᴇй ᴋоᴛᴀ ᴨойʍᴀᴛь!
ᴀ нᴇ ᴄуʍᴇᴇɯь, ᴛʙой удᴇᴧ ʙ ᴄыᴩой зᴇʍᴧᴇ ᴨᴩоᴨᴀᴄᴛь!
нᴀᴛᴀᴧья чубᴀᴩоʙᴀ, ᴋоᴛ бᴀюн
– Зангецу, а с погодкой-то я вам подсобила. Девочка улыбается, и ее улыбка бесценна. Рыжие волосы змеями расползлись по отражающей стеклянной поверхности небоскреба, образуя ангельский ореол. Обманчиво хрупкие девичьи руки заложены за голову, а одна нога вяло и лениво закинута на другую, согнутую в колене. А какое небо-то! Голубое, почти что лазурное, искрящееся светом – оно отражается в янтарно-карих глазах, и в нем ни единого облачка. Здесь тепло, почти жарко. Горло сушит горячий воздух, и Ичиго упивается им как в последний раз – дышит во все легкие, чтобы в каждый уголок проникло, чтобы поселилось там навсегда. – А вы вечно жалуетесь. Особенно ты, Хичиго. Я не жестокая, но тебе бы язык точно отрезала. – в девичьей груди формируется и резонирует веселый, совершенно несерьезный смешок. – Как раз покончу с головной болью от твоего сладкого голоска. Тонкие веки опускаются, закрывая обзор, но растянутые в улыбку персиковые губы не перестают напрягаться. Юная шинигами выглядит счастливой, кошмарно умиротворенной. Давно такого не было. Просто так лежать, размышлять вслух, наслаждаться своим внутренним миром. И нет никакого потопа, темноты, ненавистного холода. Нет бойни, сражения, вечного стремления стать лучше, чтобы изничтожить нового врага. Нет ее недовольных занпакто. Полный покой. Что? – Ты сегодня многословна, – звучит бархатный мужской тембр, льющийся ей в уши как чистейший акациевый мед. – Но твой голос гораздо слаще, чем у твоего меча. В рыжую голову заливают туман, и только-только сошедшая улыбка возвращается вновь. Узкая ножка, обтянутая белоснежным таби и обутая в плетеный варадзи, томно болтается в воздухе. – Вот что слаще всего, так это твои речи, – она, насколько может в таком положении, качает головой из стороны в сторону, посмеиваясь. Рядом с медной головой шуршит ткань. Она приятно пахнет прохладой, зыбкой влагой. Запах как после дождя. Девочка поворачивается и видит чужие варадзи, также отражающиеся в стекле. – Ты думаешь, я лгу? – от этого голоса хочется взвыть, им хочется судорожно умыться как водой в храме, его хочется выпить до дна. – Да, но я все равно тебе верю. – рыжие брови вдруг хмурятся, золотистые веера ресниц вздрагивают. Что? – Ичиго, мой маленький цветочек, так не бывает. Его смеющийся баритон стирает морщину на бледном лобике. Уголки персиковых лепестков опять ползут вверх, в хрупкой лебединой шее формируется кокетливое хихиканье. – Ну и что я такого сказал, цветочек? – баритон снизился на пару тонов. Рядом снова шелестит чернильная ткань. Юная шинигами вновь упирается затылком в стекло, и ей загораживают свет. Какой же он красивый. Нависает над ней, смотрит с обожанием, улыбается как самому дорогому человеку. У чайных омутов собираются морщинки-лучики, которые девочка бы с радостью расцеловала, но ей мешают очки в черной оправе. Что? Длинные пальцы, просто бесподобные пальцы, опускаются на ее хрупкие ребра и слабо надавливают, предвещая щекотку. А рыжая очень ее боится, просто до ужаса боится! Звонкий, нежный как бутоны колокольчика смех оглушает внутренний мир. – Хва… – собственное громкое, очаровательное хихиканье не дает нормально говорить. – Хватит! Куросаки дурачится, откатывается от мучителя подальше, но ее все настигают и настигают. Издеваются над ее ребрами, тычутся в них горячими пальцами. Нужно держаться от них подальше, как можно дальше. Ичиго так и перекатывалась, пока не наткнулась на самый край небоскреба – и теплые руки спасли ее от падения, схватив за тонкие предплечья. – Поймал, – льющийся бархат доволен, надменен, возвышен. – Ичиго, не смотри вниз. Тело девочки крепко зафиксировано чужими руками. Половина лежит на здании, половина – находится в воздухе. На затылок, как и вдоль позвоночника, давит угол стеклянной высотки. Бледная ножка, укрытая чернильной формой, беззаботно свисает вниз. Конечно, не самое приятное чувство, но риока счастлива. Смеется, расплывается в улыбке, любуясь полюбившимися глазами. – А что, если посмотрю? – дразнится рыжая, сверкая влюбленными глазками. – Тебе не понравится то, что ты увидишь, цветочек. Что? Что-то не так. Ичиго поворачивает голову и смотрит вниз. На небоскребе, что под ними, четыре окровавленных безжизненных тела. Полностью белое пятно – Зангецу. Лежит на спине, с переломанными, искаженными конечностями и кровью, ручьями вытекающей из-под белоснежной головы. Глаза его широко распахнуты, но золотистых радужек нет – лишь вороная бездна. А лицо искажено самым чистейшим страхом. Поверх ее близнеца-альбиноса, крест-накрест, лежит старик. Спиной кверху, будто прикрывая младшего от опасности. Зверски распоротый на спине плащ и его алые края говорят о многом. Следующий – мужчина в белой форме арранкаров. Ее Соуске, ее ставший дорогим Соуске. Свернулся вокруг чего-то коконом. Волосы его, мягкие и шоколадные, разметались, а форма покрыта алыми пятнами. Из спины торчит его собственный занпакто. Картину же завершает женщина. Почти полная копия ее дорогого капитана. Женщина до боли красива, в своем многослойном роскошном наряде, но с таким искаженным отчаянием лицом. Глаза ее, как и у Хичиго, распахнуты, а изящная рука держит рукоять собственного асаучи мертвой хваткой. Словно пытается выдернуть себя же из спины хозяина. Но что же так защищает ее мужчина? Что там, внутри кокона? Гремит гром, небо в секунды затягивает. Первые крупные капли ударяются о стекло и девичье тело. Поднимается такой ветер, что лежать на краю уже становится страшно, и порыв шторма откидывает белый плащ Айзена. Под ним – рыжие кровавые пряди. – Цветочек, а ты все так же слепа, – самодовольный голос больше не услада для ушей. Длинные пальцы отпускают временную шинигами, и она летит вниз. Карамельные глаза распахиваются. Комнату пронзает шумное, хриплое дыхание. Девичье обнаженное тело плотно закутано в ватные одеяла, а поверх его дополнительно греет плотное кольцо. Какой мерзкий сон. Он как гной, как чума пробрался в голову, наследил там, поджег последнее терпение. – Ичиго, что случилось? – мягко звучит над ушком, а тонкие золотистые волосы раздуваются горячим дыханием. – Все в порядке, – девочке сразу же становится легко от одного его голоса. Вот он, вместе с ней, защитит и сбережет. Даже от самого себя. – Ты уверена, цветочек? – теплый поцелуй в рыжий затылок. Риока перестает дышать, но медленно оборачивается. Утреннее солнце, отражающееся в чужих очках, слепит ее глаза. Что? – Ичиго-сан, пора собираться, – Цутия дожидается сонного разрешения разрешения войти и пропускает вперед служанок. Пока молоденькие прислужницы помогают молодой барышне встать, домоправительница открывает окна, впуская утреннюю прохладу. Настолько рано, что даже не взошло солнце. Лес покрыт сизым туманом. За час нужно успеть собрать госпожу. Хорошо, что Айзен-сама собрался еще вечером, уйдя на ночь в отряд. И так вся неделя как на иголках. Девочка отдыхала, а капитан в делах, будто лейтенант мстил за один невинный прогул. – И как вам удалось уговорить господина? – качает головой женщина. – Вот куда молодой госпоже на охоту? – домоправительница поворачивается. – Кику, помоги госпоже принять ванну. Шима, ты подготовь одежду. Я прослежу за завтраком, спускайтесь на террасу. – Вам бы живописью заниматься, учиться хозяйством управлять... – продолжает ворчать всю дорогу Цутия. Ведь куда молодой девушке отправляться с мужем на истребление пустых? Да, реацу ее невероятна, но что она может решить против хитрых и опытных чудовищ? Женщина не прекращает тихо сетовать даже на территории пятого отряда, даже среди толпы собирающихся шинигами двух отрядов. Впрочем, те не особо обратили внимание на компанию из домоправительницы, двух служанок, несущих вещи, и молодой барышни. Боги смерти проверяли свое снаряжение и оборудование. Солнце уже взошло, но утренняя влага еще не испарилась. – О, офицер Хинамори! – обратилась Цутия к спешащей куда-то Момо. Та, увидев, кто к ней обратился, сразу же скривилась и неумело попыталась вернуть улыбку на лицо. – Проводите нас к капитану. – офицер открыла рот, но домоправительница тут же перебила: – Мне нужно передать документы, – и вытащила из тамото пару увесистых свитков. Пока их сопровождала офицерша, Цутия продолжила сетовать. Только вот ворчала она на то, как Айзен-сама любит свою супругу, что тянет молодую барышню с собой на охоту. Искаженное гневом лицо Хинамори женщина чувствовала затылком. – Айзен-сама. Шиба-сама. – домоправительница вежливо поклонилась и подала капитану пятого отряда свитки. – Спасибо, Цутия, – улыбнулся Соуске и отдал документы своему лейтенанту. – Ичиго, ты гото... – О, Соуске, а кто эта красавица? – восторженно перебил капитан десятого отряда коллегу. Мужчина легкомысленно закинул руку на шею Айзену, по-дружески притягивая к себе, вызывая у того кряхтение. – Ишшин-сан, это моя супруга... – И ты прятал ее?! – притворно обиженно воскликнул Шиба. – Ичиго-сан недавно стала жить в поместье, – ответила Цутия, пока ее господина душили в дружеских объятиях. – Хей, тогда она... – Ка-а-апитан! – в голову Ишшина влетел свиток, и тот тут же отпустил Айзена, хватаясь за пострадавший затылок. – Мацумото! Пока лейтенант и капитан спорили, кто должен заниматься несчастным свитком, что успел куда-то закатится, Айзен подошел к девочке. – Доброе утро. Ты точно хочешь отправиться на охоту?