хиʍия ʙ буᴛыᴧочᴋᴇ, яᴩᴋо-яᴩᴋо ᴄиняя.
дᴇʙочᴋᴀ нᴇ дуʍᴀᴧᴀ, чᴛо онᴀ ᴋᴩᴀᴄиʙᴀя –
нᴀ нᴇᴇ ᴛы нᴇ ᴄʍоᴛᴩи,
нᴀдᴇʙᴀй ᴄʙои очᴋи.
нᴀ нᴇᴇ ᴛы нᴇ ᴄʍоᴛᴩи,
у нᴇᴇ ᴋᴩиᴄᴛᴀᴧᴧ ʙнуᴛᴩи.
ᴧунᴀ – буᴛыᴧочᴋᴀ
Гипноз Кьека Суйгецу, видимо, испарился. Слуги, собирающие девочку к завтраку, странновато посматривали на изменившееся лицо молодой госпожи, а последняя выползла из утренней согревающей неги, и все навалилось на нее вновь. Коварная занпакто вернется к хозяину, и Куросаки будет как минимум подергивать при общении с Айзеном. Ведь она понимает, что его духовный меч их слышит и видит. Девочку вновь укалывает мысль, что ей стоило покинуть поместье раз и навсегда. – Доброе утро, – от приятного настроения, пробившегося впервые за долгое время, не осталось ни следа, но временная шинигами, по сути, мало изменилась в лице. Лишь взгляд снова стал стеклянным. Занпакто внутри бьют тревогу – хозяйка вновь подпортила им микроклимат, и те опять активизировались. Барабанные перепонки ноют от белого шума, в виски и затылок периодически стучат молоточком. Завтрак проходит за банальной беседой о “погоде и природе”, и девочка кутает ноги в подогретый котацу, прячась от сквозняка. Цутия накинула ей на плечи теплое хаори, и риоку опять лапами схватила за шею вина. – Юная госпожа, завтра цветы будут высажены, не переживайте так, – обращается к ней домоправительница, когда названные супруги почти закончили трапезу. Видимо, женщина заметила удрученный вид, а так как с господином девочка общалась вроде бы в более теплых тонах, старшая прислуга сделала свои выводы. – Я сама, Цутия-сан, – вот и взяла очередной грех на душу. Но Куросаки так просто эту клумбу не оставит. Чай Соуске приказывает подать в чайном домике, и временная шинигами послушно следует за мужчиной в отдельное строение, в котором ни разу не была. Ее светлые одежды светятся на солнце. Интереса в Ичиго – ноль, мысли заняты другим. Проходя мимо выкорчеванной клумбы, девушка старается даже боковым зрением на нее не смотреть – насмотрится позже. Мужчина пропускает Ичиго вперед и приказывает служанкам открыть двери, впустив в чайный домик больше света и воздуха. Садится за низкий изящный столик. Служанка уже разожгла очаг и принесла чайные принадлежности вместе со сладостями. Соуске жестом приказывает ей уйти и берется самостоятельно расставлять сервиз. Длинные пальцы любовно проходятся по кромке чашки. Здесь же чайница с узорами из колокольчиков. Посуда не роскошная, но хранит долгую историю, являясь ценной в ином, духовном смысле. Керамика пропитана духом и вкусом маття. Столик украшен цветами пионов из шелка. Слышно, как колышется листва вокруг искусственного пруда. Трещит дерево в очаге. Чайник шипит и пускает струйку пара. Соуске очищает пиалы кипятком легкими, выверенными движениями. Он поочередно поворачивает их к свету, придирчиво оглядывая. В карих глазах – медитативное спокойствие. Мужчина набирает латунной лопаткой маття и пересыпает в тяван. Он готовит льняные платки, один кладя перед Ичиго, и тянется за ковшом из бамбука. Горячая вода журчит, приминая чайный порошок. Соуске берет венчик и начинает размешивать чай.ᴨᴇчᴀᴧь дᴇᴧᴀᴇᴛ чᴀй ʙᴋуᴄнᴇᴇ.
ᴋобо ᴀб϶
Девочка не осматривает домик изнутри, как сделала бы в своем привычном состоянии – временная шинигами от природы любопытна, внимательна, любознательна. Но никакая деталь не привлекла ее внимание, не отвлекла от внутреннего диалога с самой собой. Диалог этот неприятный, болезненный, горький на вкус. Ичиго сглатывает ком, смотрит только на Соуске и его руки. Все же, удивительный шинигами сидит перед ней. Даже прикоснувшись к его душе во время их боя два года назад, девушка считает, что совсем не поняла его. В Айзене сочетается поразительная жестокость к врагам, любовная одержимость создателя, беспрецедентного уровня самоненависть и трепет к созиданию – к чайным церемониям, к каллиграфии и к черт еще знает чему. Удивительно, какой он разный в каждой ипостаси. Удивительно, что именно это в нем Куросаки ничуть не пугает. Пальцы у него тонкие как для человека, так сказать, с катаной наперевес – все же должность капитана накладывает стереотип. Однако руки у него как у отъявленного музыканта-виртуоза – Ичиго не удивится, если тот играет на как минимум двадцати инструментах, – еще пара миллиметров, и пальцы были бы аномально длинными. Кисти же мужественные, сильные. Сразу видно – этот человек поворотом одного лишь запястья может свернуть шею. Вены змеями обвивают руки, уходят под рукава кимоно, и любому, ценящему красоту, захочется отследить путь каждой вены к артериям и сердцу. Куросаки ценит красоту. В воздухе распространился характерный горьковато-сладкий запах матти, когда Соуске приступил к разбиванию комочков венчиком. Рыжеволосая глубоко вдыхает, перемещая взгляд на сосредоточенное лицо. Она видит, как он наслаждается процессом. Всегда приятно наблюдать за человеком, увлеченно чем-либо занимающимся. Риока себе не признается, но она любуется. Айзен сейчас настоящий – с умиротворенным взглядом, но все с той же перманентной хитринкой. С расслабленными бровями, с чуть поджатыми губами. Девочке первой подают пиалу с чаем, и Ичиго благодарно кивает. – Ты очень особенный, когда берешься готовить чай, – переступает через себя и говорит правду. На щеки возвращается розовинка, девушка опускает глаза. Сторонние переживания не утихают, но к ним присоединяется чувство поприятнее. – У особенного творения – особенный создатель, да? – шутит мужчина. Ее слова ложатся приятным пушистым котом на его грудь и ухает вниз, до самых кончиков пальцев рук. Этими же пальцами он берет льняной платок и чашку, наконец принимаясь за чай. Вкус оседает на корне языка. – Не хочешь поехать со мной в шестой район? Куросаки не комментирует шутку – ее статус “творения” ею не принят и принят не будет, поэтому поощрять она не хочет. А вот новость о поездке ее заинтересовала. Рыжая бровь изгибается. Ичиго отпивает чай, смакуя горьковато-травянистый привкус. – Зачем? – На тебе лица нет, – обтекаемо. Девочка выглядит истощенной. Она на расстоянии от шинигами, но Готей все равно влияет на нее. – Может, поездка взбодрит тебя. Ичиго медленно моргает. Вновь молчит в ответ на комментарий своего состояния. – Хорошо, я поеду, – кивает, снова делает глоток чая, после проводит кончиком языка по персиковым губам. – Расскажи, что произошло в Аду. – Готовился к войне, – Соуске не хочет делиться подробностями. Отпивает из чашки, растягивая паузу. – Расскажи, – она настаивает, смотрит аккурат в глаза напротив своим внимательным карамельным взглядом. – Я понимаю, что ты решил тащить груз на себе сам. Но я говорила, что хочу разделить его с тобой. Мужчина невесело улыбается. Он ставит чашку на столик. – Мне рассказать, как встретился с настоящим Готеем? Карие глаза прищуриваются с интересом, Ичиго прячет поджатые губы за чашечкой. – Да, – уверенно кивает, не показывая удивления, – пожалуйста. Соуске отворачивается, будто бы больше заинтересован в саду камней, чем в разговоре. На деле – не хочет показывать нежелание обсуждать. – Представь кого-то с кровожадностью Кенпачи Зараки, безумием Маюри Куроцучи и силой Генрюсая Ямамото – и получишь среднестатического капитана Готея до первой войны с квинси, – Айзен безразлично пожимает плечами. – Впрочем, и после они особо не изменились. Ноющая боль в рыжеволосой голове вдруг утихает. Ичиго про себя улыбается – слушают, любопытные. Под стать хозяйке. – Явно не самые приятные души, – девочка говорит мягко, хочет поощрить откровенность и, поставив пиалу на стол, накрывает руку мужчины своей. – Тебе нужна была информация от них? Слабое тепло от миниатюрной ладошки греет лучше горячего чая. – Мне нужна армия. Огромная и сильная. Треть уже есть. Глаза временной шинигами расширяются. Детская наивность некогда надела на Ичиго розовые очки. – Разве невозможно избежать столкновения? – голос подрагивает, девушка уже поняла ответ, но не может не спросить. – Этот мир породил Яхве, Ямамото, Кенпачи... меня, в конце концов. Этот мир по-другому не работает. Сильные поедают слабых не только в Уэко Мундо, – с каждым словом лицо Айзена становится мрачнее. Ичиго сглатывает горчащий ком. Большой палец поглаживает тыльную сторону руки мужчины. После девочка вовсе протягивает вторую руку и берет ладонь Соуске в свои руки, сжимает пальцами. Успокаивает и себя, и его. – Как ты получил треть армии? Кто они, сколько их? – нервно облизывает губы. Соуске сжимает пальцы в ответ, поглаживая костяшки пальцем. – Бывшие капитаны Готея, где-то около сотни, еще лейтенанты – три сотни, возможно, меньше. И, наверное, около тысячи высокопоставленных офицеров. Десяток Васто Лорде. В общем, всех понемногу, но их опыт поможет в будущем. Куросаки чуть не ахнула от озвученного количества. Пальцы сжались вокруг горячей ладони чуть сильнее. – Почему такое количество высших офицеров Готея находится в Аду? Айзен криво усмехается и нехотя отвечает: – Все хоть сколько-то сильные существа попадают после смерти в Ад. И без разницы, кто ты: капитан, лейтенант, или арранкар. Реацу высокого уровня не может исчезнуть без следа. Несколько долгих секунд Ичиго молчит и даже не может моргнуть. Это невозможно. Хоть правду ей дают дозированно, но девочке тяжело представить себе, что все работает именно так. Тем не менее, Куросаки знает, что не может не доверять Айзену сейчас. – Вот как, – произносит с дрожью, гонит подальше мысли о своей семье, о родителях, о друзьях. – И как ты планируешь восполнить остальные две трети? Арранкарами? Настала очередь мужчины сжимать хрупкие ладони. Он переплетает их пальцы, а второй рукой накрывает сверху. – Арранкары и новый Готей. Сейчас я знаю, кто будет полезен и, что главное, как развить их способности, – Соуске продолжает. Его девочка заслужила правду. Ичиго снова молчит. В гортани холодеет как перед прыжком с высоты. Звучит разумно, но… – Соуске, но зачем столько людей? Их не взять количеством, это же пушечное мясо. Ты не обучишь больше тысячи единиц армии. Как одолеть Яхве, если этот дьявол видит все наперед? Мужчина улыбается одними глазами. Девочка юна и неопытна. – Ичиго, никто не говорит, что я буду делать все лично. И Яхве не непобедим. Просто нужно задать нужный вопрос. Куросаки не скрывает того, как сильно нервничает. Если бы ее пальцы не были в плену у рук Айзена, тряслись бы как у отъявленного выпивохи. – Но, подожди. Где Яхве прятался до того, как напал на Уэко Мундо? Готей был уверен, что все квинси истреблены. Появился Исида, и его восприняли как восьмое чудо света. Соуске чувствует ее дрожь и наклоняется, запечатляя поцелуй на костяшках. – Квинси прямо здесь. – Но мы… не сможем напасть первыми? – тонкие пальцы сжимаются, лишь бы приостановить дрожь. Легкий как перышко поцелуй едва заметно отложился теплом на сердце. Однако утыканный иголками ком в горле проглотить уже не представляется возможным. – Именно это я и собираюсь сделать, – улыбается Соуске. Какая его девочка проницательная. Он не отпускает ее руки, крепко держа. – И кто сможет его убить? – можно с легкостью увидеть, как юное тело напряжено даже под многочисленными складками многослойного наряда. – На меня совсем не надеешься? – глаза хитро щурятся. – Надеюсь, – совершенно не врет, самоотверженно кивает, – но почему тогда мы вдвоем не убили его? Ты не дал мне активировать банкай. Почему? – Я же сказал: чтобы победить Яхве, нужно задать правильный вопрос. И этот вопрос “когда”. Не почему, а когда он вновь сломает твой банкай. Не почему мы его не убили, а когда на него напасть. – И когда же? Насколько раньше? – она нервно, даже остервенело кусает губы. Соуске так спокоен, уверен в своем плане, а Ичиго хочет верить ему. – Еще не время. Успокойся и отдохни, – Соуске гладит ее руки и поворачивает голову к дорожке, чувствуя реацу. Из-за здания кабинета появляется излишне довольная Кьека. Она в родной простехонькой юкате нежного бирюзового цвета. Ее гэта стучат незамысловатую мелодию по дорожке. От женщины слышен едва заметный звон. Она бросает надменный взгляд на чайный домик и проходит мимо. – Стоять, – выглядывает Айзен. Занпакто цыкает, закатывает глаза, но поднимается по ступенькам, оставаясь у входа в чайный домик. – Что? – женщина смотрит только на своего хозяина, игнорируя риоку. – Что уже натворила? – строго спрашивает капитан. – Соуске, я устала, – отвечает она с претензией. Долгий пронзительный взгляд, и женщина фыркает. – Что в тамото? – нарочито суровый взор. – Это трофей. Мой трофей, – занпакто не отводит глаз. – Кьека Суйгецу, – строгость отражается в мужском голосе. Женщина закатывает глаза и делает широкий жест, элегантный и быстрый. На пол падают многочисленные колокольчики, устроив мелодичный перезвон. На некоторых остались черные, как смоль, волосы. – Я устала. И прежде чем вернусь к экскурсиям по борделям, предпочту отдохнуть. Разрешаю поспать на коврике в гостинной. Кьека картинно разворачивается и уходит, не дождавшись ответа. Соуске недовольно поджимает губы. Он и забыл, каково быть целью “розыгрышей” собственного занпакто. Ичиго откровенно хочет провалиться под землю. Взять Зангецу, использовать его как лопату и вырыть себе яму. Лечь в нее и превратиться мертвой. А после умереть взаправду. Дрожащие даже в чужих ладонях руки хотят покинуть уютное убежище, но Куросаки посчитала, что это будет слишком подозрительно. Взгляд карих глаз мертвеет, опустошается как чан с водой в иссушенной пустыне, и девочка как крохотное травоядное животное замирает на месте, лишь бы ее не заметили. Как она рассчитывала слиться с окружающей средой в своем белом кимоно и огненными волосами, риоке невдомек. Над общением Айзена и его занпакто впору бы посмеяться, подшутить над Соуске, но временной шинигами не смешно. Она глотает слюну, она считает барашков, она упирается взглядом в свою чашечку из-под чая. Ичиго не знает, куда себя деть. Щека помнит унизительную пощечину, а в голове, кажется, паяльником выжжены самые жестокие слова, с которыми Куросаки соглашалась и соглашается сейчас, и только рыжеволосая стала умело избегать болезненные воспоминания, отвлекаясь, так вдруг они сами к ней прилипают. А ей лишь стоило взглянуть мельком на красивое женское лицо – апатичное, бледное, до безумия правильное. Вновь жалеть, что не ушла, начинает входить в ранг ежедневных ритуалов. Соуске замечает странную реакцию девочки и не может понять, к чему она. – Ичиго, что случилось? Она еще что-то натворила? – Айзен знает, что его девочка очень добрая, а шалости Кьеки – отнюдь не безобидны. Куросаки в отрицании мотает головой, взгляд – немигающий, пустой, она даже не смотрит собеседнику в глаза, лишь бы не попасться окочательно. Пусть Соуске думает, что Кьека Суйгецу над ней постыдно пошутила. – Я просто переутомилась. – Не расстраивайся из-за Кьеки. У нее дурные шутки, но не опасные, – неправильно понимает Айзен, продолжая гладить руки девушки. – Если устала, отдохни. Если что, я буду в кабинете. Натянутая улыбка, натужно бодрый кивок. Девушка так и не решается посмотреть бывшему предателю в глаза. Аккуратно высвобождает руки, коротко прощается и покидает домик. Убедившись, что вокруг нет лишних глаз – использует мгновенный шаг вплоть до своей спальни, лишь бы не встретиться с занпакто Соуске. В этот день Ичиго больше не выходит из покоев.ʙᴀɯи ᴀнᴦᴇᴧы ʙᴀʍ ʙᴩуᴛ!
нᴀɯи дᴇʍоны нᴀᴄ бᴇᴩᴇᴦуᴛ!
2ʀʙɪɴᴀ 2ʀɪsᴛᴀ ꜰᴛ. ᴛʜᴇ sᴛᴀʀᴋɪʟʟᴇʀs – нᴀɯи дᴇʍоны нᴀᴄ бᴇᴩᴇᴦуᴛ
Кисть танцует по бумаге, рисуя иероглифы приказов, замечаний и многочисленных примечаний. Реальность сузилась до размеров кабинета. Окна закрыты, но огоньки свеч подрагивают от сквозняка – после обеда резко переменилась погода. Снаружи на ветру шумит бамбук. Комната пуста, если не считать заваленного многочисленными документами стола, за которым работает Соуске. Тихо отодвигаются седзи, и в кабинет вплывает Кьека Суйгецу. Отложив последнее из лежащих перед ним писем, мужчина отрывает взгляд от документа и удивленно смотрит на занпакто. – Кьека? Дзюни-хитоэ женщины сливается с ночной тьмой двора, делая ее фарфоровую кожу еще бледнее. Ткань шуршит по дереву, а гэта беззвучно ступают. Ее апатия на уровне искусства – еще немного, и изящные движения можно было бы называть вялыми и ленивыми. – Отдохнула? – Айзен устало усмехается, следя за тем, как женщина садится в кресло. В то самое, в котором он ожидал прошлого себя. – Отдохнуть от жизни невозможно, – с безразличием отвечает Кьека. – Даже не знаю, в кого ты такая, – мужчина выдавливает из себя веселую улыбку и возвращается к работе. Текст перед глазами плывет, но он с усилием фокусирует взгляд на иероглифах. Ненавистные очки здесь же, под бумагами. – Могла бы помочь. – Быть капитаном – твое желание. Я не лейтенант и не прислуга, – женщина едва морщит нос. – Ты – мой занпакто, – замечает Айзен, заканчивая документ и ставя печать. – Есть новости? Гин и Тоусен вели себя согласно плану? Кьека Суйгецу закатывает глаза, но отвечает: – Мне было скучно. Будто смотрела паршивую уличную пьесу. – Такую же, как и новинки в библиотеке Кучики? – Соуске усмехается. Кисть распушилась, и мужчина берет новую. – Мне повторить? Я изнывала от скуки, – женщина испытывает раздражение, капитан чувствует это по иглам в затылке. – Тогда... Кто из шинигами был в поместье? – Хинамори, – уколы усиливаются. – И все? – Айзен поднимает голову, внимательно вглядываясь в лицо занпакто, но та отвернулась. Тени кабинета искажают ее черты, создавая иллюзию скрытой злобы. – Тогда что с Ичиго? – Ты можешь хоть раз обратить внимание на себя, а не на планы? – отвечает вопросом Суйгецу. В ее словах нет злобы, скорее, просто вежливый упрек. Тонкие иглы превратились в цыганские. – Разве я не пример высшей формы эгоизма? Лицо женщины неуловимо меняется, что капитану кажется – это игра теней. – Ты – пример высшего идиотизма, – тихим ледяным тоном отвечает занпакто. – Ты позволил обворожить себя. – Не впутывай ее, – Соуске чувствует резкий спазм в горле. Резкий – только в сравнении с болью, которую причиняют ему иглы настроения. Эмоция занпакто сложная, но знакомая. Он шумно выдыхает и откладывает кисти. – Я знаю, что я делаю. – В последний раз, когда я слышала это, тебя запечатали, – лицо Кьеки безразличное, от него веет холодом Херинмару. – Сколько еще ты будешь притворяться порядочным создателем? – Я пытаюсь исправить ошибки, – Соуске складывает руки перед собой. Бумаги сминаются. На серых краях домашнего кимоно расцветает чернильные пятна. – Если бы ты действительно хотел все исправить, ты бы оставил ее, – Кьека пристально смотрит ему в глаза. – Ее нельзя было оставлять. Уровень реацу... – Мы оба знаем, что это ложь. Мы на ином уровне, – обрывает она хозяина ледяным тоном. – А переживаешь о каком-то гибриде. Мы можем сделать таких сотню. Тысячи. Но переживаешь только о ней. Не видишь ее ложь. – О чем ты? – Соуске поднимает удивленный взгляд на занпакто. – Соуске, ты же прекрасный лжец и не можешь увидеть банальное желание выжить? – пухлые губы искривляются в усмешке. Айзен чувствует, как иглы протыкают затылочные доли мозга. Кьека Суйгецу встает и подходит к столу, нависая над хозяином. – Ты же видел, как она испугалась тебя, – злое шипение. – Твоего невинного касания. А мы лишь пошутили. Ты ей противен. – Айзен клонит голову, проводит руками по волосам, сцепляя пальцы на затылке. – Но месяц отсутствия, и девочка поняла, что одна в этом мире, а ты – залог ее выживания. И поступила, как подсказывают инстинкты. Она одурманила тебя. А ты повелся будто мальчишка. Разве это мой хозяин? Мой хозяин – новый Бог этого мира, а не наивный мужчина, возведший девчонку на трон своих чувств, – женщина наклоняется ближе. – Соуске, это похоть, не обманывай себя. Хорошие создатели отпускают свои творения на волю, отдавая их миру. Айзен перестает чувствовать иглы и наконец понимает, насколько был напряжен – его отпускает, и мужчина шумно сглатывает собравшуюся слюну, утыкаясь лицом в ладони. В горле у него булькает несостоявшееся рычание. Капитан поднимает глаза и не застает занпакто. Лишь туман оседает на пол.ᴦᴧубоᴋоᴇ индиʙидуᴀᴧьноᴇ ᴄᴛᴩᴇʍᴧᴇниᴇ ᴋ ᴄᴀʍоʙыᴩᴀжᴇнию ᴧичноᴄᴛи ᴄᴋонцᴇнᴛᴩиᴩоʙᴀнноᴇ ʙ ɸоᴩʍуᴧᴇ “я, ʍнᴇ и ʍоᴇ” оᴩᴦᴀничᴇᴄᴋи ᴨᴩᴇобᴩᴀжᴀᴇᴛᴄя ʙ ɸоᴩʍуᴧу “ʙᴧᴀдᴇᴛь и ʙᴧᴀᴄᴛʙоʙᴀᴛь”, “иʍᴇᴛь и ᴦоᴄᴨодᴄᴛʙоʙᴀᴛь”.
ɯᴋуᴩᴀᴛоʙᴀ и.ᴨ.
ʍᴇᴛодичᴇᴄᴋоᴇ ᴨоᴄобиᴇ ᴨо ᴄᴨᴇцᴋуᴩᴄу
“ᴄᴀʍоʙыᴩᴀжᴇниᴇ ᴧичноᴄᴛи ʙ общᴇнии”
Маленькая фигурка виднеется посреди темной холодной комнаты. Окна открыты, сквозняк гуляет по податливому истощенному телу. Фигура сидит, сложив тонкие ноги в лепестки лотоса, а поверх колен лежат ее драгоценности – непомерно огромный меч и странноватый тесак без рукояти. Мечи недовольны, мечи почти бьются током – девочка наконец решилась. Уставшие веки опускаются, тело расслабляется. Ичиго открывает глаза и думает, что ослепла. Темнота. Такая непроглядная, что черный перед глазами слишком черный. Вокруг – вода, Она чувствует ее кожей. В этой воде можно дышать, можно двигаться без промедлений, но она настолько ледяная, что риоку тошнит. Легкие спазмируются от холода, девочка сжимает оружие крепче и судорожно оборачивается, пытаясь высмотреть хоть что-то. Однако эту густую тьму можно даже потрогать пальцами и проткнуть мечом. – Зангецу? – звук булькающий. Слышно, как лопаются пузырьки воздуха. Никто не отзывается. Куросаки даже не чувствует свои занпакто. Не понимает, в какой они стороне. Она так и стоит, обессиленная и безнадежная предательница. Ждет, по ощущениям, не менее часа. Зовет, срывает голос и почти не слышит даже своих слов – лишь гиблое бульканье. В ее груди слишком болезненно сжимается бедное маленькое сердечко. И как только шинигами собирается двинуться в одну из сторон, в ее хрупкую шею на полной скорости врезается когтистая рука. Пальцы такие морозные, что холоднее ледяной воды. Девочка почти теряет сознание от боли и удушения, открывает рот и как рыбка пытается вдохнуть. Рука толкает назад, тащит ее как тряпицу. Когти впиваются в кожу, протыкают ее, и Ичиго слышит треск собственного эпидермиса. Длинные рыжие волосы по инерции не поспевают за головой, плывут следом, обвили леденящую напавшую руку, словно стараясь защитить непутевую хозяйку. Девичьи же пальцы выпускают оба занпакто, ослабевая, и те ускользают от нее – кажется, бесповоротно и навсегда. Она не знает, сколько времени проходит, прежде чем ее впечатывают в гладкую поверхность затылком. За спиной слышится натужный треск, в лопатки врезаются осколки стекла, затылок немеет от боли. Девочка кричит, а в рот с водой попадает собственная кровь. Когтистая рука тянет ее на себя и толкает в стену вновь – рыжеволосая голова безвольно дергается, доламывает темечком несчастное стекло. Тонкие руки вдруг оживляются, обхватывают чужое запястье, с силой и тщетно оттягивают от шеи. Ноги безвольно болтаются, пытаются дотянуться до напавшего, сознание Ичиго понемногу уплывает. Она судорожно цепляется за пальцы, ранится о когти, но все бесполезно. Невидящие глаза закрываются, тонкие ручки свисают как нитки. Боль проходит, и ее ночной кошмар, наконец, завершился смертью. Не было ни картинок, ни мыслей. Лишь холод и тьма. Наказание, достойное провинившейся.– ᴛы ʍᴇня ᴨᴩоᴄᴛиɯь?
– я ᴄоздᴀн дᴧя ᴛоᴦо, чᴛобы ᴨᴩощᴀᴛь ᴛᴇбя...
ᴛʜᴇ sɪᴍᴘsᴏɴs
Тук. В груди болезненно щелкнул удар, мучительно эхом отбиваясь от ребер. Тук. Сжатие, разрыв. Из маленького рта вылетает стон. Тук-тук. На зубах запеклась кровь, уши заворачиваются в трубочку от тихого шума, издаваемого собственным сердцем. Тук-тук-тук. Тонкие пальцы подергиваются, под хрупкой спиной собралась алая лужа. Тук-тук-тук-тук. Пульс ускоряет свой бег, и карамельные радужки открываются миру. Перед глазами – черное пятно с рогами. Как черт в Аду. И длинные белые нити волос. – Зан-ге-цу.. – ранее передавленная гортань способна только на хрип. Занпакто молчит, нависает над риокой белой тенью, закрывает хозяйку от дождя. Ичиго лежит на цельной отражающей поверхности высотки. Застывший пустой вдруг ласково протягивает руку к бледному веснушчатому лицу. Поглаживает нежную щеку. Засовывает два пальца в податливый рот, подцепляет ими нижние зубы, давит на подъязычную кость. Большой палец ложится на нижнюю челюсть снаружи. Белоснежная рука приподнимает рыжеволосую голову за подбородок. И с нечеловеческой силой впечатывает в стекло. Девочка снова теряет сознание. В следующий раз она просыпается в чьих-то руках. Жесткие волоски щекочут белесый лоб – кто-то трется о ее голову щетинистым лицом. Теплая пятерня прочесывает медные пряди и, на удивление, у Куросаки больше ничего не болит. Никакой крови, никаких ран. Сильные руки укачивают ее маленькое тело, сжимая, отогревая. – Отдай мне ее, старик, я не закончил, – скрежет давит на барабанные перепонки остальным двум присутствующим. – Хочешь доломать ребенка? – на замену лязгу мягкий баритон льется ей в уши теплым медом, словно анестетик успокаивая боль в сердце. – Да, блять. Отдавай, – приказывает, не потерпит возражений. – Прос-ти-те, – во рту сухо как в пустыне, она тихонько скулит так, будто из-за поворота слышится предсмертное тявканье щенка. – Да что ты говоришь! – лязгающий голос приблизился, но Куросаки не может открыть глаза, чтобы посмотреть. – Сука ты, Ичиго. Твое “простите”, – он имитирует хрип юной шинигами, – мне нахуй не упало. Я тебя не выпущу. – Зангецу, – голос строгий, объятия старика становятся сильнее, а девочка дрожит. – И голову тебе отсеку, мелкая, раз ты ей не пользуешься, – рычащий тембр стал еще ближе и громче, и рыжеволосая панически старается разлепить глаза. Чужие теплые пальцы ложатся на веки, принимаясь с осторожностью разделять светлые слипшиеся ресницы. – Зангецу, ей уже достаточно, – звучит у уха, и Куросаки может открыть один глаз. На нее смотрят заботливые кровавые радужки Яхве из прошлого, а если повернуть голову в сторону скрежета – сусальное яростное золото. Пустой вернулся в привычную форму и спорит сейчас из-за задетой гордости, хотя отобрать хозяйку у старика ему ничего не стоит. – А нам было не достаточно? – лицо альбиноса раздраженное, до боли мрачное. – Хичи, старик, – ей приходится выдавливать слова, но ее молчание не может продолжаться ни секунды больше, – это была моя ошибка. – Ичиго, все в порядке, – вступается брюнетистый мужчина, созерцая уже два карамельных омута. – Нихуя не в порядке! – пустой не выдерживает и в долю секунды приближается к ним вплотную. Сидящий на гладкой поверхности высотки старик с девушкой на руках вскакивает, предвещая нападение. – Дай поговорить с ней, я ничего не сделаю, – вдруг спокойнее добавляет пустой, но образ квинси не поддается. – Старик, – зовет Ичиго и кивает мужчине – тот с заминкой, но усаживается обратно, не выпуская хозяйку из рук. – Так-то, блять, – Хичиго скрещивает руки на груди и садится напротив соседа по внутреннему миру. – Малышня, я жду объяснений. – Мне нужно было побыть наедине, – стыдливо опускает взгляд шинигами. – Это ты называешь “наедине”?! – пустой вновь звереет, но быстро приходит в себя – все же он успел остудить свой пыл прежде. – Ты, идиотка, нас мариновала в воде и ночи весь месяц! Мы тебе котята, что ли? – Я боялась… – растерянно начинает девушка. – Я так, нахуй, и понял! – Зангецу, – останавливает тираду старик, а затем мягко обращается к Куросаки, – Ичиго, дело не в том, что мы тут делали. А в том, что ты кучу раз подвергла себя опасности, а мы не были в состоянии тебе помочь. – Я хотела разобраться сама, – оправдывается как наивное дитя. – Разобралась? – скрежет Хичиго стал холодным и угрожающим – значит, и он переживал не только за себя. – Я нашла то, что хотела, – альбинос хочет перебить, но старик останавливает его жестом руки, давая девочке продолжить. Ее сиплый голос все еще оставляет желать лучшего. – Вы знаете, что я хотела уйти. Вы знаете, о чем я думала. Я отстранилась, потому что вы начали решать за меня… – Да никто…! – Зангецу! – баритон стал рычащим. – Вы сами увидели, какой он. И, Хичиго, не говори, что он вновь врет мне, – рыжая судорожно хватает воздух, отчего-то чувствуя фантомные боли в затылке. – Я ему доверяю. И Соуске доверяет мне. Я наконец почувствовала себя настолько важной кому-то, кто от меня не зависит. Я объективно ему не нужна, но он нуждается во мне. – Ичиго, – вдруг подает голос брюнет, – ты же видишь, что Айзен одержим. – Вижу, и мне не страшно, – девичий голос вдруг стал тверже. – Он заслужил заботу и веру, я хочу ему помочь. Старик вдруг переглянулся с пустым. Оба замолчали, словно разговаривая одними взглядами, читая мысли друг друга, и Ичиго теряется. – Малявка, уйми синдром спасателя и подумай о себе, – цедит Хичиго. – Соуске заставляет меня думать о себе лучше, чем я есть. Я отплачу ему тем же, – парирует девушка. – Но я очень виновата перед вами. Закрылась, а потом оттягивала момент... – она немного выпутывается из объятий старика, тонкая дрожащая рука тянется к пустому. – Вы простите меня? Альбинос мнется, хмурит белоснежные брови. Затем утомленно вздыхает и подсаживается ближе. Ледяные жилистые руки обвивают девочку как змеи, Хичиго прижимается щекой к ее щеке. Поверх близнецов ложатся горячие сильные руки старика. – Мы не можем не простить, – скрежет стал человечнее.я зᴀᴋᴩыʙᴀю ᴦᴧᴀзᴀ, чᴛобы нᴇ ʙидᴇᴛь ᴛᴇʍноᴛы...
ᴛинᴀ юбᴇᴧь
϶ᴛо я, дюᴋ
Маленькая фигурка открывает глаза. Под носом давно застыла кровь, белое кимоно навсегда испачкано алыми каплями. На улице почти рассвело.