ᴇᴄᴧи бы ʙ ᴄᴧᴇдующᴇᴇ уᴛᴩо ᴄᴛᴇᴨᴇ ᴧиходᴇᴇʙу ᴄᴋᴀзᴀᴧи бы ᴛᴀᴋ: “ᴄᴛᴇᴨᴀ! ᴛᴇбя ᴩᴀᴄᴄᴛᴩᴇᴧяюᴛ, ᴇᴄᴧи ᴛы ᴄию ʍинуᴛу нᴇ ʙᴄᴛᴀнᴇɯь!” – ᴄᴛᴇᴨᴀ бы оᴛʙᴇᴛиᴧ ᴛоʍныʍ, чуᴛь ᴄᴧыɯныʍ ᴦоᴧоᴄоʍ: “ᴩᴀᴄᴄᴛᴩᴇᴧиʙᴀйᴛᴇ, дᴇᴧᴀйᴛᴇ ᴄо ʍной, чᴛо хоᴛиᴛᴇ, но я нᴇ ʙᴄᴛᴀну”.
ʍихᴀиᴧ буᴧᴦᴀᴋоʙ
ʍᴀᴄᴛᴇᴩ и ʍᴀᴩᴦᴀᴩиᴛᴀ
Раннее утро позволяет забыться. Сквозь одеяла пробирается утренняя нега, одаривая легкие прохладным воздухом, что пахнет лесом и влагой. Перед глазами обманчиво темно – хлопковые ткани заботливо прикрыли юное лицо от солнечных лучей своими мягкими ладонями. Нежно щебечут утренние птички и, будто бы напевая ласковую песню, хотят воззвать к пробуждению, чтобы ни одно существо не пропустило прекрасный рассвет цвета янтаря и разбавленной в воде вишневой патоки. Девичье тело просыпается раньше, чем сознание. С удовольствием вытягиваются по струнке ноги, после блаженно расслабляясь. Причмокивают губы, едва слышно сопит нос, вдыхая чуть глубже, чем во время сна. Кожу обнимает какая-то невероятно приятная ткань, а вокруг ребер, поверх всех покрывал, ее обхватило плотное кольцо тепла, приятно давящее и дарящее ощущение защищенности. Уголки персиковых губ сами тянутся наверх – ей очень тепло, уютно, мягко. Рука, застрявшая где-то в складках одеял, выбирается на свободу и с неким удовольствием убирает одеяло с едва-едва веснушчатого лица и откидывает рыжие пряди назад. Кожу обдувает прохлада, давая вдоволь надышаться, сквозь тонкие веки сетчатку беспокоит настойчивый солнечный луч. Ичиго ежится от наслаждения и хочет выпутаться из своего кокона, но вдруг останавливается. Распахивает карамельные глаза, смотрит на свои ноги и чуть размыто, будто на фоне, видит мужскую руку, перекинутую через ее стан. А вот вторую руку ощущает под своей щекой, между ее кожей и чужой – слой ваты и ткани, но девушка все чувствует. Следит взглядом от собственных волос у лица прямо и видит бледное предплечье, вырастающее словно из ниоткуда. Затем – раскрытая ладонь, обращенная к потолку, и подрагивающие, чуть согнутые пальцы, будто бы принадлежащие музыканту. В голове всплывает вчерашний вечер, и Куросаки все еще ощущает на себе эти пальцы, с надеждой впивающиеся в ее лопатки. Юная шинигами очень аккуратно и медленно переворачивается на спину и поворачивает голову к Соуске, что дышал ей до этого в затылок, сейчас же – дышит ей в лоб в опасной близости, раздувая рыжие прядки. Мужское лицо безмятежное как никогда, до боли расслабленное и уютное. Темные густые ресницы даже почти не подрагивают, пухловатые губы сомкнуты, но не выдают ни фальшивой дружелюбной улыбки, ни снисходительной ухмылки. Даже когда шинигами наблюдала его отключившимся в лесу, картина была другой – тот Айзен был вымотан, в пыли и крови, даже будучи не в сознании со складкой между бровей, прямо как у нее. Сейчас же – совсем иное лицо с правильными чертами, в обрамлении удивительно мягких на ощупь волос. Тяжелая рука приятно давит на живот, ощущаясь донельзя непривычно. Ичиго вдыхает отчетливый запах хвои, улыбается одними губами и вновь прикрывает глаза веками, не решаясь рушить такой пейзаж своим ворочанием. После вчерашнего Соуске стоит выспаться, иначе ей снова придется плескаться в его ванне.ʙᴄᴇ ᴨодобныᴇ ᴄʙидᴇᴛᴇᴧьᴄᴛʙᴀ ʍожно доᴨоᴧниᴛь нᴇᴋиʍи знᴀʍᴇнияʍи жиʙоᴛной ᴨᴩиᴩоды: нᴀᴨᴩиʍᴇᴩ, ᴨᴛичья цᴀᴩицᴀ и ᴄᴀʍᴀя бᴧᴀᴦоᴩоднᴀя из ʙᴄᴇх ᴨᴛиц, оᴩᴧицᴀ, ʙᴄᴇᴦдᴀ ᴛоᴧьᴋо жᴇнᴄᴋоᴦо ᴨоᴧᴀ, ниᴋоᴦдᴀ нᴇ ʍужᴄᴋоᴦо; и ɸᴇниᴋᴄ, чудᴇᴄнᴀя ᴇᴦиᴨᴇᴛᴄᴋᴀя ᴨᴛицᴀ, ᴋᴀᴋ ᴄообщᴀюᴛ, ʙᴄᴇᴦдᴀ ᴄᴀʍᴋᴀ. нᴀᴨᴩоᴛиʙ, цᴀᴩь ᴄᴩᴇди зʍᴇй, нᴀзыʙᴀᴇʍый ʙᴀᴄиᴧиᴄᴋоʍ, ᴄᴀʍый ᴨᴀᴦубный из ʙᴄᴇх ядоʙиᴛых ᴦᴀдоʙ, – ᴛоᴧьᴋо ᴄᴀʍᴇц, и ᴄᴀʍᴋᴀ у нᴇᴦо нᴇ ʍожᴇᴛ ᴩодиᴛьᴄя.
ᴩᴇчь о доᴄᴛоинᴄᴛʙᴇ и ᴨᴩᴇʙоᴄходᴄᴛʙᴇ жᴇнᴄᴋоᴦо ᴨоᴧᴀ
ᴦᴇнᴩих ᴋоᴩнᴇᴧий ᴀᴦᴩиᴨᴨᴀ
Айзен открывает глаза, и ему кажется, что он проснулся не в новом дне, а в старом. Чувство дежавю подкрадывается так незаметно и цепко, что хватает хрупкими пальчиками, утаскивая его в первое утро в новом прошлом. Перед глазами вновь рыжая макушка. И чертово возбуждение. В окно, словно беглый вор, пробралось солнце, подсвечивая разметавшиеся во сне локоны. Соуске поднимает голову с подушки и прислушивается к чужому дыханию – равномерное, тихое. Зрение еще не прояснилось, и мужчина делает вывод, что девочка еще спит. За седзи маячат размытые тени прислуги, что уже ждут его пробуждения. Айзен с полустоном падает обратно на подушку и отнимает руку от девичей талии. Он зачесывает упавшую челку и прислушивается уже к себе. Потому что собственное тело вопит о потребностях взрослого мужчины. Помимо легкой дремы, что, словно пушистые коты, приковала к постели, по телу гуляет томное предвкушение, толкая то самое возбуждение. Сознание помнит вчерашний позор, а организм воспринимает образ рыжей девушки по-своему. Ему не объяснишь, что рядом лежащая риока вообще-то не для удовлетворения мелких потребностей. Что молодое тело, облепленное мокрым кимоно, нужно было обогреть одеялом, а не так, как мог бы мужчина. Пальцы сжимаются в кулаки, в попытке успокоиться. Жилы на запястьях натягиваются как канаты. Айзен шумно выдыхает и старается угомонить разбушевавшееся либидо. Словно не в Мукене посидел, а вернулся в подростковые годы. Нужно встать и принять нормальную ванну. Мужчина осторожно прикасается к рыжей макушке и приподнимает, чтобы вытащить руку. Ичиго, в свою очередь, снова находится в полудреме. Перед глазами, под веками, мельком пробегают различные картинки, показывая неполноценный и поверхностный разноцветный сон. То тут, то там мелькают образы друзей, семьи, битв, почему-то лица Айзена, хотя стоит открыть хотя бы один глаз – и вот оно, на расстоянии меньше десяти сантиметров. Кстати, о Соуске. Она слышит, как тот зашевелился, издал тяжкий стон, будто того успели утром ранить катаной в живот. С ее стана пропадает тяжесть, она слышит отчего-то участившееся сопение носом чуть ли не у самого уха. Недовольно фыркает про себя – с чего такая суета? А уже когда ее макушки касается широкая горячая ладонь, Ичиго вдруг давит затылком на руку обратно, недовольно разлепляя веки. – Да чего тебе не лежится спокойно, Соуске? – голос ее хрипловатый с утра, но все такой же девичий, почти детский. Ее ладонь ложится на плечевой сустав мужчины, и на тыльную сторону собственной ладони она кладет свою щеку, отчего кажется, что юная шинигами возмущенно надула губы – возможно так и есть. – Ты как? – лицо Айзена оказалось еще ближе из-за ее перемещения, и риока видит в его карих глазах напряжение. – Я... – мужчина запинается, старательно выдерживая сонный взгляд. Хотя для него сейчас сердолик напротив – взгляд хитрой лисы. Его глаза потемнели, несмотря на то, что в комнате уже светло. – В порядке. Куросаки смотрит в потемневшие глаза до боли пристально, понимая, что уже видела подобный взгляд пару дней назад. В голову сразу приходят все проделки Айзена, даже самые мелкие – подстрекания Хинамори, чертовы жасминовые покои, ее непонятный статус в этом поместье. Но девочка не подает вида и смотрит все такими же обеспокоенными кофейными омутами. – Как голова? – холодные пальцы вдруг тянутся к чужому лицу, откидывают каштановые мягкие прядки назад, чтобы мужчине не за чем было прятать взгляд. – Ты меня вчера напугал. После Ичиго ловко выпутывается из одеял и приподнимается на локте, лежа на боку. Фиолетовое кимоно, явно жутко большое на нее, во сне невыносимо перекрутилось и ослабило свою хватку вокруг девичьего тела. Прохладный воздух вдруг касается ее открытых ключиц и плоской ложбинки между грудей, что едва-едва выглядывает из-за смятой пурпурной ткани. Айзен сглатывает вдруг собравшуюся слюну. – Извини, – мужчина отводит взгляд, стараясь не смотреть на девушку. Ичиго словно сошедшая с картины мастера красавица. После сна растрепана, но оттого образ становится воздушным, а лучи солнца и вовсе делают из нее эфемерную нимфу. Соуске старается вдолбить изголодавшемуся телу, что девочка – творение, сломанное дитя, и он не смеет прикасаться к ней, ломая последние рубежи ее воли. Мужчина тщетно пытается воспроизвести ее слезы, ее слова о том, что она не железная и что ей тяжело. Что девочке нужна поддержка, которую он обязан предоставить как создатель. Только вот вместо этого в голову лезут воспоминания о касаниях-бабочках, об уютном, таком понимающем голосе. На уме вертится только одна мысль – наклониться и впиться в персиковые губы, попробовать на вкус, такие ли они, как этот фрукт. Подмять и закрыть собой от другого мира, чтобы уютный голос убаюкивал только его и звучал только для него. Мужчина рывком поднимается, садясь на кровати. Голые ноги касаются холодного пола, а спина напряжена. Все-таки при Куросаки Соуске не может сдерживать свой взгляд, а в нем было все – терзания, метания, совестные уколы и безмерное желание. Юной шинигами впору бы покраснеть, но если и издеваться, то до конца – а потом уже накраснеется в своих жасминовых покоях вдоволь. – Эй, все в порядке, не терзай себя так, – взволнованно лепечет она, также усаживаясь в кровати. Притворяется, что поняла нервные взбрыки мужчины по-своему и явно неправильно. – Главное, что мы целы и живы, а мой испуг – пустяк. Рыжая на коленях подползает к капитану, оголенные коленки почти упираются в его поясницу. Фиолетовая материя сползла с одного плечика, и ворот кимоно с одной стороны задержала от падения только небольшая округлая грудь. Девичья ладонь ложится на напряженное плечо, вынуждая бывшего предателя обернуться. Айзен в очередной раз сглатывает. Мужчина проклинает вчерашнего себя, что дал проклятое фиолетовое кимоно. Он смотрит на хрупкие ключицы и жемчужную шею. На языке – шелковая текстура кожи. Поворачивается, садясь боком к девушке. И оказывается почти вплотную к ней. Дышит с ней одним воздухом. Пристально смотрит в глаза напротив. – Ичи-го-о, – растягивает ее имя. Соуске по-совиному наклоняет голову, не отрывая взгляда. Было бы смешно, только вот совы – хищники. – Ты ведь уже выяснила, кого в Обществе Душ называют ученицами? Он смотрит жадно, едва не касаясь ее лица собственными губами. Руки сжимают постельное белье по обе стороны от девочки – отходной путь только назад, спиной. Ичиго на это вдруг вспыхивает вишневым цветом, сердце забилось паникующей пташкой, не выдерживая давления Айзена. Но рыжая ни на миллиметр не отстраняется – слишком захотелось доказать, что она здесь права. – А ты разве не знал, что я не так уж и стара, чтобы знать? – шипит она ядовито, уверенно расправляя острые плечи – кимоно соскальзывает и со второго. – Мог бы и подправить ситуацию, раз разбираешься больше меня. Видно, как дергается кадык мужчины. Айзен криво усмехается и наклоняется к ушку. Гранатовый цвет перебросился и сюда, впиваясь жадными лапками в рыжий шелк. Яркая. И ни единого пятнышка ненавистного черного. – 情婦, – традиционный китайский. Мужчина не сдерживает желание потомить девочку в мнимом неведении. Интимный шепот опаляет кожу. – Ты назвала себя любовницей, Ичи-го. Девичье личико краснеет еще сильнее. Любовницей? И он так просто согласился с этим? Да она же даже не выглядит как любовница. – Соуске, ты чертов змей, – его же ухо оказывается рядом с ее губами, куда она удобно может нашептывать свои проклятия. – И ты специально пустил это на самотек. Не помню, чтобы мы договаривались о том, что вместе с перемещением я получаю моральное насилие. Обе ладошки вдруг ложатся на покатые мужские плечи, и Куросаки прижимается к мужчине так сильно, как только может. – Послушай меня, Айзен-сама, – коверкает Ичиго типичное обращение его раболепного окружения, обжигая мочку уха, – тебе придется исправить и эту ошибку, и она далеко не моя. Соуске едва не рычит. Руки, что до этого сжимали белье, перемещаются на осиную талию. Айзен валит девушку на спину и нависает сверху. Колено так естественно скользит между тонких, изящных ножек, словно мужчина всю жизнь занимался лишь соблазнением противоположного пола. Правая рука подхватывает женское бедро, подтягивая к ближе к телу, чтобы девушка почувствовала его возбуждение. – Я уже исправил ее, назвав тебя хозяйкой жасминовых покоев, – Айзен нависает над очень особенной и очень хитрой девочкой, что до конца не понимает, какую игру затеяла. Левая рука упирается сбоку от очаровательной головушки рыжей риоки, а пальцы путают золотые локоны. Воздух словно кто-то выбил из легких Ичиго, оставив лишь крупицы – она задыхается, едва-едва прикрытая девичья грудь судорожно вздымается. В лобковую кость отчетливо упирается чужое возбуждение – между ними лишь два жалких слоя ткани. В карамельных глазах, что так широко распахнуты, зияет шок и страх, а также отчетливый проигрыш. Риока тянется в сторону, пытаясь высвободиться, но ее бедро, что сильно сжимают мужские пальцы – неподвижно. Да и вторая рука Айзена нагло впуталась в рыжие волосы, дернешься – вырвешь клок. – Соуске, отпусти, – угрожающе шипит Куросаки, в карих омутах разгорается огонь ярости, а пустого внутри приходится сдерживать, чтобы тот не пополз наружу. Мужчина щурится – девочка зашевелилась, невзначай, или наоборот, специально задев плоть. С каждым движением Ичиго напоминает неопытную лисицу, что попала в собственную ловушку. Так и подставляет свою нежную грудку под клыки. Он наклоняется, вновь опаляя красное ушко горячим дыханием. – Я отпущу, – в шепоте отчетливо слышен рык. – Ты заслужила отдых. Можешь расслабиться. Но только в рамках своего нового статуса, – он отстраняется ровно настолько, чтобы взглянуть ей в глаза. – Мы же не хотим испортить будущее. В его взгляде сражаются жадность и самоконтроль. С одной стороны – только девочка дернется, и хищник нападет, растерзав ее как мелкую лисицу, оставив только мех. С другой – он самолично оттягивает себя от нее, давая свободу. Победила вторая сторона, и Айзен рывком встает, поправляя сползшее кимоно. – Не стесняйся спрашивать у Цутии. Мужчина больше не смотрит на рыжую риоку, а лишь выходит из спальни. Служанки, только и ждавшие своего часа, прозорливо раздвигают седзи перед хозяином. Дыхание Ичиго срывается в судорожное хватание воздуха как попало, грудь заходится спазмами. Маленькие кулаки сжимаются, ногти оставляют на ладонях следы в виде полумесяцев. В горле до жути пересохло, поджилки трясутся, зубы скрипят – а от Соуске и след простыл уже как минут пять. Ичиго все еще лежит на этой чертовой кровати, на этих чертовых одеялах, в этом чертовом кимоно. Ей хочется начистить лицо этому змею, чтобы он понимал, к кому он так лезет, ведь забавы их обоих очень сильно отличаются по уровню невинности, и Куросаки ему тут не нанималась. Статус. Какой, к черту, статус? “Ичиго, успокойся, дыши ровно”, – звучит голос старика в голове, пытаясь предотвратить развитие истерики в паническую атаку. Им и так хватает дождей. “Ты ебаная дура, Ичиго”, – эхом разносится скрежет альбиноса. – “Я же тебе говорил остановиться! А если бы он тебя трахнул, что бы ты делала? Думай башкой своей рыжей, а не задницей!” “Прекрати орать, ей и так плохо”, – старик наверняка сурово скрестил руки в ее внутреннем мире. – “Но я не могу не согласиться, Ичиго. Айзен опасен для тебя, тебе не стоит играть с ним в игры. Зангецу показал тебе, кто он такой. То, что он сожрал самого себя без какой-либо жалости, говорит о многом. Стоит тебе перейти ему дорогу или помешать тому, что он задумал – и съедена будешь ты, и он не пожалеет тебя. И помочь тебе сможем только мы, Готей тебя еще не знает и не примет твою сторону. Сейчас у тебя есть только мы и против Хогиоку мы мало чем поможем, его можно только запечатать.” “То-то же, блять! Чуть с ума меня не свела, идиотка, не лезь на рожон”, – вдогонку летит лязгающий голос пустого. Куросаки безысходно молчит. В таком состоянии запугивания ее занпакто звучат крайне убедительно, и рыжая искренне верит своим защитникам, которые всегда были на ее стороне. Она поправляет кимоно и босиком выходит из комнаты, в глазах – настоящее пламя. Цутия следит за тем, как служанки накрывают завтрак в жасминовых покоях. Со второго этажа слышен топот – молодую госпожу приводят в порядок. Настроение у старшей распорядительницы дурное. Господина Айзена проводили быстро – в поместье, едва взошло солнце, прискакала офицер Хинамори со своими народными лекарствами. Цутия травить хозяина не позволила, в очередной раз напомнив шинигами, что жасминовые покои заняты. Девушка так же беспардонно, как всегда, пропустила информацию мимо ушей. Как капитану хватало терпения и душевного спокойствия на таких людей, Цутия не представляла. Женщина уже смирилась, что в доме появилась барышня. К тому же, вчерашняя прогулка развеяла множество опасений домоправительницы на счет рыжей девушки. А то с добродушного господина станется не разглядеть змею вроде Хинамори. – Эта Момо истоптала все ирисы возле обеденного зала, – жаловалась служанка подруге, пока они выставляли закуски на низенький столик. – Хори! Айсава! – шикнула на прислужниц старшая. Никто и не посмел комментировать или спрашивать Ичиго о ее внешнем виде – слугам и не положено, конечно, но те и смотрели на молодую госпожу только при острой необходимости. Куросаки этого не понимала, но из-за ее состояния ее реацу начала давить на атмосферу. Так как у слуг практически нет духовной энергии, те лишь интуитивно и природными инстинктами понимали, что юную особу лучше не трогать лишний раз и даже взглядов на нее не бросать. Старик в голове все просил поумерить пыл, пустой не спорил, но и не соглашался, а рыжая просто не слушала. До завтрака риока почувствовала реацу Хинамори и взмолилась, чтобы ее это никак не коснулось. Она могла бы за секунду дать понять офицеру, с кем та имеет дело, но тогда пришлось бы отвечать за это головой – такой всплеск Готей не оставит без внимания. Благо, все обошлось, да и с Соуске, к счастью, она больше не пересекалась. Чуть позже служанки принялись собирать временную шинигами к завтраку, и Ичиго с трудом держалась от недовольств, когда ее то слишком больно дернут за волосок на голове, то грубовато возьмут за руку, чтобы расправить складочки на рукавах новехонького кимоно темно-кровавого, почти что коричневого цвета. Ей все было не так, рыжие брови перманентно держали меж собой маленькую складочку. Девочке помогли спуститься на первый этаж и усадили ее на террасе за столик. – Ичиго-сан, хотите чего-либо еще? – учтиво интересуется Цутия, сложив руки перед собой и наблюдая за юным хмурым лицом. – Может, чаю с мятой, который вам понравился? – Да, спасибо, Цутия-сан, – на выдохе произносит Куросаки, благодарно кивая, – только чай, больше ничего. И да, я бы хотела потренироваться во внутреннем дворе. Для меня найдется подходящая одежда и боккэн? Домоправительница обещает позаботиться о просьбе молодой особы, посылает служанку за чаем, а сама, прежде чем покинуть рыжеволосую и дать той позавтракать в одиночестве, задумчиво и двусмысленно сообщает: – Каждой ночи необходимо свое меню, юная госпожа.боᴩдᴇᴧь оᴄᴛᴀᴇᴛᴄя боᴩдᴇᴧᴇʍ, дᴀжᴇ ᴇᴄᴧи ʙ нᴇʍ ᴨьюᴛ из хᴩуᴄᴛᴀᴧя.
ʙᴧᴀᴄᴛь зᴀᴋонᴀ
Танцовщица кокетливо садится на колени, запускает руку в его каштановые волосы и зачесывает челку назад, будто знает правду. Она чмокает красный след на переносице от очков и обворожительно улыбается, заглядывая ему в глаза. У куртизанки уложенные в простую прическу красные волосы, напоминающие цветы ликориса и пытливые узкие глаза, черным ониксом отражающие свечи. Туман гипноза особенно идет чертовым омутам. Луна едва взошла, а снизу уже доносятся музыка и смех. Дома удовольствий в первом районе всегда имели клиентов. Даже ранним вечером в будний день. Айзен чувствует легкую тошноту от благовоний, которыми пропитана комната, но упрямо держится. Асаучи, прислоненное к ширме, прямо рядом со сброшенным хаори, словно смеется над его жалкой попыткой заглушить желание. Но Соуске знает, что Кьека Суйгецу лишь усмехается, глядя на происходящее во внешнем мире, и продолжает беседу с Хогиоку. Два шельмеца никак не прокомментировали произошедшее вчера вечером, словно кошмар наяву – лишь в его голове. Лишь посмеивались, обсуждая утренний инцидент, дразня и так злого капитана. Неудовлетворенность, пришедшая к завтраку Хинамори, портачащий отряд и Гин, почувствовавший в нем жертву своих неуместных шуточек – все сегодня было против него. Откладывать поход в квартал красных фонарей нельзя было. Уйти пораньше из отряда, вновь сославшись на дурное самочувствие. Набросить на себя иллюзию простого шинигами и телепортироваться в темную подворотню. Быстро и незаметно. Дело нехитрое. Розовые губы искусно целуют. На языке остается кисло-сладкий привкус сливового вина, а на губах – остатки помады. Черные глаза внимательно следят за ним, пытаясь вычислить, что хочет клиент. Ищет покорную овечку или яростную тигрицу? Торговка весны игриво тянет пояс шихакушо, кокетливо закусив губу. – Что вам нравится, господин шинигами? – сладкий запах розовой воды смешался с благовониями, и Соуске почувствовал его, лишь когда женщина оказалась вплотную. – Вам не нравится, что я вас назвала господином? – проворковала она, заметив, как мужчина нахмурился. – Могу ли я узнать ваше имя? Она наклоняет очаровательную головку и – почти невинно – хлопает ресничками. Розовые припухшие губы остаются приоткрытыми. Цветастое кимоно легко спало с точеного плечика. – Можно просто господин, – принимает правила игры Айзен, не желая заострять внимание, что не понравилось ему другое. Он наклоняется ближе и втягивает куртизанку в долгий поцелуй. Женщина, пытаясь перехватить инициативу, но не потерять притворный образ неопытности, кладет изящные руки на плечи, сжимая косодэ. И попадает в точку. Соуске скользит ладонью по бедру, все еще покрытом тканью. Он разрывает поцелуй и шепчет: – На колени. Женщина тяжело дышит, облизывает уже красные губы и плавно соскальзывает прямо на пол. Она ловко разбирается с косодэ и фундоси. Робкий взгляд – комплимент клиенту. Куртизанка подается вперед, касается языком лишь кончика члена, намеренно дразня. Умелые пальцы помогают. Она проводит юрким языком от основания и оставляет кокетливый поцелуй на головке. Мужчина быстро возбуждается и танцовщица берет это на счет своего навыка. Айзен не хочет видеть мелькающую алую макушку и закидывает голову, уткнувшись взглядом в потолок. Капитан, вместе с облегчением, чувствует, что мера лишь временная. Что-то не так, и Соуске не может понять. Он подается бедрами вверх и слышит, как куртизанка давится. И ничего. Не то. Мужчина запускает руку в красные волосы, цепляясь за затылок, и останавливает куртизанку. Она поднимает затянутые возбуждением глаза и спрашивает: – Что хочет господин? Айзен тянет ее вверх, на кровать. Танцовщица притворно хнычет, как и положено “правильной” женщине, а на кровать падают первые слезы. Ее руки ловко развязывают оби и раскрывают цветастое кимоно. Соуске снимает косодэ, отправляя к остальной одежде. Торговка весной прикрывает пухлый ротик ладошкой и умоляет остановиться, но сама расставляет ноги, впуская мужчину. Капитан разминает шею – не то от дня в бараках пятого отряда, не то от двух лет в Мукене, и словно хищник нависает над изящным телом. Он входит без подготовки – куртизанка озаботилась всем самостоятельно. И наконец-то стонет от облегчения. Напряжение, что росло с самого утра и металось в теле, как дикий зверь, нашло выход. Айзен двигается быстро, не обращая внимание на жалобный писк, между которым пробиваются настоящие стоны. Благовония дурманят голову, а запах розовой воды уже на языке. Мужчина отпускает на миг контроль, чувствуя скорую развязку. Он наклоняется, чтобы поцеловать женщину и натыкается на оцепеневший от ужаса взгляд. В ее глазах настоящие слезы, а покрасневшие губы открываются. Айзен моментально закрывает куртизанке рот ладонью. Он, не успев осознать ситуацию до конца, продолжает двигаться. В голове пусто, а перед внутренним взором – глаза из сердолика, его имя на ее губах, чертов голос, что так и веет уютом. Соуске кончает и наконец смотрит осознанно на танцовщицу под ним. Рука, заткнувшая ей рот – черная, с длинными когтями. Он хочет убрать упавшие каштановые пряди и натыкается на край маски. Где-то на грани слышимости давиться смехом один шинигами в очках.ʍоᴛыᴧᴇᴋ нᴇ ᴄᴨᴩᴀɯиʙᴀᴇᴛ у ᴩозы: ᴧобызᴀᴧ ᴧи ᴋᴛо ᴛᴇбя? и ᴩозᴀ нᴇ ᴄᴨᴩᴀɯиʙᴀᴇᴛ у ʍоᴛыᴧьᴋᴀ: уʙиʙᴀᴧᴄя ᴧи ᴛы у дᴩуᴦой ᴩозы?
ᴦᴇнᴩих ᴦᴇйнᴇ
Черные хакама развиваются шлейфом на ветру, облепляя тонкие ноги с той стороны, куда дуют хищные потоки воздуха. Изящные пальцы, обхватившие рукоять боккэна, больше не кажутся такими хрупкими. Светлое древко рассекает очередное дуновение ветра, слышен отчетливый свист. Рыжий конский хвост ярким пламенем сияет в окружающей зелени, точно как живой организм вторя движениям юной хозяйки. Взмах. Бледные руки видно почти по локоть – под тонкой кожей вьются взбухшие змеи-вены. Мышцы на предплечьях, напившись крови, рельефом украшают девичью конституцию. Ядовитое солнце слепит глаза, отчего чернильные зрачки приобрели масштабы игольного ушка. Взмах. Положение тела меняется словно в танце. Деревянный меч описывает один круг по внешней стороне и останавливается в вертикальном положении. Персиковые губы размыкаются, со спокойствием вбирая воздух. Тренировка длится лишь третий час – какая мелочь. Взмах. Никакой реацу, никакого сюмпо. Исключительно собственные реакции, сила и скорость. Удивительная скорость. Стойка плавно сменяется другой, девушка сражается с невидимым врагом. Взмах. Древко в пальцах почти трещит. Кисть выворачивается – невидимый враг напал сзади, но был повержен одним ударом. Поворот, поднырнуть, рассечь сухожилия на невидимых ногах очередного недруга. Черт, как же не хватает хотя бы слабеньких пустых. Скука. Взмах. – Ичиго-сан, я принесла воду, – слышится позади до боли отчетливо. Юная шинигами прекращает свой танец и быстрым шагом настигает домоправительницу, вежливо отвечая благодарным кивком. – Вы как всегда вовремя, Цутия-сан, спасибо, – ровно звучит девичий голос, в котором даже нет намека на одышку. Ни на лбу, ни на висках – ни единой капельки пота. Тонкие пальцы обхватывают глиняный стакан с водой и снимают с предложенного подноса. Пара глотков. Донышко стакана вновь ложится на свое законное место. – Оставьте поднос здесь, на крыльце, пожалуйста, – Ичиго мягко улыбается женщине, на что последняя едва-едва заметно приподнимает тонкие брови. – Вы разве не устали, юная госпожа? – Цутия, со стороны периодически понаблюдав за девочкой и украдкой удивившись изящным, но таким внушительным движениям, была настроена предложить Ичиго отдых. – Нет, Цутия-сан, меня еще ждут мои мечи, – Куросаки беззаботно рассмеялась и, обогнув управительницу, резво забежала в додзе, где ранее оставила своих Зангецу. После отдыха в горячем источнике юное тело задышало по-другому. Долгая тренировка хотя бы на время выбила из Куросаки переживания, а обжигающая вода стерла хищный взгляд потемневших радужек, что периодически всплывали перед глазами. Девушку после водных процедур почти насильно намазали какими-то маслами с отчетливым ароматом терпковатой лаванды, милосердно оставив ту в юкате и не порываясь своими руками к причинным местам. И рыжеволосой удивительным образом это понравилось настолько, что после ее просьбы такие баночки уже стояли у нее в ванной комнате. Кроме того, покоя ей не давали истоптанные кем-то нерадивым ирисы у главного входа, на которые без боли во взгляде не посмотришь. И сколько бы она ни проходила мимо, прогуливаясь то утром, то днем – никто даже и не думал что-либо сделать с клумбой. – Кику, – обращается она к юной служанке, сверля взглядом потемневшие стебельки и жухлые пурпурные бутоны, прижатые к земле, – кто это сделал? Почему не пересадите цветы? – Молодая госпожа, – девушка, сопровождающая Куросаки на прогулке, замялась, не до конца понимая, как стоит фильтровать свою речь, – третий офицер отряда Айзена-сама, настолько я знаю, случайно вытоптала. А в последние дни такой аврал, что заняться клумбой планируют завтра утром. – Я хочу заняться этим сама, – карие глаза требовательно впиваются в чужие, темно-шоколадные, – найдете мне кустики жасмина и ландыши? Наступил вечер. Цутия подставляет закуски молодой барышне. Та хорошо потрудилась сегодня, и женщина не пожалела, что впустила девушку в додзе хозяина. Все-таки господин не любил, когда нарушали тишину покоев пиона. Закрытый внутренний дворик с горячим источником, в который можно было попасть только из личного додзе, нечасто посещали даже близкие друзья капитана. Поэтому, накрыв ужин вновь в обеденном зале в главном здании, Цутия была довольна сегодняшним днем. Через открытые окна гулял вечерний ветерок, поэтому домоправительница набросила на плечи молодой девушке утепленное хаори. Пересаженные жасмины и ландыши игриво качались на ветру, цепляясь с уцелевшими ирисами. Со стороны главных ворот прибежал батрак. Он поклонился молодой госпоже, вот только сказать, что хотел, не успел – за его спиной возникла Момо Хинамори. Офицер прижимала что-то к груди. – Добрый вечер, – обратилась офицер к Цутии. – А где капитан? Женщина пренебрежительно осмотрела снизу-вверх растрепанную девушку. – А вам зачем, Момо-сан? Глаза офицера загорелись какой-то странной одержимостью. Она отняла руку от груди, показывая, что прятала. – О, Айзен-сама забыл свои очки, – девушка бросила взгляд с превосходством на молодую госпожу. – Где он? Я передам ему лично в руки. – Господина еще нет, – ответила помрачневшая домоправительница. Старушка чинно подошла к шинигами. – Но он же… Айзен-сама сказал, что ему нездоровится… – растерянно пролепетала Хинамори. Маленькие ладони сжали очки. – Тогда… Тогда… надо найти господина Айзена, вдруг с ним что-то случилось! – Айзен-сама капитан и сам в состоянии позаботиться о себе. К тому же, господин мог зайти к капитану Рецу. Вам не о чем беспокоиться, офицер Хинамори, – холодно сказала Цутия. Прислуга, что помогала на ужине, усмехнулась. Женщина требовательно протянула руку. Девушка помялась, но отдала очки старшей слуге. – Доброй ночи, офицер Хинамори. Когда шинигами удалилась, женщина обратилась к пожилому слуге: – Коджи, пошли кого-то навстречу господину. Рыжие ресницы полуприкрыли глаза, рука с зажатыми в пальцах палочками застыла в воздухе, не дотянувшись до маринованной сливы. Она молчит, слушает, наблюдает. Провожает очки в черной оправе, что недавно примеряла, взглядом. Соуске совсем отбился от рук – об образе четырехглазого совсем уже не беспокоится. Момо перед уходом сверлит рыжеволосую взглядом, а временной шинигами тошно – что за гонор и нездоровая любовь к придуманному образу? Кусок в горло не лезет. Раз так любит, могла бы и цветы не топтать. Или это такой флирт? – Ичиго-сан, – прерывает ироничные мысли Цутия, – вы ешьте, не стоит она вашего внимания. Айзену-сама девушка безразлична. – Цутия-сан, мне все равно, – все-таки кладет себе в пиалу с рисом взятую сливу, – она очень громкая, а я слишком быстро привыкаю к тишине. Это все, что меня беспокоит. – Юная госпожа, – многозначительно обращается женщина, будто бы со знанием дела, – кокетка ревнует из самолюбия, куртизанка – по привычке, а женщина, любящая искренне и страстно, ревнует потому, что сознает свои права. Куросаки молча кладет в рот комочек риса – спорить бесполезно, когда человек думает, что знает все и видит все. Мысли заполняются беспокойством – куда пропала эта античная руина? Ушел из бараков рано, а в поместье до сих пор не вернулся. В девичьей памяти всплывает вчерашний вечер, полный паники и повышенного сердцебиения у обоих. Вдруг чего случилось? Вдруг упал в обморок, отключился? Вдруг снова напала такая мигрень, что сложно пошевелиться? Она переживает и не может этого отрицать, ведь Соуске не обратится ни к кому за помощью, даже к Унохане – слишком рискованно, даже со способностями его занпакто. Мужчина не будет в том состоянии, чтобы суметь полностью контролировать кидо своего меча.ʙ ʍужчинᴇ, ʙозʙᴩᴀщᴀющᴇʍᴄя оᴛ ᴧюбоʙницы, ʙᴄᴇᴦдᴀ ᴇᴄᴛь добᴩодуɯиᴇ ᴄыᴛоᴦо хищниᴋᴀ.
ᴋонᴇц ɸиᴧьʍᴀ, иᴧи ᴦиᴨᴄоʙый ᴛᴩубᴀч
Ворота скрипят, и Соуске хмурится от неприятного звука. – Айзен-сама, добрый вечер, – он закрывает за собой главные ворота и поворачивается к Цутии, стоящей с фонарем. Посланный ранее батрак рядом кланяется и спешит повесить замок. – Здравствуй, – мужчина улыбается и подходит ближе. – Вы были у капитана Уноханы? – спрашивает управительница. Значит, уже проверила. – Что? Нет, конечно же, – капитан запускает руку в волосы и глупо улыбается, словно хочет скрыть грязный секрет, за который ему стыдно. – Офицер Хинамори сообщила, что вам нездоровилось. Но я вижу вы в порядке, – строгая женщина протягивает очки, держа их через ткань шелкового платка. – Ой, – притворное удивление. Айзен забирает ненавистные очки. Стекла вычищены до блеска. Словно и не бывали в руках Момо. – От вас пахнет вином, – замечает Цутия. На губах мужчины виноватая улыбка. – Опять не смогли отказать господину Кьераку? – взгляд старушки теплеет. Соуске поджимает губы, словно ему стыдно, но молчит. Люди сами находят лучшие оправдания. – Идемте, ужин остыл, но сейчас все разогреем. Капитан качает головой, вызывая улыбку у домоправительницы. – Как… прошел день? У Накаямы… нет трудностей? – он специально делает паузы между словами, подтверждая ее версию. Айзен пропускает слугу вперед, чтобы та освещала путь и не заметила, как хозяин меняется. Он перестает сутулиться и ступает как сытый, но хищник. – Накаяма оставил отчет, чтобы вы могли взять с собой. Завтра рано утром он уедет в шестой район договориться о поставках красных чернил. В поместье все в порядке. Молодая госпожа самостоятельно высадила жасмины и ландыши взамен вытоптанных офицером Хинамори ирисов, а также она попросила место для тренировок. Я впустила в ваше додзе. Вы не против? Мужчина издает звук одобрения, а сам улыбается. Как интересно. А девочка сидеть сложа руки не может, хотя и сказал ей отдыхать. Айзен вспоминает персиковые губы, что так манили этим утром. – Молодая госпожа ждет вас, – они поднимаются по лестнице и заходят в гостиную, освещенную свечами. Соуске не успевает стереть улыбку с лица, хотя в голове – удивление. На юном девичьем сердце так и было беспокойно, пока во время ее одинокого чаепития Айзен нe явился в поместье свежий, здоровый и целый. В гостиной тихо, рыжая кивает капитану в качестве приветствия, а на бледном личике не шевелится ни один мускул. Девочка одним движением допивает чай. – Прошу прощения, меня ждет отдых. Доброй ночи. Служанка помогает ей встать с низкого кресла и провожает к покоям. В рыжей голове застыл образ едва-едва раскрасневшихся пухловатых губ, нагло улыбающихся ей.