На самом деле, признаться честно, больно так, что не рыдать невозможно.
Алистер очень серьезно относился к своему поведению, даже в детстве: даже когда упал с дерева и сломал руку, не плакал, а ведь перелом сложный был, даже в клинике отца пришлось вызывать консультантов-целителей из Цитадели, и страшно было до одури, и больно — тоже. Причин у такой сдержанности у Алистера видимых не было, но для него они были. Он прекрасно знал, с какой брезгливостью мать поджимает губы, стоило ей увидеть блеск в глазах и дрожащие плечи младшего из сыновей, и прекрасно знал, что ее это только злит. Элра сдерживаться умела, никогда не скажешь, что она была жестока, но она никогда не жалела, а это обнуляло любые слезы и делало их настолько постыдными, что Алистер в какой-то момент запретил себе плакать, и до нынешних лет старался держать себя в руках.
— Здоровенный дурак, что слезы как маленький распустил? — хлестко спросила она Алистера в семь, когда он разбил колено в кровь и был пойман с поличным на ступеньках, утирая сопли и слезы по лицу. — Сам виноват. Кто под ноги за тебя смотреть будет?
О, Алистер представляет, как бы ее он раздражал сейчас.
Глава Совета к ним приближается неумолимо, медленным степенным шагом, однако шаг становится чуть быстрее, а на лице читается доля непонимания.
Алистер не видит, утопающий в своем персональном аду, но Астерия… Астерия, чувствующий волнение силы, исходящей от Божества Войны и Бедствий, понимает враз, что Божеством его прозвали не зря. Ощущения подобны тому, как муха ощущает себя, застыв в меду. Еще не янтарь, но шанса выбраться нет совсем.
— Офицер Шатто продолжает попрать устав Цитадели и позорит имя своего отца и дальше, не так ли? — жестко чеканит Кхаротт, и голос его разносится по залу, дрожит эхом в стеклах, за которыми сияет заревом нежный закат. Сколько же времени их не было…
— Я понимаю, как все выглядит, но, — тихо начинает было Астерия, и в тоне его слышится сталь. Он пытается привлечь больше внимания к наиболее важной проблеме, но Кхаротт не слушает. Его злость почти ощутима.
— Но является оно чем-то еще похуже, не так ли? Я долго закрывал глаза на то, что ты пренебрегаешь человечностью, что для тебя все — поле игры, а люди — материал для нее, и я долго наблюдал за тем, как ты впутываешь в свои изыскания брата, но красть ресурсы и тайком подвергать опасности всю Цитадель я не позволю. С меня хватит, — Кхаротт не кричит, но голос его настолько громкий, что заставляет все внутри сжиматься в тугой комок.
А Алистера лишние раздражители отвлекали не от боли.
Алистера лишние раздражители отвлекали от попыток ее сдержать. В очередной наплывающий приступ обострения он скулит так откровенно и громко, что Кхаротт, собирающийся было что-то сказать, так и замирает в нескольких десятках шагов от них.
Не рыдать было невозможно — по ощущениям, руку не оторвало даже, а перемололо. И каждый раз, когда он бросал расплывающийся взгляд на нее, абсолютно целую, но покрытую причудливым узором из перетекающих друг в друга темных полос, он чувствовал только нарастающую боль. Астерия крепко держал его за плечи, они сидели на земле или на полу, и больно было так, что осознавать себя было все проблематичнее. Расплывчатое сознание было зажато между болью и стыдом за себя, и если первая толкала его на то, чтобы кричать, то второе заставляло стиснуть зубы так, что те заныли. Никаких криков.
— Офицер Киршнер-… — раздалось где-то над головой и смолкло, потому что сразу же раздался голос брата. Некий чужой голос, незнакомый, а если и знакомый, то слишком бегло, был прерван, потому что Астерия злился. И злился ощутимо.
— Немедленно зовите целителей. Давай, Алистер, отпусти ее, — раздается прямо над ухом, и второй, здоровой руки Алистера касаются пальцы Астерии. И только тогда Алистер понимает, что отчаянно вцепился в свое же предплечье и сжимал пальцы, впиваясь ногтями в кожу, точно надеясь более явной болью вытеснить ту, причина которой не была ясна.
— Больно, — скулит он и находит в себе силы снова разомкнуть слипшиеся от слез веки.
Глаза точно песком присыпало. Раздаются шаги, а потом грохочет голос, который Алистеру слышать настолько успокаивающе, что стыд еще сильнее обжигает.
— Зовите Целителей, — повторяет Божество Войны и Бедствий просьбу-приказ Астерии, и тогда раздаются торопливые шаги, кто-то убегает из зала. — Офицер Шатто, вы задержаны. Офицер Киршнер…
Алистер отводит взгляд, но Кхаротт присаживается на одно колено, безупречная мраморная статуя, склонившаяся над ними. Астерия, как ни странно, не отшатывается, не возмущается, молчит точно онемевший, но упрямо удерживает его, прижимая к себе. Алистер опускает голову так низко, как может, почти отвернувшись в плечо Астерии.
Сухая и холодная рука Кхаротта ложится поверх его ладони, сжавшей предплечье, и Алистер все-таки его отпускает. От ногтей точно остались следы.
— Выглядит плохо, похоже на проклятие, но я не смог разорвать вязь. Я нашел Ала в водах Карагода, — тихо, но уверенно рапортует брат, глядя на Кхаротта упрямым и темным взглядом. Бешеная зелень в глазах Шатто утихла до темной болотной тины.
Кхаротт бережно скользит по черной линии. На ощупь она как кожа, но он чувствует под пальцами энергию настолько чужеродную, что хочется отдернуть руку. Что-то, что осело в самих тканях, по силе неисчислимо и несравнимо даже с его резервами. Что-то страшное Алистер принёс в своей плоти, и что с этим делать, Кхаротт пока что понять не мог.
— Что он сделал? Сделка? Просьба? — тихо спрашивает Кхаротт, и голос его, глубокий, но приглушенный, явно не должен долететь до опасливо оцепивших зал офицеров.
— Я не знаю, — раздраженно тянет Астерия, качая головой. — Я нашел его таким. Алистер? Алистер, соберись. Да твою ж мать…
Хватка брата на плечах и рука Кхаротта на предплечье внезапно, но снижают общий фон разрывающей боли, и Алистер, для которого весь мир замкнулся в неизвестную жажду и алое марево, находит в себе силы на то, чтобы выдохнуть, и дрожащей рукой стереть пот и слезы с лица.
— Не сделка. Я ничего не просил, — выдыхает он и понимает, что голос у него сорван. Отвращение к себе растет — видимо таки кричал. — Я очнулся в темноте и искал Астерию. Я думал…
Комок в горле сглотнуть неожиданно трудно. Так трудно, что на секунду Алистеру кажется, что его вырвет.
— Я думал, он оставил меня. И решил попытаться переместиться.
Наконец набравшись сил, Алистер поднимает взгляд на Божество рядом — и та часть сознания, уставшая, но человеческая, что не погасла в размытой боли, успевает удивиться. Кхаротт отринул человеческую личину — или же напротив,
призвал божественную, и сейчас ледяным взглядом всматривался в лицо Алистера пятью пустыми белыми глазами, лишенными даже намека на зрачок или радужку.
Кажется, в ожидании целителей он не намерен отходить ни на шаг, ровно как и Астерия. Весь мир точно замер для этого разговора.
— Где вы были? Что произошло? — спрашивает он спокойнее.
Алистер, цепляющийся за цветной мир и собственную осознанность, делает все, лишь бы не соскользнуть в маячащую темноту беспамятства. Хотя соблазн с каждой секундой все больше.
— Я оставил его на Границе, — заместо Алистера отвечает Астерия, и рука его ободряюще сжимается на правом плече. Дает брату передышку, и Алистер утопает в благодарности. — Рядом простирались темные воды, я настроил портал на местоположение Карагода, а после отправился к Многоликому. Алистер должен был ждать меня. По возвращению я нашел его в центре темных вод, по активности вокруг было ясно, что Карагод проснулся, но я успел переместиться до того, как он бы поглотил нас.
Лицо Кхаротта нечитаемо, и он молчит до самого момента, пока рядом не раздается голос кого-то из старших офицеров.
— Милорд, бригада целителей прибыла, они готовы забрать офицера Киршнера.
Кхаротт поднимается с колена, и лицо его все еще не светлеет ни на миг.
— Забирайте офицера Киршнера. Офицер Шатто задержан для дальнейшего допроса. Мне на стол всю информацию про… — на миг он запинается, а после говорит вкрадчиво, но жестко. — Некий Карагод и других Древних.
Алистер, к которому прикасаются сразу несколько офицеров, ворожа над ним стабилизирующее заклинание, уже ускользая от мира в темноту, холодеет.
Если Глава Советов в обоих мирах не слышал о Божестве, с которым он столкнулся…
С чем же, черт возьми, он поконтактировал там, на Границе?
***
Величественное вместилище знаний, где каменные стенные панели словно говорят о прошлом. Цитадель, казалось, высится над лесом, возвышаясь в белом тумане безвременья. Внешний вид здания, полностью выполненного из белого мрамора красив потрясающе, и понимание того, что каждый камень здесь возложили тысячелетия назад, ощущается с одного взгляда. Каждый элемент, строго вырезанный и уложенный на своем месте, создает ощущение абсолютной гармонии и симметрии.
Свет проникает внутрь Цитадели через высокое окно, выхватывает в пустом коридоре фигуру. Астерия идет, пошатываясь, и прикосновения к холодному мрамору ощущаются приятно на пальцах и оглушающе в разуме. Великолепные белые фрески приковывают взгляд, будто они живые и дышат. На них изображены пейзажи с роскошными зелеными полями, нежными розовыми цветами среди смоковниц и серебристыми ручейками, что создает ошеломляющий и исключительный вид. А дальше — много, много лиц, много божеств и людей, чародеев и их знаменитых битв. Цитадель запечатлела историю на своих стенах. В длинных коридорах Цитадели наваливается разом ощущение, что время просто тает в руках. Бесконечные потолки, украшенные золотыми изображениями ангелов и богинь, создают ощущение возвышенности и рассказывают древние истории о мудрости и красоте. Вид захватывающий, и Астерия чувствует навалившееся ощущение собственного низвержения. Точно светило обрушилось и раскололось о землю, аккурат как в старых мифах.
Почему-то он обратил на это внимание только сейчас.
Огромные колонны поддерживают потолки Цитадели, словно гигантские древние деревья, ушедшие корнями в самые глубины земли. Их нежелезные стволы то и дело пересекаются и образуют гармоничные композиции, точно причудливое мраморное дерево прошило насквозь геометричное здание.
Взгляд Астерии блуждает, и тугой ком внутри скручивается с каждым шагом туже.
Он старается не думать об этом, старается рассуждать логически.
Сам полез, сам виноват.
Но никакая излюбленная его логика не снимает с плеч тяжелое осознание того, что сказал ему Кхаротт, уходя вслед за медиками.
«Нет. Это твоя вина»
Астерия долго смотрит на золотой лик одного из божеств, вырисованного на потолке. Так долго, что в глазах резать начинает.
Шаг за шагом, преодолевая крутые и изящные лестницы, Шатто спускался по белокаменному пролету со сложным орнаментом, ведущему к выходу из мраморной Цитадели. Мягкий свет фиолетового сумрака проникал сквозь аметистовые окна, создавая чрезвычайно спокойную атмосферу в священных стенах здания.
Приступая к концу лестницы, ноги Астерии оказались на крыльце, а после ступили на ровный камень двора. Перед ним тянулась широкая площадь, выложенная белым мрамором с дорожками из золотистых плиток, которые казались призванными светиться от внутренних огней. Сверкающие фонтаны брызгами мерцали в воздухе, создавая ревущую величественную симфонию шумом воды. Портальная площадь была призвана облегчить создание заклинания.
— Вы находитесь под следствием, — сказала ему Айрис, старший офицер, призванный начать протокол по его делу. — Вам не обязательно находиться здесь до выяснения обстоятельств, но в скором времени офицеры явятся за Вами по местоположению. Впрочем, Вы же все это знаете, офицер Шатто?
Конечно же, он знал.
Восполнив энергию своими новообретенными способностями, которые пели под кожей, Астерия поднял руки, на которых светилось заклинание, и направил их вниз, к плитам.
Резные магические символы на белых мраморных квадратах начали светиться, обретая яркую искру, которая со временем стала все сильнее и мощнее, а золотые плитки вспыхнули еще яснее, точно само солнце зажглось под площадкой. Вихрь магической энергии начал образовываться вокруг, окутывая ноги своими невидимыми щупальцами, утягивая вниз. Аура изумрудного и малинового света метнулась по площади, призывая духи этого мира помочь в путешествии. Астерия хочет домой.
В душ и спать. Столько, сколько ему позволит время. И не думать. Не мыслить. Не понимать.
Волной энергии, щекочущей кожу, его вобрало в свои объятия сияние портала, и он ощутил, как мир вокруг начал расплываться. Все звуки стихли, оказавшись поглощенными вихрем магии, и вокруг остались только тонкие шелесты энергетических волн.
Астерии Шатто перед высоченным крыльцом Цитадели больше не было. И ему больше для этого даже не нужна была заговоренная вода.
***
Целительское крыло и медицинское отделение в Цитадели представляли собой настоящий воплощенный рай для всех нуждающихся в лечении. При входе в это великолепие медицинского крыла, посетитель сходу окунался в атмосферу безопасности и надежности, и сразу перед глазами открывалась зала с высокими потолками, украшенными резьбой из мрамора. Просторное помещение пролегало аккурат сквозь колоннаду, края которой ниспадали тонкими занавесками из прозрачного шифона, легко колышущиеся от любого самого незначительного потока воздуха. Дневной свет проникал в медицинское крыло сквозь аркады под потолком, создавая игру теней и света на полу.
Алистер бы проникся бесконечной красотой крыла, если бы только ему хватало сил на что-то, кроме попыток унять боль.
Обычно возникающее чувство спокойствия и безопасности усиливается присутствием целителей, то тут, то там мелькающих в зале: одетые в роскошные мантии из ярких тканей, они беззвучно спешили по коридорам, словно эфирные существа, а не чародеи из плоти и крови.
Алистер старается отвлечься — голова кружится донельзя, и он отводит взгляд, расфокусировано рассматривая стены палаты, в которой оказался. Здесь, в крыле медиков, стены, украшенные барельефами, изображали смену времен года. Алистер как-то уже был здесь, и помнит, что такие сюжеты символизируют бесконечный цикл жизни и заживления ран. То тут, то там стоят на полу вазы с цветами, и тянется от них нежный аромат хлопка и вербены. Алистер никогда не понимал, почему так сильно отличаются больницы Цитадели от больниц смертных.
Каждая палата здесь является маленьким миром, где сливаются медицинские инструменты и артефакты, дарующие магическое лечение. Но сейчас во всей этой красоте, мечущийся на койке, опутанный стабилизирующими заклятиями, Алистер казался настолько чужеродным, грязным и неуместным в медицинском крыле, что самому стыдно становилось.
— Офицер Киршнер, офицер Киршнер, выпейте, — ласковый голос раздаётся рядом, и Алистер, прикрыв глаза, лишь бы не видеть людей, слепо пьет из подставленного к губам стакана.
— Наложите на него полный стазис, — раздаётся откуда-то сбоку до боли знакомый голос его Божества.
Алистер жмурится. Если бы только было возможно прямо сейчас перестать существовать, он бы это сделал.
— Конечно, господин Янке, — раздаётся третий голос, а четвертый воркует над ним. — Офицер Киршнер, дышите глубже.
Око сознания, сомкнутые веки!
И мир вдруг, за веками разрывающийся вспышками, схлопывается. Они напоили его заговоренной водой, чтобы заклинание удалось, ошарашено думает Алистер. И это его последняя мысль.
