Point of no return

Тепло под футболкой по-особенному обжигает кожу. Его так чертовски мало, что хочется большего, сжать сильнее, почувствовать глубже и просто раствориться в ощущении невообразимого спокойствия. Юнги цепляется за эти мгновения алчно, болезненно, будто эта маленькая доза человека продлит ему жизнь. Проблема в том, что он уже больше года не живёт, а существует. Юнги обнимает его с улыбкой и искренним счастьем в глазах, когда внутри — кровоточит и гниёт заживо когда-то громкое и ликующее, когда-то влюбленное и искреннее. Когда-то живое. Юнги обнимает его, потому что это возможно только здесь и сейчас — на сцене. Здесь, где сотни камер запечатлят его неживую улыбку, о которую хочется собственноручно порезаться. Здесь, где сотни камер покажут миру, как они счастливы. Здесь, где Юнги позволяет самому себе себя же обмануть. Намджуна больше нет. Он растворился в воздухе, оставив после себя пустыню из пепла, где когда-то сам же и посадил сотню цветов. Юнги так и не смог понять, что послужило тому, что все рухнуло, так и не смог хотя бы на толику узнать, какова его вина во всем этом. Намджун всегда уходил по-английски, предпочитая объяснениям исчезновение. Всегда уходил от тех, кого мог спасти. Сначала вытягивал из болота, спасал по ночам и тогда, когда никто не видит, сжимал в руках, давая ощущения уюта и защищённости. Не просил ничего взамен, хотя ему хотелось отдать весь космос, каждую песчинку на Земле. И каждый, кого касалась исцеляющая рука, думал, что он будет тем самым исключением, с которым Намджун останется чуть дольше, чем навсегда. Юнги не был исключением. Его спасение дало многое, но и забрало самое дорогое. Намджун исчез, правда только из жизни Юнги. Из той, которая за пределами камер, которая была когда-то тёплой и уютной в крепких руках. В той, где Юнги впервые поверил, что заслуживает быть счастливым просто потому, что живёт на этом свете. Намджун ведь это доказывал сам, уперто так, в его неизменном стиле. Он видел людей лучше, чем они есть, и если многие этими взглядами пользовались, то Юнги лишь опирался, зная, что есть одно солнце, которое прикроет его спину. Но солнце погасло. Намджун ушёл, не сказав ни слова. Теперь все, что раньше позволяло спокойно дышать, Юнги теперь душит: нельзя касаться, нельзя обнимать, нельзя смотреть в глаза дольше нужного, нельзя брать за руку, нельзя, нельзя, нельзя… Нельзя целовать. Первое время Юнги воет волком, ища в темноте комнаты на своей кровати знакомые плечи, в которые можно уткнуться, знакомые руки, что обнимут крепко и укроют от невзгод. Уши прислушиваются в мертвую тишину в надежде услышать ласковый бархатный шёпот, который дарил столько любви, что хотелось ею захлебнуться. И как же жутко и до крика больно нащупывать рядом с собой холодные простыни. Страшно не слышать ничего. — Это был сон… — срывается рваное с губ в пустоту комнаты. — Пожалуйста, скажи, что это был сон… Но темнота ему не отвечает. Ему никто не отвечает. Юнги остаётся лишь стиснуть зубы и быть тем, в кого играет много лет. Панцирь грубого затворника и грубияна жёстко впивается в кожу, отгоняя всех непрошенных гостей. Даже группа теперь сторонится его, даже ничего не боящийся Чонгук больше не подходит к нему лишний раз, чтобы спросить, как его хён. Юнги отдаляется даже от самых близких, просто потому что больше не верит. Он больше не верит никому. Единственная слабость, которую Юнги может позволить себе, единственный момент, когда сердце на секунду успокаивается и ловит ту крошечную частичку счастья — концерты. Он отрывается на полную, носится, прыгает, кричит и танцует, а после бежит со всех ног лишь к одному — к нему — и обнимает Намджуна так, как никогда раньше, на глазах миллионной толпы. Обнимает и чувствует — впитывает в себя — запах чужого тела, его тепло и улыбку. Улыбку, которая больше никогда не для него. И заперевшись в собственной комнате, нарочно завалив вторую часть кровати хламом, Юнги только надеется слепо, что Намджуну тоже нужны те прикосновения, нужны его объятия и его внимание. Что та улыбка не наиграна, не вымучена, что Намджун хотя бы на долю рад тому, что Юнги обнимает его. Он надеется, что ему тоже больно, но при этом желает, чтобы тот никогда её не почувствовал. Надеется, что Намджун скучает по нему, но также верит, что хотя бы их всесильный лидер смог все отпустить. Юнги никогда не верил в призраков, но сейчас, глядя в темноту комнаты, он видит его. Видит и вопит изнутри истошно, когда призрак растворяется в воздухе, оставляя после себя колючий холод. Намджун — его призрак. На его глазах он живёт свою жизнь. Без. Него.