Девять жизней

      — Доброе утро!       — Доброе утро, учитель Лань!       — Господин Лань, ваше вчерашнее выступление было неподражаемым!       — Недаром говорят, что Ханьгуан-цзюнь лучший исполнитель традиционной музыки!       — Да, благодарю, — скупо кивнул головой Лань Ванцзи группе учеников, с которыми столкнулся, идя по коридору в свой класс. Высокий мужчина лет тридцати держал в руках несколько папок с нотами и методическими рекомендациями. Одет он был в белый костюм, который отлично подчеркивал его стройную фигуру, а длинные темные волосы, лежащие на плечах так и блестели в лучах солнца, проходящего сквозь широкие окна.       — Мы посещаем все ваши концерты, но вчерашний был особенно чувственным, — продолжила делиться впечатлениями группка юношей и девушек, с восхищением глядя на него. Второй молодой господин Лань снова коротко кивнул и продолжил свой путь к классу, а молодые люди, глядя ему вслед, продолжали шептаться.       — Ханьгуан-цзюнь такой холодный и бездушный на людях, но если дело касается музыки, тут ему нет равных — так передавать чувства никто не может.       — Как интересно, почему его музыка такая прекрасная? Каждый раз от неё сердце в груди замирает… — прошептала одна из девушек.       — Но она очень грустная, — вздохнул юноша, держащий в руках скрипку в футляре. — Кажется, на душе у него всегда тяжело.       — Кто знает, может, потому что он всегда один, — вздохнули ребята и разошлись по своим классам.       Музыкальная академия Гусу в своей сфере была одним из самых престижных учебных заведений. Ей руководили потомственные музыканты — семья Лань, из поколения в поколение передавая секреты мастерства. История академии насчитывала несколько веков, она появилась ещё в древности как обитель музыкантов и с тех пор доросла до внушительного здания в несколько этажей и собственного общежития. Юноши и девушки обучались здесь игре на различных музыкальных инструментах и вели исследования в области музыкального образования, но всё же прежде всего академия Гусу славилась изучением традиционной музыки и традиционных инструментов. Здесь имелось несколько отделений — струнных, духовых, клавишных, традиционных инструментов. Популярностью пользовалось вокальное и дирижерское искусство, композиция, теория музыки, музыковедение. А также было особое отделение и собственная мастерская по изготовлению и настройке музыкальных инструментов. Естественно, такой большой размах деятельности требовал и большой территории, поэтому многоэтажное здание занимало площадь в несколько десятков гектар, располагалось за городом, имело собственный сад и концертный зал.       Попасть в академию было сложно, но окончить её считалось очень престижным и гарантировало место в самых передовых оркестрах. Лань Ванцзи в своё время тоже окончил её, однако, прежде чем вернуться, учился ещё несколько лет за границей и выступал с собственными концертами. Он играл на нескольких музыкальных инструментах: хорошо владел фортепиано, увлекался виолончелью, разбирался в деревянных духовых, но пуще всего предпочитал традиционный гуцинь — как прямому потомку семьи Лань в традиционной музыке ему не было равных. Ему прочили оглушительную карьеру музыканта, однако, спустя шесть лет, он вернулся в Гусу и стал преподавать. Впрочем, сценическую деятельность музыкант не забросил, продолжая выступать на концертах как сольно, так и в составе ансамблей и оркестров, заработав себе громкое имя и положительную репутацию. Люди на него шли, лишь завидев афиши. Для сцены он использовал псевдоним Ханьгуан-цзюнь и всегда выступал в бело-голубых традиционных одеждах своей школы. Это стало его отличительной чертой, поэтому Ванцзи узнавали сразу. И неважно, где находился концертный зал — он всегда был полным.       Его старший брат — Лань Сичэнь — был не менее прославленным музыкантом и в настоящее время руководил академией Гусу. Иногда они выступали вдвоем, играя ансамблем — сяо и гуцинь непременно срывали аншлаги. Но в последнее время первый господин Лань был всецело поглощен руководством академии, поэтому выступал редко, передав сцену младшему брату.       В музыкальной академии Ванцзи вёл несколько предметов: непосредственно класс гуциня, общее фортепиано и основы композиции. Учеников у него было немного, зато попадали к нему самые талантливые. Среди них особенно выделялся Лань Сычжуй, который понимал учителя с полуслова, много занимался и выступал на различных конкурсах, занимая призовые места.       — Учитель Лань, — юноша мягко улыбнулся, когда Ванцзи прошёл в класс и бросил на него короткий взгляд. По расписанию с утра у него были основы композиции, и их посещала группа из двенадцати человек.       — Уже все в сборе? Тогда начнём, — негромко проронил Лань Ванцзи и положил ноты на крышку рояля. Подошёл к доске (на которой были прочерчены несколько рядов из пяти линеек), взял в руки мел и нарисовал скрипичный ключ. А затем написал простую мелодию в несколько тактов. — Продолжите её, — коротко пояснил он, убирая мел. — Ещё на двадцать четыре такта. Я хочу увидеть, в каком направлении движутся ваши мысли.       Ученики, переглянувшись, со вздохом открыли нотные тетради и принялись переписывать мелодию. Вообще, сочинять было не так-то просто, и учитель Лань сразу понимал, кто действительно пытался лаконично развить мысль, а кто просто наставил ноты или обороты. Не сказать, что Лань Ванцзи слыл тираном в музыкальной академии, однако слава о нём, как о преподавателе, ходила недобрая.       В методах обучения он был очень строг и консервативен. Да, он был мастером своего дела и того же ожидал от своих учеников. Но не все могли воплотить его идеалы и часто ломались, не выдерживая нагрузок. Некоторые считали, что у них очень сложные произведения и они не успеют их выучить до экзамена, другие жаловались, что их заставляют заниматься чуть ли не до потери пульса. Третьи уверяли, что учитель Лань бьёт их плетью по рукам, если они ошиблись в ноте… Слухи ходили разные. Но в целом объединяло их одно: Лань Ванцзи — холодный и неприступный человек, который не знает пощады к своим ученикам, если дело касается музыки.       Впрочем, даже несмотря на это, им всё равно восхищались. И не только потому, что он был прекрасным музыкантом, исключительным в своём роде. Женская часть Гусу считала, что он невероятно красив и привлекателен в своей отчужденности и какой-то морозной свежести. Правда, первой от этой же красоты и страдала.       — Учитель Лань! — после двух часов композиции и трёх часов специальности, Лань Ванцзи направлялся в столовую, чтобы выпить чашку чая и смочить горло. Сегодня ему пришлось много говорить и объяснять, а это дело он особенно не любил. И не мог взять в толк, почему не все ученики, как Сычжуй. Почему они что-то не понимают и им приходится рассказывать об очевидных вещах. Причем не один раз. Они вроде как запоминают, даже повторяют, а потом снова забывают. И опять приходится начинать всё с начала.       Его окликнул высокий женский голос. Остановившись, Ванцзи бросил взгляд в сторону и заметил, что за лестницей стоят две девушки. Студентки, но не его класса. У одной из них он увидел в руках два футляра, в которые, судя по размерам, мог поместиться гобой или кларнет. Руки другой девушки тоже были заняты, но не инструментами. Она держала в ладонях какую-то коробочку красного цвета, а когда нерешительно приблизилась, он понял, что коробочка имеет форму сердца. Да ещё перевязана розовой лентой.       — Учитель Лань, примите, пожалуйста! — торопливо произнесла девушка, протягивая руки и одновременно кланяясь, пытаясь скрыть своё пунцовое лицо. — От всего сердца! Мы так восхищаемся вами и любим вас!       Лань Ванцзи некоторое время безучастно смотрел на неё, не понимая, что от него хотят, предлагая эту коробочку. А потом вдруг вспомнил. Получается, об очевидных вещах рассказывает не только он своим ученикам.       «Ах, да, сегодня же этот день… — мелькнула неясная мысль в его голове. — Четырнадцатое февраля, подростки любят эту дату и дарят друг другу несуразные вещи. Зачем это мне? — он снова опустил взгляд на коробочку в форме сердца и на мгновение задумался, будто о чем-то вспомнил. — Разве можно так просто бросаться такими словами? Особенно, словами о любви…»       — Я не могу принять это, — коротко ответил он.       — Но… — девушка вскинула голову, и в её глазах Лань Ванцзи увидел отчаяние и разочарование. — Это ведь от всего сердца… Наши чувства искренни…       — Я не могу принять это, — бесстрастно повторил преподаватель. — Подарите кому-нибудь другому или съешьте сами. Эти безделицы… — он бросил уничижительный взгляд на коробочку, — не для меня, — и продолжил свой путь. Девушка, которая держала конфеты, готова была вот-вот разрыдаться или упасть на колени, но подруга вовремя успела подбежать к ней и подхватить её. Похоже, она и правда заплакала, поскольку до ушей уходящего Ванцзи долетели её всхлипы. И кое-что ещё.       — Как же так можно! — её голос уже звучал очень приглушенно, поскольку второй молодой господин завернул за угол. — Бессердечный! Учитель Лань, у вас нет сердца!       А вот эта фраза заставила Лань Ванцзи остановиться и произвела гораздо более сильное впечатление, нежели коробка с шоколадом или всхлипывания обиженной девушки. И не просто впечатление — брошенные в сердцах слова стали для него настоящим ударом. Хотя, казалось бы, в них не было ничего необычного — просто девушка расстроилась, что не приняли её нежные чувства и влепила обидчику звонкую пощёчину в качестве наказания. Хотя могла обозвать гораздо сильнее и более низкими словами. Со стороны могло показаться, что для непоколебимого господина Ланя эти слова ничего не значат. Однако сам Лань Ванцзи внезапно ощутил, как ни с того ни с сего кольнуло сердце, и торопливо прижал ладонь к груди, словно пытаясь успокоить его.       «Бессердечный, да?» — эти слова не давали ему покоя до самого вечера. Но если вдуматься, пожалуй, он их заслужил. Наверное, он поступил слишком грубо. Можно было просто молча принять конфеты и не расстраивать этих студенток…       — Нет сердца, — опять повторил он брошенные слова и, откинувшись на стуле, положил руку на грудь, словно проверяя, вдруг его действительно там нет. Однако, оно билось. Ровно и практически не ощутимо, но билось. Значит, сердце всё же есть. Тогда почему его называют бессердечным? Будто знают, что он…       Его разрозненный поток мыслей прервали звуки музыки, заставив содрогнуться. Конечно, в музыкальной академии это не было чем-то из ряда вон выходящим. Музыка здесь звучала отовсюду, из каждого класса, с утра до ночи. Причем порой, проходя по коридору, можно было уловить всю эту какофонию из разных инструментов. И почему-то это казалось невообразимо приятным.       Но заставили содрогнуться Лань Ванцзи две вещи: во-первых, уже стояла ночь и все студенты находились в общежитии (в Гусу имелся комендантский час, не позволяющий заниматься до самой ночи, хотя многие к этому стремились). А во-вторых, эти звуки, несомненно, принадлежали флейте. Причем, не современной флейте, а традиционной, бамбуковой. Острый слух Ванцзи мгновенно заметил это отличие. Впрочем, уже не в первый раз.       И не в первый раз он шёл по коридору, слыша эхо собственных шагов. Ему нетрудно было найти место, откуда доносилась мелодия на флейте. В одном из классов была приоткрыта дверь, и сквозь неё лился слабый свет. Лань Ванцзи прекрасно знал, что его ждёт за этой дверью, и всё же, сделав шаг, тронул её и зашёл внутрь. Посреди пустого класса слева от рояля стоял человек. Юноша, лет двадцати, такой, каким он запомнил его. Он стоял спиной к двери и играл на бамбуковой флейте. На нём были тёмные одежды, которые сливались с ночью, а между прядями его волос, лежащими на спине, мелькала алая лента. Мелодия, которую он играл, Лань Ванцзи тоже очень хорошо знал. Она была простой и понятной и всё же, как никакая другая, отдавалась горечью в его душе.       «Бессердечный…» — снова прозвучало у него в голове, и Ванцзи почувствовал, как сначала сжалось, а затем отчаянно затрепетало сердце в груди. Горло неприятно сдавило, стало невыносимо трудно дышать. Он приоткрыл рот, с шумом хватая воздух и слыша своё сбившееся дыхание. Вместе со знакомой болью чувство глубочайшей вины охватило его тело, заставляя оцепенеть каждую конечность.       — Вэй Ин… — не в силах сдержать гнетущие чувства, позвал он. И тут же пожалел об этом. Юноша перестал играть. Флейта опустилась, и его голова чуть-чуть развернулась в сторону оклика, но не больше. Он не смотрел на него, никогда. Сколько бы Лань Чжань ни звал его, Вэй Усянь никогда не разворачивался и не удостаивал его взглядом. Он просто исчезал, так и не повернув головы. Оставляя после себя лишь пустоту и звенящую тишину.       В этот раз всё было точно так же. Он исчез, стоило Лань Ванцзи позвать его. Сердце мужчины тут же пронзила острая боль, в глазах на мгновение потемнело, и он осел на пол, буквально сползая по стене. Судорожным движением он расстегнул несколько пуговиц на рубашке, понимая, что ему до сих пор нечем дышать. Эти приступы случались довольно часто. Точнее, после каждого раза, когда он видел призрачного музыканта. Лань Ванцзи хорошо осознавал, что этого человека нет и не может быть в этом мире, но музыка явно звучала не в его голове, да и силуэт был как живой. Если бы его мог видеть и слышать кто-то, кроме него, в здравости своего рассудка сомневаться бы не приходилось. Впрочем, ему было все равно, считают его душевнобольным или здоровым. Избавиться от этих видений он не мог. В таком состоянии Лань Ванцзи и замер, словно превратившись в восковую безэмоциональную куклу. Возвращаясь к своим давним воспоминаниям, глубоко погружаясь в них и теряя связь с реальностью.       В таком состоянии его и нашёл Лань Сичэнь, обеспокоенный тем, что младшего брата нигде нет. Пожалуй, он единственный из всех знал, что творится на душе и в разуме Ванцзи, поскольку отчасти был виновником всего происходящего. Не найдя его в своей комнате общежития, первый господин Лань сразу понял, где тот может быть. Он поспешил вернуться в академию и осмотрел каждый пустой класс, пока не нашёл его, сидящего около стены и безучастно смотрящего перед собой.       — Ванцзи, ты снова здесь, — вздохнув, Лань Сичэнь сел на пол подле него и взглянул на четкий профиль. Младший брат даже не шелохнулся, словно и правда заледенел.       — Ты опять слышал, как он играет на флейте? — некоторое время спустя, проронил старший Лань. После этих слов Ванцзи слабо шелохнулся, подавая признаки жизни. — Похоже, препараты, которые ты принимаешь, совсем не помогают, — с сожалением добавил он.       — Я не принимаю их, — выдохнул Лань Ванцзи, а старший брат изумленно приподнял брови. — Я не вижу смысла в этом. Ведь это никому не мешает.       — Да, никому, кроме тебя, — печально улыбнулся Сичэнь. — Ванцзи, прошло десять лет. Господина Вэя давно уже нет. Тебе пора отпустить его и продолжить жить дальше. Я знаю, ты цепляешься за эти воспоминания так сильно, что начинаешь видеть его в реальности. С этим пора заканчивать.       Лань Чжань, молчаливо выслушав его, в лице не изменился, но в итоге всё же покачал головой.       — Он всегда со мной, — едва слышно проронил младший брат и машинально стиснул рубашку на груди, словно боль до сих пор не прошла. Проследив за его жестом, Сичэнь удрученно опустил глаза и снова ненадолго замолчал, тоже погружаясь в болезненные воспоминания.       — Если тебе необходимо кого-то винить, то вини меня, а не себя. Ведь это я принял решение. И тогда я не мог поступить по-другому, — через некоторое время продолжил старший брат. Лань Ванцзи снова покачал головой, не соглашаясь с ним.       — Ты не знаешь, что произошло до этого. Это по моей вине он… — начал было Лань Чжань, но прервался, ощущая на себе строгий взгляд брата. Обычно Лань Сичэнь был крайне спокоен в любой ситуации. Он никогда не позволял эмоциям брать верх над собой, никогда не кричал и не гневался. Его считали образцом благовоспитанности и сдержанности, но сейчас в его взгляде Ванцзи уловил нотки нетерпения или даже раздражения. Чтобы не провоцировать его ещё больше и не заставлять переходить к словам, младший Лань замолчал, потупив взгляд. Сичэню никогда не нравились эти пустые обвинения из-за человека, который практически разрушил жизнь его брата на десять лет. Но заставить забыть о нём он и правда не мог. Эти галлюцинации и звуки флейты — лишь малая толика того, о чем переживал младший брат. Ночные кошмары, приводящие чуть ли не к остановке сердца — вот что было самым страшным.       — Я слышал, как твои ученики восторгались вчерашним выступлением, — голос и взгляд Сичэня чуть смягчились, когда он сменил тему. — Прости, мне не удалось вчера поприсутствовать…       — Ничего, — Ванцзи как будто бы тоже пришёл в себя, хотя отрешенное выражение его лица так и не менялось. — Игра для публики — это совсем другое, нежели игра наедине. Сыграешь со мной? — он с надеждой взглянул в добрые глаза.       — Ох… — рассеянно выдохнул Сичэнь, замечая в его взгляде что-то неправильное и болезненное. — Ты уверен, что хочешь этого? Слышать флейту…       — Да, хочу, — коротко кивнул тот и поднялся на ноги. Оттого, что сидел неподвижно, те затекли, поэтому он покачнулся. — Ты мало занимаешься в последнее время, можешь потерять навык.       — Ты беспокоишься обо мне? — хмыкнул Сичэнь, поднимаясь вслед за ним. — Кому-то из нас нужно руководить академией, а кому-то блистать на сцене. Я думаю, мы верно распределили наши роли.       — Ты талантливее, чем я, — глухо проронил Ванцзи.       — А я считаю наоборот. Кто же из нас прав? — шутливо спросил его старший брат. Лань Ванцзи ничего не ответил, лишь немного нахмурился. Вместе они нашли класс, где были необходимые музыкальные инструменты. Младший тут же опустился перед невысоким столиком, где лежал гуцинь, а старший взял в руки традиционную флейту — сяо.       — И что же ты хочешь, чтобы мы сыграли? — осторожно спросил он.       — «Предчувствие осени», — не задумываясь ответил тот. Лань Сичэнь кивнул, и Ванцзи начал первым. Старший Лань внимательно вслушивался в мелодию, наблюдал за его руками и лицом. То, как обычно, не выражало никаких эмоций, но он знал, что музыка пробирает душу не хуже, чем все болезненные видения. Но, к счастью, не только пробирает, но и успокаивает — ещё ни разу во время выступлений Лань Ванцзи не терял контроль.       «Хорошо, что у него есть опора, эта стена, за которой он может спрятаться, — подумал Сичэнь, вступая через несколько тактов. — Боюсь, без неё он бы совсем сломался. Сколько же ты будешь преследовать его, Вэй Усянь? До самой смерти или пока окончательно не сведешь его с ума? Неужели мы совершили ошибку, приняв то злосчастное решение? Да, он жив, но его жизнь кажется настолько пустой и безутешной, наполненной лишь бесконечным сожалением, что он, наверное, не хотел бы так жить, если бы знал, что этим всё закончится. А я, если знал, смог бы поступить по-другому?»       Мелодия флейты плавно лилась, следуя за гуцинем. Сначала Сичэнь, погруженный в раздумья, был осторожен, позволяя младшему брату вести себя. Однако к кульминации его настрой сменился, и он взял ведущую роль. Ванцзи мгновенно ощутил это изменение и перестроился: стал играть чуть тише, уходя на второй план и заставляя флейту звучать ещё ярче. К третьей части звуки сяо снова поблекли, уступая гуциню и позволяя ему раскрыть всю глубину мелодии.       — Тебе нравится быть ведомым или ведущим? — когда стихли последние колебания и пьеса завершилась, спросил Лань Сичэнь.       — Флейта… должна звучать ярче, — проронил Ванцзи, смотря на струны гуциня. — Я лишь создаю тень, чтобы она сияла.       — Надеюсь, наше музицирование вернуло гармонию твоей душе, — улыбнулся Лань Сичэнь. — И ты уснёшь без сновидений.       — Поиграю ещё немного, — кивнул головой Лань Ванцзи, снова поднимая ладони над струнами.       Неприятные сновидения действительно беспокоили его слишком часто, и только долгая игра, превращенная в медитацию, была способна их усмирить. Когда он играл, то действительно хорошо спал, будто звуки гуциня, обладая каким-то магическим действием, прогоняли всех злобных духов. Но стоило чуть расслабиться, как всё повторялось вновь. Сон, преследовавший его уже десять лет, Ванцзи запомнил так хорошо, что знал о каждой детали. И всё же за десять лет он так и не смог привыкнуть к нему и не испытывать мучения.       Предвестником надвигающегося кошмара был шелест листьев. Лань Чжань шёл по узкой тропинке какого-то горного ущелья. Здесь было очень холодно, а пронизывающий завывающий ветер заставлял содрогаться каждую секунду. Сколько бы он не кутался в свой плащ, теплее не становилось. По пути попадались деревья, постепенно образуя лес, а тропинка всё бежала вперед, будто заманивая его в чащу. И Лань Чжань шёл, зная, кого встретит там.       Ветер срывал листья с деревьев и трепал длинные волосы. Он стоял впереди, на небольшой проплешине выжженной земли. Лань Чжань снова не мог видеть его лица. Сон был серым, поэтому его длинные одежды и волосы казались черными, а кисти рук и шея — мертвенно бледными. И лишь одно яркое пятно, за которое так и цеплялся взгляд — алая лента в волосах, извивающаяся на ветру.       — Вэй Ин, — едва слышно проронил музыкант, подходя к нему ближе. В этом сне Вэй Усянь не играл и не исчезал, как в классе. Но так же не оборачивался. Он сходил с места и шёл вперед без оглядки, а Лань Чжань, как ни ускорял шаг, так и не мог его догнать. Даже если он бежал, вытягивал руки или пытался схватить его — Вэй Ин оставался недосягаемым. Это продолжалось бесконечно долго, пока Лань Ванцзи, лишившись сил, не спотыкался и падал на колени. Его бледные пальцы упирались в грязную землю, а тело содрогалось.       — Вэй Ин! Прости меня! — кричал музыкант, силясь перекрыть гул ветра и в отчаянии сжимая мокрую землю руками. Наконец-то он остановился, словно всё же услышал. Медленно развернулся к нему и сделал несколько шагов. Краем глаза Лань Ванцзи зацепился за полы его одежд, а когда поднял голову, столкнулся с его взглядом.       Его взгляд пробирал до самых костей не хуже леденящего ветра. Радужка была абсолютно красной, словно налилась кровью и горела в черно-белом мраке, как адский огонь. Кожа лица была мертвенно бледной с кровавыми следами и царапинами. Причем кровь была свежей, она текла по щекам и подбородку, спускаясь к шее и теряясь где-то в одеждах. Губы презрительно изгибались в какой-то омерзительной ухмылке, а зубы превратились в настоящие клыки. Кем он был? Демоном, монстром, злобным духом? Кем угодно, но только не Вэй Усянем, которого когда-то знал Лань Ванцзи.       — Простить тебя? — от высокомерного голоса всё тело оцепенело, а кровожадные глаза загорелись ещё ярче. — По-твоему, я могу простить тебя, когда ты забрал всё у меня? Что ж, может и прощу, если ты отдашь его мне, — он поднял руку, и на грязных окровавленных пальцах Лань Чжань увидел настоящие когти. Которые через мгновение сомкнулись на его горле, рывком поднимая его на ноги.       — Верни его мне, — зашипел Вэй Ин, обезумевшими глазами смотря в его омертвевшее лицо. Двинувшись с места, он с силой толкнул Ванцзи и тот болезненно ударился спиной и затылком о широкий ствол дерева. Вэй Усянь отпустил его горло, оставив глубокие кровавые следы, но вместо этого поднял вторую и начал когтями разрывать его грудь.       — Верни мне его, верни! — в исступлении кричал он, разрывая в клочья одежду, кожу и добираясь до плоти. Ванцзи пытался перехватить его руки или оттолкнуть, но сил в этом сне у него абсолютно не было, как и чувства сопротивления. Жуткая боль охватила его тело, когда рука Вэй Ина буквально пронзила его грудь. Ванцзи давно должен был умереть, но в этом кошмаре он был вынужден проживать эти ужасающие минуты и терпеть разрывающую боль, не в силах даже проснуться. Ледяные пальцы сжались на трепыхающемся сердце, и Вэй Усянь резко выдернул руку, вырывая его из груди. Последнее, что Лань Чжань помнил, сходя с ума от приступов агонии, его безумные счастливые глаза и громкий хохот как от долгожданного подарка.              Этот кошмар не закончился, даже когда он открыл глаза. Оцепеневшее тело дрожало, покрываясь холодным потом, в первые секунды он не чувствовал ни рук, ни ног, как будто их тоже оторвали. Сердце бешено стучало в груди, как в предсмертной агонии, а воздух с шумом проходил в горло, будто что-то перекрывало ему путь. Потребовалось несколько долгих минут, чтобы убедить собственный рассудок, что он находится в общежитии Гусу, а не в сером холодном лесу. Что он просто лежит в кровати, а не подвергается пыткам. Что безумного Вэй Усяня здесь нет. Что его тело целое и невредимое, а сердце на месте.        — Если бы я мог, всё бы отдал тебе, Вэй Ин… — прошептал Лань Ванцзи, обреченно закрывая глаза и вновь погружаясь во тьму.