Граф Кусакула

Ты. Сможешь. Гулкая мысль бьет набатом в голове Чонгука, заставляя его забыть все на свете, даже собственное имя, пока он аккуратно и сосредоточенно движется вперед, прямо к своей цели. На восемнадцатую попытку точно должно получиться. Сколько Чонгук себя помнил, он всегда был довольно упертым малым, когда дело касалось того, в чем он действительно был заинтересован. Как-то раз, вскоре после своего полного обращения, он голодал две недели, потому что поспорил с родичем о том, что вампиры — не какие-то там животные, ведомые инстинктами, а крайне разумные существа, способные сознательно ограничивать себя в пище, если это требуется по той или иной причине. Он даже не помнил, как они вообще дошли до обмена взаимными угрозами в попытке отстоять свою правоту, а после — и до условий спора. Важным для него было только одолеть оппонента во что бы то ни стало, потому как вся его сущность яростно бунтовала против такого отвратительно низкого заявления. Он едва не иссох, к концу второй недели почти перестав двигаться, и ненавидел всю свою родню, которая пыталась заставить его забыть о глупом споре, подсовывая ему очередной мешок с кровью, но в конечном итоге он утер нос Минхо, который, правда, сытно питаясь на протяжении этих долгих двух недель, отчего-то не выглядел побежденным. В другой раз Чонгук целый месяц спал не вместе со всеми в сухой и теплой пещере, а на улице, без какой-либо крыши над головой, в самый сезон осенних дождей, когда вознамерился выразить демонстративный протест против образа жизни их клана. Это было в те времена, когда его отец и мать еще не отчаялись вернуть его на путь истинный, ежедневно беседуя с ним и пытаясь убедить его отказаться от инфантильных фантазий и вернуться домой. Но Чонгук был твердо настроен доказать, что его нежелание убивать людей ради пропитания, лишь крепшее в нем год от года, было весьма сознательным выбором, а не сиюминутной детской прихотью. Ну и… Его изгнание как итог его противостояния с собственным семейством тоже являлось своего рода доказательством непреклонности его силы воли. И потому Чонгук в целом был склонен полагать, что ему многое было по плечу. Тем более теперь, когда человек, который сперва вызывал в нем лишь живой интерес и манил к себе по большей части своей запретностью, не дававшей ему покоя многие десятилетия, теперь этот человек, каждая новая встреча с которым лишь сильнее распаляла в нем не до конца понятные ему чувства и счастливую улыбку на лице, стоил того, чтобы стараться изо всех сил. С тех пор, как он наконец рассказал Тэхену всю правду о себе, они начали видеться куда чаще прежнего. Чонгук сам не понимал, с чем это было связано, а спрашивать о таком немного боялся. Так что он предпочитал лишь бесконечно радоваться тому факту, что Тэхену, похоже, и правда было так интересно в его компании, что теперь он наведывался к нему два, а то и три раза в неделю. Какое-то время по привычке они все еще продолжали проводить время вместе на первом этаже замка, разговаривая в основном о том, как прошли последние несколько дней у каждого из них. Но затем Чонгук окончательно почувствовал себя уверенным настолько, что в следующие несколько встреч проводил для Тэхена неторопливую экскурсию по своему довольно внушительному жилищу, подробно и живописно рассказывая о том или ином случае, произошедшим с ним за последние двадцать лет едва ли не на каждом миллиметре его дома. После этого они перешли к тому, что располагались на верхнем этаже замка, более обставленном мебелью и в целом предназначенном для совместных посиделок. И когда однажды Тэхен вдруг вновь принес ему корзину, теперь наполненную не человеческой едой, а тушками подстреленных им животных, Чонгук расчувствовался настолько сильно, что, краснея до самой макушки и едва стоя на ногах от смущения, даже сыграл для него на скрипке одну из мелодий, которую тренировал последние лет четырнадцать. А когда он наконец закончил, чуть не задыхаясь от накрывшего его волнения, по какой-то невероятной причине он даже не повалился безвольным мешком на пол, удерживаемый на месте лучистым взглядом Тэхена, словесную похвалу которого он почти не слышал за стоящим гулом в ушах. С тех пор Чонгук начал получать небольшие корзинки с такими презентами в каждый визит Тэхена. Принимая их, неловко закусывая губу, он не мог из раза в раз не задаваться вопросом о том, была ли у него возможность как-то отплатить Тэхену за его внимательность. И после долгих раздумий Чонгук наконец пришел к выводу, что наилучшим вариантом было поддержать Тэхена в каком-то его любимом деле. И насколько ему было известно, больше всего Тэхен любил прогулки верхом. Вот только… Вот только сам Чонгук за ненадобностью за всю свою долгую жизнь так и не освоил это. И потому теперь он был вынужден из раза в раз терпеть позорное поражение, пока Тэхен, неустанно продолжавший подбадривать его, пытался научить его ездить верхом на своем коне Нэрсэ. — Чонгук-и, просто будь смелее, — тихо наставляет его стоящий чуть в стороне, чтобы не перетянуть на себя внимание коня, Тэхен, и Чонгук невольно фыркает: ему, стодвадцатилетнему бессмертному вампиру советуют не бояться… Хуже всего то, что Чонгук и сам не до конца понимает, что именно его возмущает больше: тот факт, что человек воспринимает его не то что не как равного себе, а как какого-то неумеху, неспособного овладеть элементарными навыками, или то, что, кажется, ему и правда немного страшно оттого, что он может так стыдно ударить в грязь лицом перед Тэхеном. — Он чувствует, что ты боишься его, вот и вредничает. Нэрсэ, он… — Тэхен тяжко вздыхает. — С ним временами бывает нелегко. — Разве ты не его хозяин? — будто бы безразлично уточняет Чонгук, и в то же время тихонько сглатывает, продолжая приближаться к перетаптывающемуся на месте явно настороженному животному. По морде коня нетрудно догадаться, что тот совершенно не в восторге от происходящего. И, похоже, это единственная вещь, в которой они с Нэрсэ солидарны. — Он не должен беспрекословно тебя слушаться и все такое? — Ага. Я его хозяин, — соглашается Тэхен. — Но это, разумеется, не мешает ему думать, что он может скинуть меня в какую-нибудь лужу, если ему вдруг покажется, что моя шпора впилась ему в бок слишком глубоко. Чонгук на это только понимающе хмыкает и наконец подбирается к коню достаточно близко, чтобы опустить руки ему на холку и седло. Он покрепче вцепляется в густую гриву Нэрсэ и, чуть ускорившись, наконец неуверенно усаживается ему на спину, чувствуя, как тот тут же недовольно дергается под ним. — Так, теперь осторожно, — Тэхен оказывается рядом с ним и крепко сжимает в руке уздечку. Он дожидается, пока Чонгук поудобнее устроится в седле, и наконец неторопливо идет вперед, вынуждая крутящего мордой Нэрсэ следовать за ним. — Ко мне он тоже не сразу привык. Родители даже хотели вернуть его и подыскать мне кого-то более покладистого. Но я… Даже если я чуть не получил копытом в грудь пару раз, все равно сразу полюбил его. — Да уж. И как такого не любить, — не удерживается от замечания Чонгук, сосредоточенно держащийся за переднюю луку. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас, когда он так нелепо восседал на строптивом коне, определенно готовом скинуть его с себя, как только Тэхен слегка ослабит бдительность. И это слегка нервировало его. Но в то же самое время то, как сосредоточенно Тэхен контролировал ситуацию, идя рядом с Нэрсэ и готовясь в случае чего остановить его в любой момент… Это почему-то ощущается довольно приятно. Он давным-давно привык к мысли о том, что мог положиться только на себя. С вампирскими силой и скоростью отвечать за себя самому в общем не так уж и сложно. И все же мысль о том, что есть кто-то еще, на кого он может рассчитывать, внезапно греет его. — Мне нравилось, что, в отличие от меня, он не боялся показывать характер, — понимающе улыбаясь, пожимает плечами Тэхен, чуть прибавляя шаг. — И в итоге ты подчинил его, проявив свой? — На самом деле я пошел по легкому пути и подкупил его количеством сахара. То, как, оказывается, приятно смеяться вместе с Тэхеном над чем-то таким незначительным и несерьезным, наслаждаясь мягкими волнами его глубокого голоса, тоже все еще невероятно поражает Чонгука, даже если он замечает это за собой далеко не в первый раз. — А у тебя, значит, никогда не было домашнего животного? Ну… или типа того, — Тэхен запинается, видимо, озадаченный попытками осмыслить собственный вопрос с учетом вампирских реалий жизни, но тут же приходит в себя и повышает голос, дергая рукой уздечку: — Эй! Нэрсэ! Тише! — Чего это он? — совершенно не напуганный резким движением под собой Чонгук покрепче сжимает луку обеими руками. — Ну ты что, — фыркает Тэхен, закатывая глаза. — Оскорбился, что я его животным обозвал. Он-то ведь… Мой лучший друг. — Ты же знаешь, что он не понимает нашу речь, — осторожно уточняет Чонгук, заодно наклоняясь пониже, когда Нэрсэ отступает немного в сторону с их тропинки, вероятно, для того, чтобы он въехал лицом в ветвь дерева. — Ты сильно заблуждаешься, если и правда думаешь, что он нас не понимает, — качает головой Тэхен, возвращая Нэрсэ на дорожку твердым движением руки. — Я говорил тебе, что это он принес меня к твоему замку? Чонгук слегка хмурится, переваривая услышанное, внезапно начиная допускать, что, возможно, Нэрсэ нравится ему теперь чуть больше, чем пару секунд назад. И он почти собирается озвучить это Тэхену, внимательно всматривающемуся в какой-то яркий цветок неподалеку от них, когда его глаза непроизвольно округляются от ужаса, и он успевает только вцепиться в луку до побелевших костяшек на обеих руках, пока Нэрсэ, очевидно, почувствовавший ослабившуюся хватку хозяина и уставший от слишком неспешного темпа их прогулки, несет его куда-то вперед. Чонгук слышит возмущенные крики Тэхена где-то позади, но так и не успевает сориентироваться и, например, соскочить с коня, использовав свою скорость, когда ему все же прилетает весьма увесистой веткой прямо по лицу, отчего он камнем падает на землю. — Куки… — Чонгук все еще дезориентированно моргает, когда видит склонившегося над ним перепуганного Тэхена. — Ты не ушибся? Ничего не сломал? Принимая руку Тэхена и поднимаясь с его помощью на ноги, Чонгук думает, что если он что и сломал, так только свою уязвленную гордость. Он, стодвадцатилетний грозный вампир, не справился с лошадью… Еще хуже ему становится от осознания, как сильно его пугает перспектива того, что однажды Нэрсэ прознает, что он, пусть и только в мыслях, но назвал его лошадью, а не конем… — Ты точно в порядке, Куки? — Тэхен дожидается от него не слишком уверенного кивка и тут же принимается шипеть, устремляясь вперед. — Ну Нэрсэ… Я сейчас ему такое устрою… А Чонгук… Он застывает на месте как вкопанный. Если бы у него было сердце, судя по тому, что он читал в книгах, оно должно было бы сейчас забиться как сумасшедшее. Разумеется, ему совсем не больно. Такие тычки для него ничто. Он бы и вовсе ничего не заметил, если бы не горящие от стыда щеки. Но то, каким испуганным выглядел Тэхен… Отряхиваясь от прилипших листьев, Чонгук вдруг понимает, что так смущающе сильно млеет от подобного обращения с собой. Так совершенно точно не должно быть с ним, сильным и одиноким. Но он ничего не может поделать с тем, насколько милым находит переживание Тэхена о нем. У вампиров подобное не принято. Издержки бессмертной жизни. Но Тэхен, даже зная правду о нем, все равно волнуется. И это самое очаровательное, что когда-либо случалось с ним. Разве что… Все еще пряча глаза в листве на земле и увлеченно отрывая травинки со своих рукавов, Чонгук, покрываясь мурашками, думает, что очаровательнее этого только так естественно выкрикнутое Тэхеном от испуга Куки.