Снег на моей голове...

Под крышу заметало все основательнее. Погода и не думала улучшаться. Рыжий-то был прав, вряд ли кто-то бы решился сейчас куда-то в этой снежной пелене лететь, ехать или иным способом добираться до места. Признаться, Ариадна и замерзла уже, но как представишь, что надо вернуться назад, в гудящую толпу, так лучше уж мерзнуть! Подспудно боялась: узнает кто-нибудь и закончистя ее покой. На заметаемом снегом крыльце была иллюзия одиночества. Это ведь и правда - иллюзия, а одиночество - про другое. Настоящее густое, кисельное одиночество было, когда не могла принять решение про Антона. Серебрякова была совсем не дурой, чтобы верить на слово Дадиани, с другой стороны — и совсем не дурой, чтобы поверить на слово тому же Антону. Хотелось, пусть косвенных, но весомых подтверждений из третьих рук. Не любых, знающих, что может свершаться в администрации “Большого театра”. И тут уж пришла к Коле с просьбой куда как неуместной, но важной: просила подключить свои связи и выяснить, идут ли переговоры? Нужно ли готовить почву? — Я бы на твоем месте начал с разговора,— совершенно не одобрил идею Николай. Сидели в ее кабинете и тихонько препирались между классами: и у него, и у нее были индивидуальные занятия к гастрольному туру. — Коль! Ты как ребенок, честное слово!— возмутилась женщина.— Неужели ты думаешь, что он правду выложит, если до этого прятался? Скорее уж начнет тщательно заметать следы! — Зачем подозревать человека в двурушничестве, учитывая, что он ровно ничего плохого до этого не делал? Что ему можно было на это сказать? Что Дадиани при всех его недостатках никогда не врал Ариадне по части работы и всегда предупреждал об опасностях? Плохая тема для разговора, будет сразу много ненужных вопросов: откуда знает, где видела Владимира, с чего верит ему после той сцены, свидетелем которой был Николай в театре? Не хотела всего этого. Коля многого не знает, рассказывать ему женщина ничего лишнего и личного не собиралась. При всем уважении к любовнику, не того уровня близости он человек,чтобы оголять не только тело, но и душу, тем более в таких тонких материях. — Ты мне предлагаешь его вслух оскорбить недоверием?— усмехнулась в ответ на высокопарную речь руководительница. — Я предлагаю задать простой вопрос,— пожал плечами Коля.— Зато перестанешь маяться. — Я перестану маяться, если ты мне скажешь, что подобные переговоры точно не ведутся,— пошла в атаку, умело зацепившись за слово. — Дело, конечно, хозяйское,— поморщился Николай,— но, если я могу высказаться, то сам бы не хотел такого отношения. Если у тебя будут подозрения про меня, лучше просто приди и спроси. Я обещаю, что врать не буду. — Учту,— едва заметно улыбнулась,— хотя вряд ли у нас с тобой дойдет до подобного, ты же всеми силами избегаешь погружаться всерьез в Школу. — Речь ведь может пойти не о Школе,— вполне серьезно заметил в ответ собеседник. — Да о чем еще-то?— оба замолчали, Ариадна так и осталась без ответа. Голова работала настолько в сторону потенциальной потери партнера, что даже краем сознания никуда не отвлекалась, кроме репетиций с артистами и своих профессиональных задач. Сложные в данный момент слова и мысли Коли тут же забыла, продолжила гонять пингпонговым шариком мысли о том, как можно будет постараться устроиться все же без Антона. С этим поехала в первую часть тура, куда товарищ и администратор только наезжал, чтобы не бросать всю работу, оставшуюся в Москве. Толком поговорить по душам времени не было. Пыталась найти зацепки, либо в подтверждение, что права, уходит; либо в обратную сторону, но не было ни того, ни другого. Антошка приезжал, помогал разбираться с делами, включая бумаги по аренде и сборы с продажи билетов с вычетом процентов и оплатой всем причастным. К сожалению, возвращение в Москву в середине тура добрых вестей не принесло. Николай лишь сообщил, что переговоры на эту должность и правда ведутся, Антона то ли рассматривали, то ли и по сию пору рассматривают, как одного из кандидатов. Это был конец, потому что лишиться вот прямо сейчас, сиюминутно его не могла. Надо было задержать, хотя бы на три месяца, а лучше на полгода! Потом сама, конечно, отправит: зачем он ей такой хитро пошитый? Выходило, надо идти на поклон в Володе. Может, обойдутся без грязи? Ну, зачем ему сорокалетняя женщина при россыпи молоденьких девчонок? У Серебряковой есть свои достоинства. Дочь у них опять же есть. Как-нибудь же и без постельных утех обойдутся? Набрала номер бывшего и ринулась с места в карьер: — Твое предложение про Антона в силе? — В силе, в силе,— усмехнулся голос в трубке,— но ты долго думала. И, я знаю, наводила справки. Меня обижает недоверие, Аришенька. Я тебе никогда не врал. — Конечно, и с женой ты развелся, и живем мы семьей. Все, как обещал,— процедила сквозь зубы Ариадна. — Эх, милая, не прощаешь ты людям слабости, а стоило бы,— не видела собеседника, но почти точно знала, как он театрально покачивает головой, упрекая ее в неразумности.— Впрочем, между нами все же много хорошего. У нас очаровательная девочка. Договоримся. Ей бы насторожиться при словах про очаровательную Еву, но слишком была занята Антоном и его побегом, чтобы услышать угрозу в словах мужчины. Дочь он почти не вспоминал, внимания на нее не обращал, с какой радости думать, что наконец-то в нем проснулось что-то отцовское? — Когда мы сможем встретиться?— вернулась в деловое русло Ариадна. — Да хоть сегодня, милая, ради тебя я освобожу вечер, ты же знаешь,— в тихом смехе послышалось сластолюбие, поежило ощущением, что постели избежать не удастся. С другой стороны, строить из себя девственницу, когда время бежить во вторую половину жизни — даже не смешно. Пережить постель с давно знакомым мужчиной, давно известным любовником — тоже мне — великая жертва! У нее сейчас есть главное — Антон, и неглавное — прилипчивость Дадиани и его наклонности престарелого сатира. Не конец света. Озадачила мать внучкой, которую надо будет забрать с занятий, как в тумане доделывала дела и отсиживала классы. Все время почему-то думала, что главное, чтобы никогда о том,что произойдет сегодня вечером, не узнал Коля. Вообще, любовнике думала много больше, чем о самой себе. Себя было даже не жалко. Жизнь во многом — насилие, то, что ей потенциально грозило, было не самым ужасным. Да, может, в конце концов Владимир, получив в кровати бревно вместо привычной Ариадны и сам успокоится по ее поводу. Не знала внутренних установок Николая, но понимала, что на планете не так много мужчин, способных отреагировать философски на то, что их женщина с кем-то там переспала. Хотя, наверное, со своей Аней он не живет братской жизнью, так что ревновать права и не имеет. Все мысли в конце концов сводились лишь к одному — закончить побыстрее неприятное мероприятие, переступить, как грязную лужу, и идти дальше. В идеале еще и забыть о том, что произойдет. Смска пришедшая ближе к вечеру окончательно сбила с нормального настроения, которого и так не было. Тест гласил: “Приведи себя в порядок так, как будто идешь в театр со своим кобелем. Мне понравилось.” Через паузу пришла еще одна. “Не вредничай.” Володя хорошо знал женщину, которую когда-то даже любил, так что вполне понимал, что с нее станется в ответ на подобное указание явиться в старой майке и мешковатых штанах. Со вздохом заглянула в плательный шкаф. Естественно, ничего даже близко соответствующего образу, в котором была в театре в нем не оказалась, но нашлась бордовая в черноту по густоте цвета юбка-карандаш длины миди, облегающая ноги так, что стесняла в шаге, к ней обнаружилась цвет в цвет блуза с ассиметричным широким вырезом, при движении ворот спадал с одного плеча, открывая косточку ключицы. Примерила. Заглянула в зеркало. Лицо в отсветах наряда цвета венозной крови казалось мертвенно бледным, впрочем, наверное, красок в нем и не было. Исправляла вызывающе ярким макияжем с темными тенями и такой же темной помадой. Во всем был слегка перебор, но какого дьявола?! Она не собиралась никому нравиться! Последним штрихом стали туфли на высокой “шпильке”, от чего женщина приподнялась ввысь на добрые десять сантиметров и теперь могла бы смотреть сверху вниз на большую часть мужского пола необъятной родины. Правда, к Антону, который попался на пути это не относилось. Он был и сам длинный, как пожарная каланча. Поправил очки, удивленно озирая подругу, и все, что нашел сказать: — Выразительно! У него были отвратительно честные глаза человека, который ничего не замышляет. Глаза верного товарища. Глаза, в которые она смотрела столько времени и они никогда ей не врали. А сейчас врали тем, что прикидывались теми самыми неврущими глазами. Хотелось расплакаться от мыслей, что доверилась ему, страдать будет из-за его подлости, а он обыкновенный, вполне себе нормальный и привычный Антошка. Как всегда, как каждый день до этого! — И куда это ты такая?!— недвусмысенно оценил голосом Ариадну партнер. — А ты угадай?— недобро хохотнула в ответ. — Судя по виду, либо на панель, либо на войну,— чуть заметно качнул головой Антон. — Все-таки ты большая умница. Даже слишком. Ей богу, стоишь многих жертв!— слова отдавали в горечь полыни и яда, но были правдой. — Надеюсь, можно обойтись без этого, хотя, кому не понравится, когда за него бьются?— глянул сквозь стекла очков внимательно, пытаясь рассмотреть что же там за голубой радужкой серьезных глаз. — Все для твоего удовольствия!— и пошла дальше, не обернувшись на удивленный взгляд в спину, хотя и ощущала его между лопатками. За рулем сидела достаточно долго, успокаивала дыхания, сознание. Ей было нельзя ошибиться, обмануться, сторговаться слишком дешево, так как оплату просили дорогую. Не потому что секс, потому что предательство себя. В балете себя предаешь постоянно, ради формы, ради роли, ради удобства партнера. В жизни, выходит, то же самое. Ради этой самой жизни. Ради своего дела. Ради кучи людей, которые завязаны на театре. И, как ни смешно звучит, ради своих же великих целей. Предаешь себя ради себя. С целями у нее все было в полном порядке. И Антон стоил мессы. Даже не Антон, Антон теперь ничего не стоил, но Школа и театр — стоили. Десятки людей, работающих и учащихся — стоили. Если когда-то сегодняшний вечер выплывет и Коля попробует ее осудить, тем хуже Коле. Хотя, когда он выплывет, никакого Коли, возможно, в ее жизни и не будет уже. Рано или поздно великий бред у него исцелится, а семья останется. Так что, Николай просто не в счет, пусть думает, что хочет, и делает, как знает, если ему не понравится или захочется осуждать. Пость с тем и живет! Как ни странно, но забыть-то и не удалось Колю. Всю дорогу вела с ним внутренний диалог. Даже внутренний скандал: придумывала его аргументы, парировала своими. Измоталась больше, чем от любой настоящей ссоры, потому что, оказывается, была куча аргументов, почему она делает все не так. И они звучали сильно. Особенно голосом любовника. У ресторана, в который позвал Дадиани, выходя из авто, так шарахнула дверцей, что удивленно обернулась заходящая в двери парочка. Наткнулись на мертвый взгляд красивой женщины, ломающей замки в собственной машине, предпочли ретироваться без единого комментария. Заодно все остались живы, а настроение дошло вместе с ней до столика с улыбающимся Владимиром Эдуардовичем, который оценил приглашенную даму и промолвил: — Я, конечно, не совсем на это рассчитывал, но так даже интереснее. Присаживайся, красавица. В ногах правды нет, а вечер я планирую долгий. Рядом с его вальяжным спокойствием Ариадна всегда несколько терялась. Он был старше, опытнее, знал и понимал больше. И пользовался всем багажом образа на сто процентов. Вот и сейчас то, как начал Владимир, на миг сбило с линии, сделало из взрослого, битого в бизнес-превратностях и творческих сварах человека молоденькую девушку, когда-то встретившую обаятельного и умного взрослого мужчину. Невольно вернулось и то большое светлое чувство, с которого начиналась их общность. Лишь миг, но даже миг сегодня был слабостью.