—
В своей жизни Чуя опасается лишь нескольких вещей. Встреча с небезызвестным Одой Сакуноске, обоготворяемым Дазаем парнем, входит в этот список. Оглядываясь назад, он сожалеет о большинстве принятых им решений. С осознанием того, что вечер пройдет либо классно, либо королевским провалом — и с расстройством желудка, потому что встреча с Одасаку вызывала у него достаточно тревоги, что его тело решило устроить ему бойкот — Чуя оказывается на кровати Дазая. Что совсем не в новинку. Он уже проводил много времени на кровати Скумбрии, поедая чипсы за просмотром фильма. Это было бы даже не так плохо, если бы сейчас не находился верхом на Дазае, упираясь коленями по обе стороны бедер парня, не нависал бы над ним, а открытая косметичка не валялась бы на простынях. Буквально находиться на пахе объекта своего воздыхания истощает терпение Чуи, будьте уверены. Нет ничего веселого в осознании присутствия Дазая под собой, одетого в серые спортивные штаны, футболку и запредельное количество слоев бинтов. Итак, несколько обстоятельств привели Чую с его косметичкой к его долговязому дурному лучшему другу, растянувшегося прямо перед ним. А именно, это вина Мицуру. Она пригласила их на вечеринку. Что стало бы плохим событием, если бы Дазай радостно не сообщил ему о появлении Одасаку, и не попросил его сделать ему макияж. И Чуя — профессионал, верно? Но Дазай…черт возьми. Такой Дазай, с глупой ухмылкой, разметавшимися по подушке мягкими волосами, и так близко, что Чуя почти чувствует его дыхание по своей коже – вот-вот надвигающаяся катастрофа. Поэтому, Чуя делает то, что делают профессионалы лучше всего: фокусируется на том, что не может терпеть в своем клиенте. — Черт, перестань моргать! — Я не моргаю! — Я заколю тебя кисточкой, если не прекратишь — и не ворочайся! Ты что, червь? — Чуя — слизень. Вертеться на месте больше похоже на его работу. — ноет Дазай. О-черт-возьми-пять. В этот момент Чуя не решается нанести тушь на ресницы этого идиота; он может подойти к зеркалу и справиться с задачей. — Моя работа — внести презентабельности в твой образ сегодня, ты, кусок дурака. — А тебе обязательно прикасаться ко мне? Ты заразишь меня своей слизью! — Ха!? Сам попросил сделать тебе макияж. Во время разговора Чуя хватает Дазая за подбородок, чтобы повернуть его голову под углом с целью проверить идеальность нанесенного средства с обеих сторон. Возможно, его движения особенно резкие, но он клянется, что чувствует, как парень под ним дрожит — и не в несексуальном смысле, типа, мне-это-совсем-не-нравится. — Ауч. Чуя буйный. И сидит на моих яйцах, — бормочет с рыком Дазай, что звучит капризно, чем болезненно. — Ты можешь потерпеть пять минут, будь умницей! — Нет! Чуя сейчас раздавит меня, и я умру! — Тогда сделай сальто, — говорит Чуя, при этом немного распределяя свой вес, чтобы не причинить боль брюнету. Хорошо, что они вновь сближаются, полагает он. Да, даже если это подразумевает нахождение на яйцах Дазая — конечно, в платоническом смысле. Правда в том, что он скучал по Дазаю. Он практически забыл, что значило быть влюбленным в него, но последние проведенные с ним месяцы только усилили это чувство. — Чуя? Он отмахивается от этой мысли, встряхнув головой. — Извини, отвлекся. — Его пальцы рыщут в косметичке маленькую емкость с жидкой подводкой. — Подводку? — Ага. — Какого цвета? — Черный, очевидно. Прямо в цвет моей души. Несмотря на усилия Чуя одаривает его беспечной улыбкой. — Какой же ты идиот. — Но Чуя все еще любит меня. При этих словах Чуя едва не подавился своим же адамовым яблоком. Если бы только Дазай знал. Он колеблется, подбирая слова между тем, чего он хочет, и тем, что представляет безопасность. Заткнись, чертов Дазай. — отвечает он, потому что это является устраивающим всех ответом. Оскорбление звучит так, словно с его помощью между ними увеличивается дистанция — будто Дазай может таким образом отличаться от Саму. В ответ Дазай подтягивается ближе. — Если серьезно, я все еще тебе нравлюсь? — Смело с твоей стороны предполагать, что ты мне когда-нибудь нравился. — Что ж, справедливо. Мне тоже не нравится Чуя. Они просто являются друг для друга людьми, которые когда-то были близки. — Эй, Дазай, я хочу кое-что спросить. — Чуя морщится, поигрывая с подводкой. — Засмеешься, прыгну тебе на живот и отдавлю яйца. Договорились? — Фу. Договорились. — Как думаешь, твой Одасаку возненавидит меня? Лицо Дазая становится серьезным, словно по щелчку пальцев. Он медленно поднимает руку. На его лице больше нет намека на улыбку, хотя тень ямочек на щеках смягчает его взгляд; на этот раз это нежная улыбка, в которой нет следа насмешки или ожесточенности. Он аккуратно убирает нависшую прядь со лба Чуи. В его жесте столько искренней нежности, что от мягкости его движения у Чуи вышибает весь воздух из легких. — Ты ему понравишься. — уверяет его брюнет. Шепот его слов звучит робко. — Что, если он возненавидит меня и засомневается в том, почему мы вообще стали друзьями? — Он не станет. В конце концов, ты мой Чуя. Обозначенное им имя задумано как противопоставление с Одасаку Дазая, но от этого оно странным образом звучит лично и интимно. — Хм. — Чуя, я серьезно. Одасаку слышал все о мальчике, укравшем горшок с цветами, от чего меня почти отчислили. — Челюсть Чуи отвисает от услышанного, но Дазай продолжает, чтобы избежать предвиденной им паузы. — Он слышал о моем первом поцелуе, как ты сломал мою приставку, и том, как ты плакал, когда я убил твоего Тамагочи. Кстати, извини за это. — Ты прав, но тебе не жаль. Он знает, что ты жульничаешь в Марио Карт? Дазай оставляет этот вопрос без ответа. — Якобы знает. — Якобы пошел в жопу, придурок. — Чуя просто неумеха. И, да, Одасаку знает, что ты еще тот неумеха. Парень ехидно улыбается ему, на что Чуя не может сдержать улыбку в ответ. Даже если подло жульничал и специально заморил голодом бедного кота Тамагочи, упокой, Господь, его душу. — Ты упомянул, что рассказал Оде о том поцелуе, — говорит Чуя, стараясь придать непринужденности сказанному. Игнорируя, как Дазай забавно напрягся под ним. — Забавно, думал, что ты жалеешь об этом. — Что? — Случайно услышал ваш с Мицуру разговор. То, как ты сказал, что не сделал бы этого, была бы возможность. Дазай вздыхает. — Ну, так и есть, — отвечает он тоном, будто избирает каждое слово, чтобы не обидеть. В любом случае, Чуе уже больно, но это его дело; он слишком переживает. — Мне жаль за то, что наш первый поцелуй закончился тем, что наши пути разошлись. Секунда. Очередной вздох, на этот раз более глубокий. — Я украл твой первый поцелуй и превратил его тупую, детскую вещь, когда у тебя могло быть что-то более значимое. — Дазай, — бормочет он, — ты был моим лучшим другом. — Да, но— — Он много значил для меня. — И все же для нас обоих в нем не было достаточно смысла, чтобы поддерживать связь. — Произнеся вслух свою мысль, слабая улыбка расцветает на лице Дазая, как будто он только что не ударил его этой фразой. Ведь правда, сожаление не может поменять прошлого. — Чуя собирается использовать подводку или…? Прищелкнув языком, Чуя благодарен Дазаю за смену темы разговора. По крайней мере, легче будет сконцентрироваться на скольжении линии по веку парня, оставляющий толстый слой густоты чернил, а не на том, как они потратили столько лет впустую в погоне за тем, чего не было.—
Вилла, принадлежавшая Фудживаре, представляет собой огромный образец богатства и (безвкусной) современной западной архитектуры, чего и следовало ожидать от богатенького спортсмена, у которого квадратных метров домашнего спортзала больше, чем клеток мозга. Кроме того, Дазай понимал с того момента, как Мицуру определила вечеринку как «небольшой сбор близких друзей» — Фудживара пригласит как минимум половину их университета. Он такой хвастун. Так получилось, что он бы предпочел устроить романтическое свидание с тостером в ванне, а не входить в логово жиголо Фудживары Тейки, потому что никогда не знаешь, какой болезнью завершится вся затея, но Мицуру вынудила его пойти. Им приходится выходить в свет, чтобы фальш их отношений выглядела правдоподобно. По крайней мере, алкоголь бесплатный и закуски приличные. По крайней мере, услышав, что Одасаку тоже будет на вечеринке, он счел этот случай прекрасной возможностью представить друг другу его лучшего друга и Чую. Ладно. Таков был план, но Фудживара и Мицуру утащили Чиби, оставив Дазая недовольствовать в углу. — Это Чуя, — говорит Мицуру. — Для тех, кто не знает, он мой младший брат. — добавляет она, обнимая Чуя за плечи. — Он изучает модный маркетинг. И он сосед Дазая по квартире. Чуя вежливо кланяется. — Рад познакомиться. Так отточено. Кажется, он говорит незаметно, от чего Дазай закатывает глаза. Он знает, какой Чуя на самом деле, когда никого нет рядом; громкий и беспечный. — О, ты живешь с парнем Мицуру? — Какой Дазай-сан, когда дома? — Ты так похож на Миччан! Как мило. — Эмм!? На безопасной дистанции Дазая безмолвно разрывает изнутри. Он поднимает руку и рассеянно нащупывает зубами большой палец, смыкаясь вокруг, царапая кожу и ноготь. Он грызет его. Чуя и Мицуру, очевидно, связаны друг с другом, но можно проследить влияние Поля и Артура. Однако именно их разность цепляет внимание Дазая. Чуя ниже ростом, мускулистее, но одновременно подтянут. Мицуру высокая, и она ассоциируется с теплыми цветами, нежели с красными и небесно-голубыми оттенками Чуи. Ее белое платье выглядит элегантно рядом с рубашкой Metallica Чуи, заправленной в черные джинсы с высокой талией, ведь, конечно, всем нужно обратить внимание на его зад. — Да, — говорит девушка. — А еще он очаровательный, умный и чертовски привлекательный. — Это семейное. — говорит Фудживара, пожимая плечами. Дазай делает вид, что не слышал этого. На самом деле он согласен. Просто сейчас у него другая проблема, потому что пробормотанное парой девушек «мы видим!» заставляет его задуматься, стоит ли жизнь в тюрьме тридцатисекундной расправы над ними. — Ой, Мицуру… — рычит Чуя. Он покраснел до кончиков ушей. — Ох! А еще он свободен, поэтому, принимаю предложения руки и сердца! — Можешь прекратить? — Миччан, оставь его в покое. — говорит Фудживара. Среди толпы Дазай улавливает его тонкую улыбку. — Шучу!~ А если серьезно, ребята, отнеситесь к нему хорошо. Иначе я вас придушу. Дазай не оставляет в покое свой палец. Какое бы предложение о свидании ни получил Чуя, ему придется положить этому конец. Он настолько поглощен мысленным проклятием собравшихся вокруг Чуи людей, что не слышит приближающийся стук каблуков. — Вот ты где. Ох, думает он, наконец-то хоть кто-то, кто ему приятен. — Привет, Акико. — Не нужно убивать никого взглядом, ворчун, — говорит девушка, ударив локтем в ребро. — Выпьешь с нами? — Я занят. — Ну же, — подталкивает Йосано. — У Анго есть немного импортной текилы. Перестань пялиться на свою девушку и повеселись немного. — Я не пялюсь. — Тогда подвинься. Мицуру присоединится к нам, как закончит с братом. Лениво бормоча, что Мицуру не обязательно присоединяться к ним, Дазай отводит взгляд. Иначе он может проболтаться, что тоскует не по Мицуру, не будь ему все равно. Хуже того, Йосано умна. Ей потребовалось три секунды, чтобы сложить дважды два и понять, кто на самом деле отнимает все его внимание. Захлебнуться в стакане виске — или двадцати таких же — звучит лучше, чем вечное унижение.—
Когда Одасаку подсаживается к нему, у Чуи практически происходит сердечный приступ. Часть его уверена, что тихое нечитаемое выражение лица мужчины — голубизна его глаз, тонкая линия губ — вызовет у него аневризму, если и дальше сделает попытку считать его. Ода Сакуноске – олицетворение покоя, воплощение воодушевляющей истории, которая, определенно, оставит на вас неизгладимое впечатление. Что иронично, учитывая факт статуса Дазая как самого неспокойного человека на планете, хотя Чуя предполагает, что они дополняют друг друга. Эмоции Оды также трудно распознать, но, вероятно, в нем нет той бездонной ямы, которую Дазай прячет за фасадом веселья. Но рядом с ним Чуя не может расслабиться. Он почти не разговаривал, когда Дазай представил их, и сейчас он едва может функционировать. Как Ода может быть таким невозмутимым, находясь на одном диване, словно они заочно не являются лучшими друзьями? Он качает правой ногой. — Лучше не облажайся. — говорит себе рыжий. Дазай возненавидит его, в том печальном раскладе, если Ода возненавидит его. Никакого давления. — Знаешь, Дазай рассказывал о тебе, — говорит он, чтобы заполнить тишину. — Он рассказывал, что вы написали ему рекомендательное письмо на соискание докторской степени. — Это так. Он умный парень. — К сожалению, — соглашается Чуя, сделав глоток вина. — Дома говорили, что он гениален. Задумчиво Ода опускает голову набок. — Некоторые из наших профессоров разделяют это мнение. И я бы сам не исключал этого. — Но все же надеюсь, что это не так. Этому тупице не нужно еще больше причин, чтобы чувствовать себя аутсайдером. — Честно? Он бы хотел, чтобы Дазай был немного менее умным и счастливее. — Ода-сан, так ведь? — Просто Ода. — Спасибо, что присматриваешь за ним. Знаю, что это может быть тяжело. — Все не так уж и плохо, — отвечает Ода. — Дазай тоже рассказывал о тебе. Ничего не получится, думает Чуя в этот момент. — Он выболтал все, да? Что он рассказывал? — Что вы приходились друг другу друзьями. Выбор его слов вызывает раздражение, поднимающееся вверх по шее Чуи, его волосы встают дыбом. Ему приходится разжать и вытянуть пальцы прямо, чтобы не сжимать их в кулак. Приходились. Вздыхая, Чуя убеждает себя, что оборонительное поведение никак не поможет ему. Нет ничего плохого в правде — лишь сухие и неопровержимые факты. Отстойные факты, что паршиво. — Ага. Ну, раньше мы учились в одной школе, а теперь живем под одной крышей. Думаю, жизнь — забавная штука. — Жизнь очень забавная штука. Каким был Дазай в детстве? — Абсолютной катастрофой. — отвечает он, не делая малейшей паузы. — Он был огромным паршивцем, каким и остается по сей день. Думал, что он исправится, но у него все еще есть привычка класть хлопья перед молоком и спать только на правом боку. А палочки для еды он держит слишком близко к кончику. — Правда? — спрашивает Одасаку. — Никогда не замечал. — Я заметил, — говорит Чуя. Он заархивировал бесчисленное количество фактов о Дазае в отдельной папке своего разума. — Он никогда не затыкается, даже если запихнуть ему еды в глотку, но если прислушаться, это всего лишь шум для того, кто никогда не жалуется и не раскрывает себя по-настоящему. — Вздох. — Черт его побрал. Он все еще заставляет меня беспокоиться. «Я женюсь на Саму», отдается эхом в его сознании. И посмотрите на них сейчас. Ода расспрашивал о детстве Дазая, а он болтает без умолку. — Типа того, — говорит Чуя, прежде чем успевает сделать паузу. — Имею в виду, что такое за дурацкими бинтами? Иногда думаю, не скрывается ли под ними тот мальчик, которого я знал. Потому что, большую часть времени, я, блять, не могу найти его. Ода бросает на него взгляд. — Неужели он настолько изменился? — Безумно. Но, думаю, сейчас это не имеет значения, потому что сейчас он кажется счастливым. — На середине предложения Чуя понимает, что это наполовину ложь; он ненавидит Миру за то, что украла его влюбленность, но, пока Дазай счастлив, он будет держаться в стороне в попытке защитить это мимолетное счастье. Он ждет, пока Ода скажет что-нибудь в его поддержку, прежде чем продолжить. — Он просто бесящий сукин сын, но … — Чуя замолкает, продолжение его мысли оседает в его легких. Острота слов режет нежность кожи, как осколки стекла. — Но все равно, он хороший человек. Просто слишком туп, чтобы заметить. — Понимаю. — Так что, да. Он сильно изменился. Мы оба изменились. — шепчет он, благодарный за то, что выпил всего один бокал вина. Если бы он был пьянее, то, вероятно, проболтался бы, что Дазай — его незажившая боевая рана, постоянно дающая о себе знать. На мгновение взгляд Оды замирает на нем. Его губы кривятся. — Должен признаться, Чуя-кун, ты не такой, каким я себе представлял. Класс. На него официально навесили ярлык чудака. — Извини. Я сказал что-то странное? — спрашивает он так, будто его не стошнило на едва знакомого человека пятиминутной речью о Дазае. И ему еще так много хотелось бы рассказать: какой раньше была его улыбка, какой была на ощупь его кожа без бинтов. Как он раньше дрался с Федором за внимание Чуи. — Вовсе нет. — Я спрашиваю, потому что ты смотришь на меня так, словно я — целый цирк. — Извини, Чуя-кун, это не входило в мои намерения. Просто никогда не слышал, чтобы кто-то так отзывался о Дазае. — Никогда не слышал, чтобы кто-то называл его надоедливым сыном неблагородной женщины? — хихикает Чуя. — Потому что для меня это бред. — Нет. Я никогда не встречал кого-то, кто бы понимал его. — Дрожь пробегает по спине Чуи, хотя он уверяет себя, что это ничего не значит. Это не значит, что Ода видел его насквозь. Не значит… — Ты влюблен в него. Ах. Дерьмо. Кровь Чуи застывает в жилах. Ему понадобилось ровно три минуты, чтобы разговориться и разрушить все шансы на дружбу с кем-то, кто знает и Дазая, и Мицуру. Поаплодируем ему. Может быть, он выиграл какой-нибудь тупой приз за лучшего клоуна вечера. В его духе. Чуя цепляется за свой опустевший стакан, словно сжатие пластика может перенести его куда-нибудь подальше; возможно, туда, где он может умереть и его никогда больше не найдут. — Я… — Не оправдывайся. Я никому не скажу, — говорит Ода. Чуя слышит, как он размышляет. — Вообще-то, я чувствую облегчение. Он морщит лоб. — Облегчение? Что ж, это чувство разделяет лишь он, потому что Чуя ощущает полную противоположность облегчению. — Ага. Дазай безмятежнее, когда ты рядом. — Потому что я стрессую рядом с ним. Ода издает короткий смешок. — Иногда я его не понимаю, но спасибо тебе за то, что делаешь Дазая счастливым. Чуя не знает, что делать с этой похвалой. Он не уверен, что прошел тест — и теперь он вообще не уверен, было ли это тестом вовсе. Он одаривает Оду робкой улыбкой в ответ. — Не за что. — говорит он. Он делает меня счастливым, вкладывает он в эти слова.—
На часах почти полночь, и Мицуру полагает, что вечер проходит не так уж плохо. Золушка может сказать, что она довольна и ждет, когда принц подберет ее туфельку. Дазай флиртует с симпатичной брюнеткой в бильярдной — а когда он не флиртует? И Харуно-чан в любом случае в его вкусе, Чуя оживленно вел беседу с Одасаку, и она идеальный тихоня. Она ждет. Она знает, что нельзя торопить судьбу. И — — Надеюсь, тебе нравится вечеринка. И, не могли бы вы взглянуть на это? Похоже, ее принц наконец-то решил подобрать хрустальную туфельку. На это ушло всего три бутылки пива и слишком много часов притворства, что ее интересует политика, музыка и светские беседы, но ее усилия окупились. Нацепив на лицо самую располагающую улыбку, Мицуру смотрит на Фудживару так, словно не возражает прождать его всю ночь. — Все не так уж плохо. Чуя хорошо проводит время. — Видел, как он разговаривал с Одой, — соглашается Фудзивара, указывая большим пальцем через плечо на диван. — Твой так называемый бойфренд хоть раз приглашал тебя потанцевать? Мицуру качает головой. — Видимо, он занят. Фудживара кривит губы. — Ублюдок, — говорит он, и вена на его шее заметно вздувается. Однако его взгляд смягчается, когда он улыбается ей. — Не хочешь потанцевать? С легким замиранием сердца Мицуру думает, что это удобно, что Дазай не заботится о своей репутации и о том, за что люди его ненавидят. Даже, к счастью. Было бы жаль, если бы Фудживара узнал, что ее так называемый бойфренд намеренно пренебрегал ею, чтобы оставить место для него. Отсутствие внимания изначально было приманкой. Она улыбается в ответ и принимает руку мальчика, ее пальцы ложатся на его ладонь. — Да, — говорит она. — Спасибо.—
— Ты танцуешь? Первая мысль Чуи; блять, наконец-то. Он не знает парня, который заговорил с ним, но сразу же обращает внимание на то, что незнакомец симпатичный. Короткие каштановые волосы обрамляют его круглое лицо, а узкие плечи идеально расправлены в миниатюрном теле. Он даже не намного выше Чуи, что, должно быть, впервые. Он не в обычном вкусе Чуи, но румянец, окрашивающий его лицо, трогает сердце рыжеволосого. Он мог бы потанцевать с Стеснительным Парнем один раз, просто ради развлечения. Тогда он мог бы написать Флагам, которые все еще убеждены, что последним человеком, с которым Чуя случайно переспал, был Федя. (Это было не так, но все равно это был лучший случайный секс, который у него когда-либо был.) Однако в тот момент, когда Чуя встает и улыбается парню, твердая рука опускается ему на плечо. Затем над его ухом проносится дуновение воздуха. — Извините, Кобаяши-сан. Боюсь, что Чиби занят на эту песню. Глаза парня удивленно распахиваются, когда он отступает, и Чуя хочет умереть. Должно быть, кошмар. — П-простите, Дазай-сан! Я не знал! — Все нормально~ — Извиняюсь! Кобаяши кланяется, и — да. Определенно, это был ночной кошмар. У него произошел тяжелый приход, потому что Дазай крадет его, как чертову посылку, и Чуя отказывается верить, что это происходит на самом деле. — Не переживай. Я краду Чую, прямо сейчас! Пока-пока~ — Я не занят? — говорит рыжеволосый достаточно громко, чтобы слова донеслись до незнакомца, — это был Кобаяши? — чтобы услышать. — Нет, занят, — бодро парирует Дазай, увлекая его прочь. Единственное, что Чуя может сделать, это следовать за Дазаем, как овца, даже если этот ублюдок ведет его в противоположном направлении от парня на одну ночь, при этом болтая всякую чушь. Его веселый тон сменяется явным раздражением, как только они оказываются вне досягаемости Кобаяши, и его улыбка увядает. — Угх. Раздражает. — Только я так могу говорить, идиот! Что за черт?! — Чуя заставляет меня делать всю грязную работу. — Ха?! — Естественно я защищаю тебя. Кобаяши тебе не подходит. — Сказал ты. И вообще, почему ты здесь? — К твоему сведению, я веселился со своими друзьями, но сжалился над глупым слизнем, — говорит Дазай, пожимая плечами. — Я не могу поверить, что Чуя ни с кем не общается. Чуя усмехается. — Да, и чья же это вина? Тем не менее, он позволяет Дазаю вести его через комнату, слишком сосредоточенный на руке парня, обхватывающего его запястье, чтобы обращать внимание на то, что они продолжают натыкаться на полупьяных незнакомцев. Дазай бросает взгляд через плечо и моргает, глядя на него. Черт бы его побрал, он кажется искренне озадаченным. — Тебе нравится Кобаяши? — Ну... может быть? Не знаком с ним. Благодаря Дазаю, он никогда его не узнает. И не похоже, что он планировал спрашивать о его биографии, просто чтобы потусоваться, выпить и, может быть, отсосать. Дазаю не нужно говорить так, как будто Чуя планировал брак с этим парнем; это просто секс. Это не так уж глубоко. — Ты можешь найти кого-то нибудь получше. — И полагаю, что мы так и никогда и не узнаем этого, если твоя назойливая задница в таком же духе будет все портить. — Просто— Кобаяши не стоит твоего времени. — Пауза. Затем Дазай отпускает его. Они дошли до стола с выпивкой, заметил Чуя, и брюнет уже отошел за двумя стаканами. Черт, было быстро. — На самом деле, все здесь довольно скучные, кроме Одасаку, который, очевидно, не находится в зоне каких-либо отношений, и твоей сестры. Кроме того, я лучший друг Чуи. — Да, и...? — Я обязан одобрить твоих ухажеров. — говорит Дазай, слегка наклоняя голову. От этого движения темные пряди его челки подпрыгивают, и Чуе приходится ухватиться за край рубашки, чтобы не убрать волосы со лба парня. В конце концов, он полагает, что это шутка над ним: препираться и выпивать с Дазаем в сто раз лучше, чем переспать со случайным незнакомцем. Настолько он отчаян. Когда Дазай предлагает ему пластиковый стаканчик, до краев наполненный красным вином, Чуя спокойно принимает его. Грешно подавать вино в пластиковой емкости, но сегодня он оставит это без внимания. — Мой что? Ты что, двоюродный брат Бриджертонов? — Ах, забавно. Просто должен убедиться, что Чуя флиртует с правильными людьми. — Нет, ты этого не сделаешь. — А что, если они ужасны? — Кого это волнует? Мне не нужно связывать себя с ними узами брака, идиот. — А что, если они зарежут тебя в переулке? — говорит он, не обращая внимания на то, как Чуя поднимает глаза к потолку. — Да ладно, ты должен поблагодарить меня. Я, типа, бета редактор твоего выбора парней. — Пожалуйста, перестань, меня сейчас стошнит. И ты говоришь как Альбатрос, с той разницей, что Альбатросу я доверяю, — стонет Чуя. Однако в его голосе все еще слышится смех. — И вообще, что должны сделать эти бедолаги, чтобы его высочество Скумбрии смилился? Дазай ухмыляется. — Ну… — отвечает он, поднося к губам свою чашку. Он как раз собирается заговорить, играя паузой, когда к ним присоединяются Ода и девушка с заколкой-бабочкой в волосах, которую Дазай представляет как Йосано Акико. Чуя никогда не узнает, что должны сделать люди, чтобы пройти тест Дазая, но он не уверен, что хочет заниматься погружаться в это расследование.—
— О, Дазай. А вот и ты. Отчасти, Чуя винит себя за все случившееся. Это он виноват в том, что ослабил бдительность. Первое, что он распознает в парне, который подошел к ним, — это то, что тот в стельку пьян. Он невнятно произносит слова и еле волочит ноги. От его шелковой рубашки пахнет текилой, импортной бутылкой, которую Анго купил во время недавней поездки на другой конец света. Даже его крашеные светлые волосы, кажется, пропитались запахом спиртного и дешевым дымом сигарет. Парень шатко плетется в их сторону, не сводя глаз с Дазая. И под всем этим — под его нетвердыми шагами и кривой ухмылкой — он выглядит расстроенным, с той колючей болью, которую алкоголь обычно высвобождает. Та боль, которая делает людей глупыми, та, которая провоцирует драки. Нехорошее предчувствие пробегает по спине Чуи, когда он понимает, как напрягается тело Дазая. — А-Риичи-кун. Здравствуй. — Затем, парень обращается к Чуе: — Чиби, это Уэно Риичи, с факультета журналистики. Его девушка, Томи – общий друг. — Бывшая девушка, — шипит мужчина. Дазай наклоняет голову. — Приношу свои извинения. — Не говори так, будто не злорадствуешь. — О нет. Кажется, он разозлился из-за этого, думает Чуя, встав рядом с Дазаем. Зная Дазая и его дурные привычки, когда дело касается девушек, он, возможно, сыграл в этом свою роль. — Как у тебя дела? Я слышал, профессор Каджи надрал тебе задницу на последнем экзамене. Довольно позорное зрелище. — Так и было. Мой не самый лучший момент. Хотя Дазай принял нападку изящно, Чую передернуло от их разговора. Он помнит, как Дазай катался по дивану, называя себя бесполезным, будто плохая оценка определяла его как личность. Он готов поспорить на свою коллекцию косметики, что клеймо Дазая не было случайным. Сейчас он не знаком с этим Риичи, но начинает становиться очевидным, что Дазай вывел его из себя. И, если действия Дазая умалили его, рыжеволосый не удивлен, что парень придерживается той же тактики. Это даже естественно. — Что случилось, Дазай? Потерял хватку? Слишком занят, трахая чужих девушек? Чуя мгновенно обнажает зубы. Да, нет. Естественно и понятно, сказал он? Зачеркните. Он вдавит десны этого засранца ему в череп. — Проблемы, урод? — Разве что несколько. — Губы Риичи кривятся. — Отвали. И вообще, ты кто такой? — Тот, кто набьет тебе твое свежее личико, если ты не заткнешься. — рычит Чуя. — Оставь его в покое, Риичи. — Или что? — Да ладно, Дазай, — раздраженно говорит Чуя. — Оно того не стоит. Когда его пальцы обхватывают запястье брюнета, и тот пытается оттащить его, глаза Чуи ищут Мицуру в толпе — в надежде, что она сможет помочь решить надвигающуюся драку. Он не уверен, что сможет остановить Дазая, потому что, честно говоря, парень заслуживает хорошего удара. Хотя ему следовало ожидать, что Дазай собирается стряхнуть его руку. Парень напрашивается на драку. — Люди говорят о тебе, придурок. Они говорят, что ты гений. — отвечает Риичи. — Думаю, да. — Томи тоже так считала. Дазай приподнимает подбородок чуть выше. То, как он засовывает руки в карманы своих темных брюк, излучает самодовольство; его безразличное, беспечное отношение заставляет людей чувствовать себя глупыми просто от того, что Дазай смотрит на них. — Похоже, у тебя иное мнение на этот счет. Парень усмехается. Желтые, испачканные никотином зубы сверкают в свете ламп, но в его радужках нет радости. — Не я один. Все знают, что, если бы твой дорогой Ода не порекомендовал тебя, тебя бы отчислили. — Дазай, — бормочет Чуя, пытаясь глазами сказать другу стоп-слово. И снова его игнорируют. — С кем ты трахнулся, чтобы претендовать на докторскую степень? Это был Ода? Глаза Дазая сужаются. Его голос звучит жестко, без прежней фальшивой жизнерадостности. — Это просто смешно. — Почему же? Задел за живое, Дазай? Люди начинают пялиться на перепалку, привлеченные жужжанием воздуха и повышенным тоном голосов. Смех Риичи перекрывает музыку, безрадостный — он звучит так, словно шаги по стеклу, как вбитые в доску гвозди. — Итак, чей член пришлось тебе отсосать, чтобы подняться так высоко по служебным спискам, а? — Почему же, — растягивает слова Дазай. Он выше, и Бог свидетель, Дазай может использовать свой рост, чтобы заставить других чувствовать себя крошечными. — Не всем нужно так ухищряться. Хотя, похоже, тебе это очень знакомо. Ты пытался подняться вверх через постель, но этого все равно было недостаточно? Твоя девушка узнала об этом? — Ты знаешь, что произошло. — Нет, понятия не имею. — Томи, она сделала это... Ты ублюдок, она… — голос Риичи прерывается дрожью. — Она — — Небольшой совет. — невозмутимо прерывает его Дазай. Он делает шаг вперед. По тембру его голоса, нежному и резкому, как сладкая кислота, капающая на плоть, Чуя уже знает, что слова Дазая направлены на то, чтобы искалечить и унизить. Затем добить. И все же, каким-то образом, его голос звучит настолько гипнотически, что невозможно не прислушаться. — Тебе нужно быть хотя бы наполовину умелым в постели, если ты хочешь обменять секс взамен на силу. — Ухмылка. — Судя по тому, что рассказала мне Томи-чан, это не твой случай. Вот что заставляет Риичи сорваться. Это его фишка, сказал бы Дазай, и Чуя уверен, что позже парень получит удовольствие от того, что нажал на нужные кнопки, чтобы превратить разъяренного мудака в жестокого. Позже он даже посмеется над этим. Однако сейчас рыжеволосый смотрит, как Риичи кидается вперед, бросаясь на Дазая. Он издает во всю мощь легких глухой боевой вскрик, целится и попадает. Он управляет ударом, но его действие замедляется из-за большого количества выпитого. Хотя и с трудом, Дазай уклоняется от этого. Однако со вторым ударом ему не так повезло: брюнет быстр, но он навеселе и не готов к драке. Рука Риичи с приглушенным звуком ударяется о предплечье Дазая. — Какая жалость, — все еще напевает Дазай, выходя из зоны досягаемости друга без какой-либо видимой реакции. Его скрытая улыбка остается неизменной. — Похоже, с этим у тебя тоже все паршиво. — Пошел нахуй. — выплевывает Риичи. Он снова атакует. И снова он терпит неудачу. Его шаги гремят в комнате, когда он ускоряется в направлении брюнета, но Дазай легко увиливает с прежней улыбкой и спрятанными в карманы руками. Можно подумать, что это не первая драка, с которой он сталкивается, и Чуя внутренне проклинает его. — Думаешь, самый умный, — говорит Риичи, тяжело дыша. — Нет, нет, — в голосе Дазая слышится нотка жесткости. — Просто думаю, что ты не особенно сообразителен. — Заткнись! — Хотя я понимаю, почему Томи-чан была недовольна буйным уродом. — Заткнись. Дазай насмехается над Риичи, быстро отодвигаясь каждый раз, когда парень выпрямляется и пытается схватить его. Оглядевшись вокруг, с оттенком облегчения оценив, что толпа скорее радостно взбудоражена, чем обеспокоена, Чуя говорит себе, что ему следует держаться подальше от этого. Это самый разумный поступок. И он хочет этого, пока не замечает, как Риичи подходит к соседнему столику, хватая первое, что может превратить в оружие. Его дрожащая рука вслепую обхватывает коричневое горлышко бутылки. Покрасневшие костлявые пальцы сжимают темное холодное стекло. Всего лишь секунда, как раз достаточное время, чтобы в мозгу Чуи сработал сигнал тревоги. Пивная бутылка. В мгновение ока ставки растут. Некоторые люди не могут иметь преимущества без оружия в руках. Приглушенный вздох прокатывается по аудитории подобно волне. Они наблюдают с открытыми ртами и жадными глазами, как будто это не что иное, как игра, жестокая игра — кому-то больно, а кто-то умный. Кто-то в конечном итоге истечет кровью, но им все равно. Для них это нереально. Это просто развлечение. Но то, как Риичи размахивает бутылкой в воздухе, его шипящее дыхание становится тяжелым, совсем не похоже на простую манипуляцию. Уже не такой самодовольный, ублюдок? он говорит, улыбаясь сквозь алкогольную дымку. Больше не думаешь, что можешь удовлетворять себя с Томи, ха? Однако Чуя не прислушивается к угрозам. Он замечает, как Дазай моргает, приоткрывая губы от удивления — в этой вспышке удивления, едва заметной, Чуя читает осознание того, что в остальном занимательная драка на кулаках только что стала грязной. Быстро. Слишком быстро. И— — Эй. Урод. Чуя действует быстрее. Когда он двигается и хватает Риичи за плечо, вцепляясь пальцами в рубашку мужчины, чтобы заставить его обернуться, он винит в этом этого придурка Дазая. Он винит в этом его отношение, то, как он заигрывает с проблемами. Он винит в этом ту преданность, которая связывает их, глубже воды, гуще крови. Алкоголь играет свою роль. Он уверен, что чувства тоже, потому что Чуя бы не сделал шаг вперед, не замахнулся бы рабочей рукой и не ударил бы кого-нибудь просто так. Но он делает шаг вперед и видит, как краснеют костяшки его пальцев, когда его кулак сталкивается с носом Риичи. Это не хук в полную силу, но этого достаточно. Белая боль пронзает руку Чуи, заставляя ее оживать от покалывания. Глухой треск отдается рикошетом в его голове. Этот звук напоминает ему о разбивающемся яйце, о треске веток зимой. Боль пронзает его фаланги, когда брызги крови попадают парню на лицо. Рубиново-красный на фоне покрытой пятнами кожи. В глазах собеседника мелькает недоумение, и Чуя задается вопросом, почему он не может перестать ухмыляться. Хватка Риичи на горлышке бутылки соскальзывает, и стакан разбивается вдребезги. Сначала из его груди вырывается вой, но он обрывается, когда он прикрывает рукой сломанный нос. Сначала он похож на удивленный хрип( — а-а-а, — заикаясь, звук раздирает на части дыхательное горло мужчины), но с течением секунд он усиливается. Она поднимается, и его глаза расширяются, а на лице появляется выражение ужаса. Чуя игнорирует все это. — Пойдем, Саму. — слышит он свой голос, хватая Дазая за запястье. Однако он не уверен, правильно ли так говорить, потому что пульс Дазая учащается под его пальцами, когда он проталкивается мимо людей. Костяшки его пальцев горят, они в синяках. Его ладонь покалывает. Его кровь поет. Тяжелый, прерывистый хрип Риичи все еще отдается эхом в его голове. Предполагалось, что удар приведет его в чувстве. Вместо этого эйфория охватывает его сильнее, чем когда-либо в его жизни.—
Пять минут спустя он уводит Дазая подальше от толпы. Они стоят в чьей-то спальне. Чуя забыл в чьей. Он даже не уверен, что спросил Мицуру, чей это дом, чья вечеринка. Теперь детали потеряли свое значение. Он стоит перед Дазаем, его рука болезненно пульсирует, когда он прижимает ее к груди, пытаясь оценить, какой ущерб нанесли слова Риичи. — Это полная чушь собачья. Дазай не отвечает. Он отступил за стену, маска совершенной неподвижности, которую Чуя не может прочесть. Он ненавидит это. — Ты не веришь тому парню, верно? — Чуя поранился. Это не ответ. — Ерунда. А ты. Пожалуйста, не говори мне, что ты веришь в эту чушь о том, что ты спишь, чтобы подняться по служебной лестнице, и все в таком духе. —… — Ты заслуживаешь своих достижений, Дазай. — Дай мне свою руку. И вновь, это не ответ. Однако на этот раз, прежде чем он успевает ответить, что нет ничего такого, чего бы он не делал раньше, Чуя наблюдает, как Дазай разматывает длинную повязку, закрывающую его запястье. Кожа под повязкой бледная, ее пересекают рваные призраки алебастровой росписи шрамов. Чуя вдыхает. Круглые следы от старых сигаретных ожогов покрывают кожу, почти прозрачные на свету, прежде чем Дазай закатывает рукав до самого запястья. Это заставляет Чую бояться того, что еще скрывается под бинтами. Какие признаки страдающей человечности скрывает от него Дазай? — Дазай — — Потише, слизень. Я знаю, как меня зовут. — перебивает его Дазай, но его слова звучат откуда-то издалека. — Покажи мне свои костяшки. Безмолвно Чуя подчиняется. Под гипнозом Чуя изучает движения Дазая, как тот обматывает бинты вокруг костяшек пальцев, перекидывая через ладонь. Повязка тугая, ткань сжимает кожу и впивается в нее, но повязка все еще теплая от соприкосновения с кожей Дазая. Молча подняв свободную руку, Чуя проводит пальцами по груди Дазая. Под броней Дазая все еще сидит ребенок. Раненый, страдающий ребенок. И, возможно, насилие вызывает насилие, но, если бы он мог, он бы разорвал грудную клетку Дазая. Он бы украл его сердцебиение, разорвав свою собственную грудь на части, чтобы оба сердца могли жить вместе. Его большой палец скользит по тонкой линии ключицы собеседника, спускаясь к груди. — Не верь ни единому слову из той чуши, — говорит он. Он умоляет. — А я и не верю. Бить его было тупым решением. — бормочет Дазай. — Серьезно? — грубо спрашивает он. С выдержанной отстраненностью. — Мне казалось, он этого заслуживает. — Я не говорил, что он этого не заслуживал, — отвечает Дазай. — Он действовал мне на нервы. Бесцветный тон комментария заставляет Чую усмехнуться — потому что он знает. Он заметил. — Ага. Было видно. — Но тебе не обязательно было ввязываться в это. — Конечно, я был обязан. — Я контролировал ситуацию. — Ты только растягивал конфликт. Я положил конец довольно дерьмовой драке, все в порядке. Мы есть друг у друга, так ведь? — … Ага, есть. — шепчет Дазай, касаясь лбом лба Чуи. Он вжался в прикосновения Дазая, вдыхая слабый запах алкоголя, почти ощущая на губах Дазая остатки косметики. Сердце колотится где-то в горле, Чуя сглатывает. Может быть, это из-за напитков, а может быть, из-за пунша, может быть, из-за адреналина, или, может быть, они просто слишком долго сдерживали неизбежное, но он не может дышать, когда не прикасается к Дазаю. Нетронутая болью рука скользит вниз и смыкается на рубашке Дазая спереди, сжимая ткань, но другая рука — боже. Дазай переплетает их пальцы, его обнаженная кожа целует забинтованную ладонь Чуи. Но нет никаких «нас», ошеломленно думает Чуя; ни за что. Но. Что, если. Дазай наклоняется над ним первым, но они встречаются на перепутье. Ох, думает Чуя, может быть, в конце концов, есть «мы». Может быть, это и есть мы. Губы Дазая сухие, но мягкие, его язык требовательный, побуждающий Чую открыть для него рот. То, как он обхватывает шею Чуи обеими руками, заставляет сердце рыжего замереть, а внутренности опуститься. Это поцелуй, и он происходит, и Дазай издает низкое рычание, когда их носы соприкасаются друг с другом. Чуя уверен, что он пожалеет об этом. Завтра. Позже. Он говорит себе, что он и Альбатрос целуются точно так же, но нет ничего дружеского в том, как Дазай открывает рот, чтобы проглотить его. Если бы Чуя доверял своему чутью, он бы сказал, что эта любовь безумна. Потому что нет ничего дружеского в том, как брюнет отводит его на пару шагов назад и прижимает к стене, уставив локти по обе стороны его головы, когда Чуя обвивает руками шею Дазая, чтобы притянуть его ближе. Руки Дазая пробираются к его джинсам, ощупывая задницу. Поцелуй быстрый и глубокий. Он небрежный, и в нем смешиваются коктейли, которые Дазай пил большими глотками, с послевкусием вина, оставшимся во рту Чуи. На мгновение Дазай осыпает сухими поцелуями его лицо, от уголка нижней губы до подбородка. Сам жест, его быстрота, прежде чем Дазай снова открывает рот, заставляют желудок Чуи сжаться. Это заставляет его стонать. Дазай исследует его, как умирающий от вечного голода, как будто он ждал этого всю свою жизнь. В отместку Чуя тянет Дазая за волосы, вдавливая пальцы в его кожу головы, чтобы прижать его к себе, поцеловать лучше. Он пьян. О, боже. У него есть сестра. У Дазая есть девушка. Чуя почти уверен, что для таких людей, как они, существует отдельный круг ада. (Почему он еще сильнее убеждается в том, что, в какой бы ад он ни попал, он будет с Дазаем?) — Погоди, — бормочет он, отстраняясь. — Чуя, ты только что сломал кому-то нос из-за меня, — хрипло рычит Дазай, обхватывая ладонями его лицо и снова целуя. Он говорит это так, словно Чуя лишил его возможности устоять перед искушением. — Ну да, Скумбрия. Я был там. — А как еще я должен был реагировать? — Садист, — рычит Чуя, с чем-то похожим на усмешку и вздох. Вместо ответа Дазай бормочет 'боже', что звучит опасно на грани между 'смотри-что-я-собираюсь-сделать-с-тобой' и воплем, и снова целует его. От этого Чуя тает, как весенний снег под лучами солнца. Если улыбки Дазая напоминали ему о лете — все эти мягкие ямочки на щеках и мягкий свет, — то его поцелуи были обжигающим жаром. То, что он набросился на едва знакомого человека, словно участник Бойцовского клуба, действительно возбудило Дазая, как Чуя может легко понять по трению между ними. Зажатый между телом брюнета и стеной, лаская себя по его телу, у него кружится голова. — В этом не было ничего особенного. Смех, который издает Дазай, сдавленный, почти болезненный. И Чуя находит нечто бушующее в том, как Дазай тихо смеется у его рта, проводя большим пальцем по подбородку. — Шутишь, Чуя? Это напомнило мне, почему именно я — Стук заставляет их обоих вздрогнуть. Они отпрыгивают друг от друга, сохраняя так необходимую дистанцию в тот момент, когда открывается дверь. Это дает им ровно пять секунд — пять секунд, которые он с удовольствием потратил бы на поцелуи с Дазаем, а не на то, чтобы стоять под пристальным взглядом Одасаку. — Ой, извините, не помешал? — говорит Ода, выглядывая из-за приоткрытой двери. Очевидно, что так оно и было, хотя он, похоже, не удивлен и не намерен комментировать то, что увидел. Возможно, считает Чуя, он слишком устал и пьян, чтобы переживать по этому поводу. Возможно, когда он сказал «Я не буду судить», он имел в виду именно это. — Вас нет уже долгое время. — Ах. У Чуи болит рука. — Я в порядке, — говорит Чуя, пожимая плечами. — Что случилось? — Вечеринка закончилась до того, как Фудживара вызовет полицию за то, что мы пролили кровь на ковер его отца. Я отвезу вас обоих домой, — говорит Одасаку, бросая быстрый взгляд на Дазая. — С тобой все хорошо? Дазай кивает, его шея напряжена, в то время как он с усилием отводит взгляд от Чуи. — Да, со мной все хорошо. Просто немного ломит тело. — Хотя он едва заметно наклоняет голову, его глаза по-прежнему избегают лица Чуи. — Не возражаешь, если я останусь у Одасаку, Чуя? Мне нужно протрезветь. Громкие «да» и «нет» одновременно вспыхивают в голове Чуи. Он не уверен, что сможет провести на ночь в одиночестве. Одному богу известно, какую глупость он может натворить. С другой стороны, если он не уверен, что сможет постоять за себя, он еще меньше уверен, что смог бы пережить ночь в одном доме с Дазаем. — Нет, — бормочет он. — Конечно. — Что ж, приятно заранее знать, что ты останешься у меня, — говорит Ода, хотя его тон беззаботен. Можно сказать, что он считает их милыми. — Тогда ты можешь пойти с Анго. Он тоже останется на ночь. Но я отвезу тебя, Чуя. — Ой, не нужно. Я могу вызвать такси. — Даже на начинай. Ты не поедешь в такси один и пьяный, а твоя сестра останется, чтобы разобраться с Фудживарой. — Ода издает мягкий вздох, скрещивая руки на груди. — Хороший удар, кстати. Чуя смущенно потирает шею. — Спасибо, — бормочет он. Одасаку полюбит тебя, пообещал Дазай. Что за позор. Теперь он знает, что Дазай был прав, и что Ода тоже ему нравится. Этот парень хорош для Дазая, и Чуя сумел не испортить их первую встречу. Жаль, что он проебал все остальное. Он все еще удерживает Дазая, прежде чем парня успевает выйти из комнаты, хватая его за рукав. — Эй. У нас все хорошо? Дазай сжимает его руку. — У нас все хорошо, — говорит он. — Конечно. — Придешь в норму? Из-за того, что сказал тот мудак, и… из-за этого. Он все еще не может заставить себя разобраться в том, что произошло, но есть нечто такое в том, как глаза Дазая блестят на свету — в том, как его прикосновения задерживаются на коже Чуи, как их пальцы переплетаются друг с другом — что унимаает его беспокойство. Возможно, они и провалились, но провалились вместе. — Мне нужно немного поспать, вот и все. Завтра встретимся и подумаем, что делать. С тобой самим все хорошо? — Чуя осторожно кивает. — Да. Думаю, что да. — Мы поступим правильно, — Дазай одаривает его слабой улыбкой. — Обещаю. — Почему я чувствую «но»? — Но сейчас мы не в своем уме, и мне нужно немного поспать перед занятиями. И у тебя кастинг в семь, если не ошибаюсь. — О, черт. Черт. Как он мог забыть? И ему тоже придется разобраться с ушибленной рукой. Сигма придушит его. — Ты забыл. — Ответ звучит деликатно, и его голос окутан мягкостью. Он говорит так, будто предпочел бы, чтобы он поцеловал его, и Чуя решает, что ему это нравится. Он бы тоже предпочел целоваться с Дазаем. — Поспи немного, слизень, и приложи лед к руке. — Ага. Ты тоже поспи. — Так и сделаю. Ну, увижусь с Чиби завтра. Улыбка Чуи дрожит. Часть его хотела бы поговорить о том, что они сделали сейчас. Часть его хочет найти Мицуру и упасть ей в ноги, но большая часть его мозга даже отказывается понимать, что произошло, не говоря уже о том, чтобы придавать этому какое-либо значение. И Дазай прав: им нужно как минимум три часа поспать между сегодняшним днем и их настоящей, взрослой жизнью. — До завтра. — шепчет он. Это ужасно похоже на конец — а концы ужасны, потому что у них неизвестное начало. Теперь, когда он столкнулся с этим лицом к лицу, Чуя не уверен, что готов.