—
Сегодняшние дни — Я собираюсь кое-куда сегодня. Не хочешь со мной? Дазай даже не поднимает глаз с учебника, пока Мицуру говорит с ним. Круглые очки для чтения спадают с кончика его носа, и его губы практически касаются страницы, пока парень полностью погрузился в «Казаков» Толстого. Уж лучше бы он усыновил ежа, чем закончил это исследование, но он не может не завершить работу — с нежеланием — выходить куда-либо вечером с Мицуру. Библиотека может забрать его душу. Черт, библиотека может завладеть им на всю ночь, пока никто не разговаривает с ним. — Куда? — все же интересуется он, ведь предполагается, что она его девушка. — Что-то типа музыкального концерта для друзей. — задерживается Мицуру, поморщившись от послевкусия сказанных слов. — Ну, полагаю, Тросс больше друг Чуи. Он играет в группе. — Как мило. — Хочешь присоединиться? Морща нос, Дазай обдумывает возможность. Конечно, у него скопилось куча работы в его научной степени, и Одасаку прибьет его, и последняя сданная им работа все еще задевает его эго, но перспектива закончить ее раньше положенного все еще является заманчивой. Возможность присутствия там Чуи умоляет его закрыть его курсовую работу и принять приглашение. Хотя, он и Чуя живут вместе. Он мог бы просто пойти домой. По правде говоря, он не чувствует себя особенно уютно в душных, зловонных клубах среди льющихся рекой коктейлей и тепличных придурков. — Мимо. Мицуру вздыхает, быстро собирая сумку с ее планшетом и тетрадями. — Знаешь, нам стоит хотя бы пойти на свидание. — Все еще мимо. — Чуя будет петь. В голове Дазая щелкает, когда обрабатывает услышанное. Подождите. Хотя бы секунду подождите. Что это было. Он ослышался? — Ох, понятно. — хмыкает он, кивая и изображая безразличие. — Извини, я неправильно понял. Это караоке для детишек? Мицуру игриво хлопает его по макушке, прежде чем положить тетрадь со всеми оставшимися принадлежностями — она ударила его легко, однако, ее слова ударили его сильнее. — Идиот. — Ауч? — Он иногда поет, когда Альбатрос просит его. — ухмыляется девушка. — В этом он довольно хорош. Ах, думает он, обнаруживая взаимосвязь с Тросом, которого она только что упомянула и лучшим другом Чуи. Он ментально соединяет это имя с дерзким лицом, спрятанным за толстым слоем черных солнцезащитных очков, светлыми волосами и короткой косичкой. Чуя без умолку рассказывал о нем последние шесть месяцев. Рыжий не из тех скромных людей, когда дело доходит до пересказа забавных фактов (каковыми они, в самом деле, не являются) из жизни своих друзей, и в этот момент Дазай может поделиться крупицами информации о так называемых «Флагах», будто он знаком с ними лично. Тем не менее, Дазай приподнимает одну бровь, изображая презрение и осуждение. Будто ему не льстила идея пойти в клуб в тот момент, когда он узнал, что Чуя собирался выступать. — Я то думал, что Чуя выполняет функцию визажиста, а не мальчишки из церковного хора. Мицуру морщится от услышанного замечания. — Ага. Но у него есть куча вещей, от которых он в восторге. — Я заметил, — соглашается он, — и тебе это не очень то и нравится, потому что …? Мицуру отмахивается от этого комментария. — Дело совсем не в том, что мне это не нравится. Но моя идея в том, что мне нравится учиться, и я хочу стабильную работу. Родителей это вполне устраивает. Чуя же пытается лавировать всем одновременно, и для меня это уж слишком "креативно". Теперь в этом есть новые подтексты; она волнуется, хотя Дазай не может понять причины. Чуя — хороший человек, у него есть работа на полставки, и он взрослый человек, который сам может о себе позаботиться. По лицу Дазая пробегает тень. То, как Мицуру отзывается о своем очень самостоятельном брате, словно он для нее все еще ребенок, выводит его из себя. — Он сам может обеспечить себя. — парирует брюнет. — Он не совсем имеет четкие планы на будущее. Я просто хочу, чтобы он нашел хорошую, надежную, высокооплачиваемую работу, и перестал метаться из стороны в сторону. — Не все стремятся к такой жизни. Мгновение она смотрит на него так, словно он ее не понимает. Будто он не понимает ее слов, и будто она хотела бы, что он также заземлился, как и они. — Просто рада, что он живет с тобой. По крайней мере, ты можешь поговорить с ним. Теперь Дазай совсем не уверен в этом, так как Чуя и он почти не разговаривают, но Мицуру не нужно знать об этом. Чего бы ему хотелось, так это чтобы девушка проявила немного веры в своего брата, не обременяя его задачей в проведении лекции с креветкой. — Я пойду, — заявляет он. — В любом случае, мне нужно больше сведений для шантажа Слизня. И вдруг ему стало необходимо поддержать Чую. Сегодня вечером ему хочется покричать, чтобы показать, что он верит в глупую креативность Чибикко и безвкусную одежду. Он и не подозревает, что эта ночь станет проверкой его самообладания.—
Прежде всего, Дазай одет не по случаю. Он одет в кардиган и серые брюки оверсайз, где люди, одетые в практически в черный латекс, готовы провести обряд жертвоприношения с козой. Но он осознает, что проверяет свою выдержку при виде Чуи, встречающего их в черной футболке, черной шляпе (что задевает Дазая, но не сама шляпа, а то, как он ее снимает) и черных узких брюках, и сердце Дазая замирает. Черт. Если он не был забитым геем, то он был врезал мудаку, который по-волчьи присвистнул Чуе — а также, он бы спрятал Чую в уединенной комнате. Кожаные штаны быть противозаконны для Чибикко, потому при взгляде на него в горле Дазая пересыхает. — Рад видеть вас обоих. — говорит Чуя, заключая в объятия сестру. Дазай не может понять, шутка это или нет. — Мы выступаем следующими, а у Троса приступ агрессии в ванной, так что…— — Иди и помоги ему. — мягко подталкивает его локтем Мицуру. — Ага, прости. Адам в баре с Айсменом, он может принести вам выпить за счет заведения. «Не уходи.» Эти два слова застревают в горле Дазая, подавленные пониманием того, что Чуя должен пойти на помощь к своему другу. Может было ошибкой заходить сюда, думает он. Однако даже малейший след этой мысли исчезает в тот момент, когда Чуя и Альбатрос появляются на сцене. Чуя занимает пространство на сцене, словно весь мир принадлежит ему, управляя толпой легким наклоном головы, гипнотизируя ее гортанным низкими и скрипуче высокими тонами своего голоса. Голос отдается властно и глубоко. Дазай понимает, что Альбатрос поёт лучше, так как его вибрато намного устойчивее, так же как и контроль голосовых связок, но чары рыжеволосого медленно просачиваются и задерживаются под кожей. Прежде чем он успевает увильнуть от этого, Дазай оказывается зачарованным. Чуя выглядит интимно. Он — тихая революция, он — вибрато, которое отзывается волнами в самое нутро Дазая. Он держит микрофон обеими руками, как будто обнимает возлюбленного человека, с закрытыми глазами, потерянный и находящийся где-то далеко, далеко от того мира, в котором они живут. И трудно сосредоточиться на чем-то одном, когда Дазай хотел бы остановить время и вобрать в себя каждый дюйм сцены. Он бы хотел вырвать эту сцену из своей памяти, что сохранить ее навсегда; как небрежно опущены плечи Чуи, как он жадно вбирает воздух в легкие и, кажется, ведет свою личную битву внутри. К второму припеву Дазай вообще не обращает внимания на Альбатроса, музыка едва доносится до его ушей. Все, на чем он в силах сосредоточиться — это Чуя. И затем — Голос Чуи переходит в хриплое бормотание, и по рукам Дазая пробегают мурашки. Он никогда раньше не слышал, чтобы Чуя пел в трезвом состоянии — он даже не знал, что парень вообще умел петь, пока они не пели друг другу диснеевские песни в пьяном угаре, — и все же он ощущает, что знает это звучание всей душой. И к тому же, он такой красивый. Обнаженный, даже полностью одетый, с оголенными эмоциями в голосе. Дазай не может отвести от него взгляда; от кожаных штанов, выбившихся рыжих локонов, спадающих на плечи, от сдвинутой на бок шляпы, худых пальцев, сжимающих микрофон. Он видит это, и видит очередную версию Чуи, которую он так отчаянно хочет узнать. Мицуру осторожно льнет к нему. Она подпрыгивает на месте в такт музыке. — Он хорош, правда? — бормочет она. Дазай не отвечает. Произнести хотя бы слово кажется греховным деянием. Безмолвно Мицуру кладет голову на руку Дазая, не совсем доставая ему до плеча. Она напевает, когда он рассеянно обнимает ее сзади, его внимание все еще сосредоточено на том, что происходит на сцене. Он не смотрит на нее, нежно проводя пальцами по ее волосам, как делал прежде бесчисленное количество раз, когда она была младше — ласково, отвлеченно. Дазай трогает волосы Мицуру даже не ради розыгрыша их фальшивых отношений, а для того, чтобы хотя бы как-то прийти в себя и напомнить себе, что не стоит влюбляться в парня, который ведет себя так, будто не знает, что в него невозможно не влюбиться. Он пытается проглотить слова о любви, поэзии и смерти, на которые вдохновляет Чуя, но душа Дазая по кусочку рассыпается с каждой пропетой Чуей нотой. И что с того, что, проводя нежными пальцами по рыжеватым прядям девушки, он представляет, что это Чуя.—
Клуб практически опустел и вот-вот закроется, прежде чем они все собираются вместе, и Дазая официально представляют Флагам Чуи. — Кстати, название не тупое. — моментально подчеркивает Липпманн, бросая многозначительный взгляд на высокого парня с сигаретой во рту и короткими, торчащими каштановыми волосами. Дазай забыл его имя. Но он не забыл, как близко он все время стоит к Чуе. Липпманн такой… странный, ловит себя на мысли Дазай. Очаровательный и вместе с этим непринужденный, чтобы с помощью выпивки стать из незнакомца в лучшего друга. Он тот, кто ведет за собой сцену, тот, кто приносит букет подсолнухов и лилий для Чуи и Альбатроса после выступления. Он — сердце группы, и это видно невооруженным глазом. — Отлично. Думаю, пришло время игры. — ухмыляется Альбатрос, протягивая бутылку Кирина Дазаю. — Знаешь, новичок, у нас есть традиция. — Новичок. «Новичок.» От этого прозвища брюнет немного вскипает, но, когда он смотрит на Альбатроса, все, что может видеть — это собственное отражение в черных очках парня. Мягкий белый эко-мех касается его шеи, сливаясь со светлой сзади косичкой, он пьян, и его голос громко звучит в практически опустевшем баре. — Я думал, клуб закрывается. — говорит Дазай, поднимая в удивлении брови. Альбатрос отмахивается от замечания. На мгновение Дазай чувствует себя глупо; жест не кажется пренебрежительным, но тем не менее. Это ясно дает понять, что нынешний лучший друг Чуи, возможно, его не самый яростный поклонник. — Адам всегда разрешает нам задержаться. И у нас должно быть посвящение! — Ничего не подумай. Это просто тупая традиция. — рычит Чуя, залпом осушая рюмку водки с мятой. Его немного шатает, но Дазай не обращает на это никакого внимания. — Что это? — спрашивает он, поворачиваясь в сторону Альбатроса. Губы парня приподнимаются, изгибаясь в волчьем оскале, который почти заставляет Дазая пожалеть о том, что связался с Флагами. Почти. — Мы всегда играем в правда-или-действие, когда появляется кто-то новый. — Оу. — Урасики, — подхватывает Мицуру, хлопая в ладоши. — Осаму, ты должен сыграть. Будет весело! Чуя хмурится, недобрая тень пробегает по его лицу. — Может и да, а может и нет. И кстати, чертов Дазай тут не новенький. — Он новичок для нас и крышесносных Флагов, — говорит Липпманн, поднимая указательный палец. — Айдол прав, и я бы хотел сыграть, — возражает Дазай, подзывая баристу за дополнительной порцией напитков, которую он полностью намерен предложить — он угостит друзей Чуи алкоголем по завышенной цене, если потребуется. Но больше всего ему хочется сыграть и быть частью мира Чуи; того мира, ради которого ему пришлось встречаться с Мицуру. — Но — — Я новенький для друзей Чуи, — настаивает Дазай с дерзкой улыбкой. — Пожалуйста, Чиби? Чуя усмехается, бормоча «поступай как знаешь», что тонет в голосе Альбатроса («Правило первое; здесь нет правил.») и скрежете передвигаемых по кругу барных стульев. Дазай усаживается между высоким брюнетом, которого все звали Айсменом, и Мицуру, прямо напротив Чуи. Он ухмыляется, когда рыжеволосый с трудом садится на стул, но Липпманн обрывает его прежде, чем он успевает вставить комментарий. — Чуя, твой выход. Тот закатывает глаза, не обращая внимание на то, как грациозно Липпманн выполнил реверанс в его сторону, как бы начиная игру. — Правда. — Самый постыдный момент твоей жизни? — Ух, ну конечно мы должны поднять этот вопрос. Когда Трос пролил кофе на мою форму, и это было похоже на то, что я обделался. — Это было много лет назад. — Я выступал на выпускном с речью, — объясняет Чуя ради Дазая. Безудержный смех вырывается из груди парня, когда тот представляет, как Чуя произносит речь, представая перед всеми разочарованной, мокрой и злой креветкой. В процессе игры Дазай по кусочкам собирает мозаику из прошлого Чуи; его друзья, тот неловкий случай, когда Пол застал его за дрочкой, годы, проведенные в Японии и за границей, его кот и хобби, все те вещи, которые любит рыжий. Дазай не знаком с Адамом, но внезапно он благодарен ему за возможность остаться им подольше. После этого наступает очередь Мицуру. Задания Липпманна ей — выпить полный стакан водки — что она и делает, — и при этом не уронив поставить его на место, что у нее не получается, так как предмет выскальзывает из ее рук на пол. Благодаря "правде" Липпманна Дазай узнает, что Флаги со средней школы, и что они так же дружны, как и кажутся. Они целуются. Они вместе принимают душ. Они разбили лагерь в машине Пианомана на три ночи в Нагое, все шестеро, чтобы просто осмотреть достопримечательности. Именно Мицуру первой начинает операцию «опозорь брата». — Чуя, правда или действие? — Действие. — Сядь на колени Дазая, — беззаботно приказывает она, — ты постоянно жалуешься, что ниже его ростом. Дазай замирает, его глаза расширяются, когда он понимает, что речь идет о нем. Потому что, эй, он и есть Дазай. Его зовут Дазай. Чуя сядет на него. Теперь выполняет функцию стула. Дерьмо. Он не готов к этому, не готов прикоснуться к Чуе, но рыжий мужается, словно собирается на бойню и направляется в его сторону. С напускным спокойствием Дазай протягивает руки к Чуе, приглашая сесть на себя. — Ничего не говори, Скумбрия, — ворчит Чуя, но Дазай лишь одаривает его самодовольной ухмылкой. — А я и не могу разговаривать, я всего лишь табурет. — Ха. Очень смешно. Когда Дазай кладет руку на бедро Чуи, усаживая его поудобнее и обеспечивая им безопасность нахождения в такой позе, его пальцы дрожат. Незнакомое чувство тяжести рыжего на его коленях сбивает дыхание, тепло, исходящее от парня на нем, тонет в нем с каждой секундой. Он укладывает подбородок на плечо Чуи, и автоматически его рука находит путь к копне волос Дазая. Никто не инструктировал их таким нежным объятиям, но тот слишком пьян, чтобы ставить под вопрос то, насколько мгновенно они оба обвились рядом друг с другом. Он молится, чтобы в голове не проскользнуло ни намека на стеб, пока Чуя сидит на его пахе, или же он будет проклят. — Как долго мне нужно сидеть так? — рычит Чуя, однако его рука нежно зарывается в волосы брюнета. — Этот полудурок пиздец какой костлявый. — Чуя меня не докармливает. — Тогда научись готовить, мудак? — Вы оба врете, — подмечает девушка, — вы ужасно уютно выглядите. — Сколько, Миччан? — тихо подбадривает ее Дазай. Он просто надеется, что его голос не звучит так же взволновано и неспокойно, как его сердце, потому Чуя прислонился к нему спиной и игриво перебирает локоны своими пальцами. — Полный круг. — подытоживает Мицуру, если бы полный круг игры с Чуей на себе не опустошит окончательно остатки разума Дазая. Хотя, каким-то образом, он переживает это; он выдерживает игру Чуи с его волосами, его теплое дыхание на шее в тот момент, когда рыжий пытается объяснить, что Липпманн встречается с другим участников Флагов, а Айсмен раньше был президентом школьного совета. Дазай смиряется с фрагментами прошлого Чуи, которыми балует его он, идеально устроившись на его коленях. Несмотря на то, что он ненавидит, как Чуя спустился с него, он удивительным образом чувствует облегчение. Он думал, что Мицуру игралась с ним, но потом Липпманн позволяет Альбатросу поцеловать Айсмена, и Дазай понимает, что они более тактильны друг к другу, чем ожидалось прежде, и, возможно, Мицуру еще его пощадила. Ожидаемо, поцелуй не переходил границы интимного. Он больше выглядел как клевок, вызвавший легкое раздражение у парня из-за запаха никотина от Альбатроса, Альбатрос, в свою очередь, чмокает другого парня потехи ради.—
Все пройдет нормально, думает Чуя. Наступит день, когда он сможет сыграть в правду-или-действие вместе с Дазаем с такой же беспечной непринужденностью, которая всегда царит вместе с Флагами. Ничто не лечит сердце лучше времени, но это происходит не скоро. Слишком не скоро. Пока что, больно чувствовать обвитые вокруг его талии руки Дазая и понимать, что это всего лишь часть игры. Возможно, сейчас он пьян и ненавидит Мицуру за то, что привела Дазая, но Чуя не совсем уверен, почему так легко согласился сесть на колени Дазаю, так близко находясь к его груди и рукам. Черт побрал Мицуру, думает парень, она просто несносна. Идея сидеть так близко к Дазаю просто выносит ему мозг. Ему не стоит быть опьяненным от выпитого количества пива и переизбытка чувств, вдыхая тяжелый воздух при ощущении теплого дыхания Дазая возле лица. Когда Дазай подстраивает голову, чтобы Чуя смог поиграться с его прядями, и двигается на стуле, инстинктивно подтягиваясь ближе, еще одна крупица решительности Чуи вдребезги разбивается. И сейчас это уже неважно, но Чуя отдал бы все, чтобы вернуться и пройти весь путь с самого начала. Он бы вновь встретил Дазая, вновь познакомил бы Дазая с Флагами, убедившись, что не покинет его; убедившись, что он не влюбится в кого-то другого.—
— Ты целовал кого-либо в этой группе? Дазай замирает, на мгновение осмысляя вопрос Альбатроса. Его глаза ищут Чую, задаваясь вопросом, помнит ли он. — Да, целовал. — отвечает он ровным голосом. Он не объясняет кого именно в надежде, что все подумают на Мицуру, а она, в свою очередь, решит, что это ради их "отношений". Чуя ничего не говорит, на его губах застывает улыбка. Честно, Дазай на самом деле не слишком переживает за следующий вопрос, будучи уверенным, что вопрос будет наводящим с целью убедиться, что он таким образом выставит себя смешнее, признавшись в поцелуе Мицуру. Он целуется со своей девушкой, вау. Нет ничего такого, о чем Альбатрос не мог бы его спросить. — Новенький. С кем был твой первый поцелуй? Ага, ничего, кроме этого. — Хах, Чуя. — говорит Дазай. В конце концов, ему не нужно этого скрывать, несмотря на мгновенное напряжение Чуи, когда все уставились на него. — Мы были детьми. — добавляет Чуя. — Ага, я даже не помню причины, почему это произошло. Ага, отличная работа, думает про себя Дазай, скажи это как прирожденный лжец. — Это был мой день рождения. — говорит Чуя, и что-то в груди Дазая сжимается. — Не против ли ты повторить? — спрашивает Липпманн. Затем парень поворачивается к Мицуру, одаривая ее очаровательной улыбкой. — В духе пьяной дружбы, естественно. — Лип, ты просто сука. Он с моей сестрой. — Я целовалась с Доком в прошлый раз, ты видел, чтобы Пианист взбесился? — Дазай не привык к нам, Лип. Дай ему время, прежде чем травмировать его. Липпманн отмахивается от его слов. — Буу, Чуя. Ты постоянно целуешься с Альбатросом, со мной и моим парнем, которого все вроде устраивает. И ты целуешься с Цуджимурой, хотя тебя не привлекают женщины. Чуя делает что? Сердце Дазая замирает, но он прикусывает язык, чтобы Липпманн продолжил. — Так что, если Миччан не против, не будь ханжой. Мицуру пожимает плечами. — Легкий чмок не разрушит мое эго. — Но это странно. — Согласен. — принимает Дазай, разрываясь между соблазном отклонить действие и пониманием неловкости происходящего. Очевидно, пьяный поцелуй в правду-или-действие не кажется чем-то необычным. Не имеющий огромного значения. Дазай не уверен, что он сам считает по этому поводу, но это не его группа, и он не будет судить. Торжественно, слегка покачиваясь с каждым шагом, Альбатрос кладет руку на плечо Чуи. — Давай же, о король овец, — проговаривает он, — не трус ли ты? — Пошел ты нахуй, Шекспир. В самом деле, пошел ты, Шекспир. Однако, к своей озабоченности и легкому энтузиазму, Дазай не слышит отрицательного ответа; все, что он слышит, «попробуй, дай этому шанс». Как будто жизнь подталкивает его проверить, такие же ли губы Чуи на вкус, какими они кажутся, выяснить, такие же они сладкие, какими он себе их представлял. — Что ж, — говорит он, поднимаясь с места, — действие есть действие. — Дазай, ты не обязан. — говорит Чуя. Нет, он не обязан. Вопрос в том, хочет ли он этого. Он питает слишком много сложных чувств к парню перед ним, чтобы назвать его «ничего не значащим пьяным поцелуем». Дрожа, Дазай кладет руки на плечи рыжеволосого, с чувством ответственности за поцелуй. В течение этого растянувшегося как вечность момента, он нависает над Чуей. Он колеблется, а парень напротив не двигается с места, глядя на него, как олень настигнутый посреди дороги. Его губы находятся на расстоянии вдоха невысокого парня, не осмеливаясь сократить его. Глаза Чуи сияют, в них отражается предвкушение и что-то еще — что-то похожее на робость. Это не восторженное согласие, которое желает Дазай, и технически у него нет права целовать Чую так, как ему этого хочется. Если это произойдет, клянется он себе, то это произойдет в объятиях Чуи, не обращая внимания на окружающих; это произойдет не потому, что кто-то заставил их выбрать действие. Все будет не так, как в этот момент. Поэтому Дазай отступает. Он не может избавиться от навязчивого сомнения в том, что подумает Чуя, если он поцелует его. Не проверка ли это на то, что не блефует? Должно быть так. — Извини, — шепчет он, — я не могу. Чуя кивает. — Спасибо. — тихо произносит он, облегчение переполняет его голубые глаза. Хотя это больно, но Дазай не жалеет о своем решении. По крайней мере, это происходит не сразу, хотя его живот скручивает от раздражения, когда Альбатрос имеет смелость подбодрить Чую своим поцелуем. Он только увернулся от пули, но ощущает, словно еще одна вонзилась прямо в сердце. — Видишь ли, разница тут в том, что Альбатрос не встречается с моей чертовой сестрой, — говорит Чуя, свирепо уставившись на Липпманна, — семейный кодекс. — Оу, спасибо, детка. — растягивает ответ Мицуру, прислонившись к очередной бутылке алкоголя. Однако ее слова звучат отстраненно для Дазая. «Ты постоянно целуешься с Альбатросом» — так сказал Липпманн, и, черт возьми, Дазай может понять почему. Альбатрос легко обвивает руками лицо Чуи, что пронзает пулей прямо через сердце. Их губы сжимаются, пока они ухмыляются в поцелуй, оба под влиянием всплеска гормонов, чтобы обращать внимание на их зрителей. Поцелуй с открытым ртом, небрежный и — слава богу, думает Дазай — быстрый. Но в тоже время, это нежно. Плечи Чуи опускаются, когда Альбатрос целует его, и он поднимает руку, чтобы провести изящными пальцами по запястью парня. Сжатая в кулак рука Дазая ноет, когда он отводит взгляд. Насколько сильно может причинить боль пьяный поцелуй? Шоу заканчивается прежде, чем Дазай успевает судорожно вздохнуть, и, очевидно, что ничто. Альбатрос и Чуя — ничто. Он и Чуя тоже ничто, но все же… Но все же, почему его тело кричит ему о том, что ему стоит подойти и потребовать тот поцелуй, от которого он отказался, тот поцелуй, который так хочет вернуть обратно? Потому что Чуя даже не смотрит на него, и это больно. Это обжигающе больно. — Мерзость — говорит Чуя. — Полный отврат. — соглашается Альбатрос. Он ухмыляется. Но все смеются, так что Дазай сглатывает злобу и тоже смеется.—
Мицуру крепко хватает его за руку, пока он выходит подышать воздухом. — Ты целовался с Чуей? — спрашивает она, раскрасневшись от всего выпитого алкоголя. Он чувствует от нее запах пива, смеси никотина и мяты от разделенной с Липпманном сигареты. Дазай пропускает вопрос. — Ага, и твой брат так же перецеловал половину присутствующих сегодня, так важно ли это? Это было давно. — И ты так об этом говоришь? Ты целовался с моим младшим братом, Осаму! Как я должна реагировать? — Не знаю, типа это было десять лет назад? Это ничего не значило. Мицуру хмурится, в расфокусе ее глаза потемнели от алкоголя в крови. — Почему ты мне не рассказал? — Потому что мы были детьми. — пожимает плечами Дазай. — И если бы я мог вернуться в тот момент, то я бы этого не делал. — Ос— — Забудь, ладно? — рычит он, не поднимая взгляда. Он не может на нее смотреть. Не сейчас, не когда перед его глазами застыл момент поцелуя Чуи кого-то другого, момент, который он бы хотел вырвать из памяти. Это пробуждает в нем его демонов. — Это никогда ничего не значило, и это ничего не значит сейчас. Чуя проглатывает тяжелый кусок ваты, застрявший прямо в горле. Он просто хотел проверить Мицуру, когда последовал за ней, но не думал, что случайно подслушает разговор. Сейчас же он не может дышать. Услышанные слова пронзили его грудь — невидимые шипы вбиты сквозь него, обнажая дыры преграждающие ему воздух в легкие. Прислонив голову к стене, его пальцы на бутылке дрожат, Чуя улыбается самому себе. «Это ничего не значит» ранит сильнее, чем «Я не могу», прозвучавшее ранее. Это он в состоянии понять и принять, даже если это показывает, что этот ублюдок достаточно уважает ее, чтобы не унижать девушку. Но это? Черт. Ему отказали дважды за ночь. — Господи, — шепчет он про себя, когда до боли режущая ухмылка растягивается по его лицу, — пошел нахуй. Конечно, это ничего не значило. Сглотнув, с пересохшим ртом и тяжелым сердцем, Чуя сжимает бутылку до тех пор, пока его пальцы не сжимают стакан, и медленно отталкивается от стены. Он верит, что сможет стоять без его помощи, он верит, что его дрожащие ноги не сдадутся сейчас и унесут его к черту подальше от того места, где находится Дазай. Нет, Дазай прав. Он бы тоже этого не сделал, потому что в таком случае у него бы был настоящий первый поцелуй с тем, кто бы не испарился в воздухе. У него бы был поцелуй с тем, кому не все равно. И, возможно, потом он бы не очутился бы в клубе, пьяный и смахивающий с глаз слезы. Он не может плакать — даже если влюбленность его детства только что сказал его сестре, что пожалел о поцелуе с ним. Стыд сжимает его грудь, оставляя его в страхе о том, что она может подумать о нем. Каким же жалким он является сейчас, терзаясь в муках любви по лучшему другу детства, будто бы у них был шанс. Он не будет плакать. Он не будет злиться, даже если только что швырнул бутылку в урну настолько сильно, что Альбатрос подпрыгнул на месте, а Липпманн вскрикнул, интересуясь, сошел ли он с ума и нужен ли ему психотерапевт. Блять, думает он, возможно ему нужен психотерапевт. Стекло бьется о другую бутылку, взрываясь с грохотом, который проносится по всему опустевшему клубу; грохот отдается словно гром в его ушах. Нет, думает он, он не будет плакать. Он будет проклят, если проронит хотя бы слезу. Он, блять, не плачет из-за Дазая.