Ведьмина ночь

Зима сошла на нет в этом году так же быстро, как занялось чучело в Масленицу. Стремительно по великому княжеству распространилось тепло: влажное и душное, переливающееся в златых лучах юного солнца. Мила начала коротать дни в светлице ещё до наступления лета. В залитой солнечным светом комнате ещё не было удушающе жарко, но было достаточно ясно, чтобы, умостившись у окна, изучать новые книги или перебирать собственные записи. Только, сегодня пути-тропинки собственных мыслей словно петляли перед княжной, уводя её всё дальше от смысла и сюжета. Порой они юркими рыбками и вовсе рассыпались в разные стороны, исчезая совсем. Ухватить бы хотя бы одну из них за хвост! Да, снова ускользнули. В какой-то момент силы всё же покинули Млаву. Она прижала книгу к груди и прильнула к окну. Там, внизу, вздымая пыль шутливо боролись Ваня с Серёжей. О чём они говорили было и не разобрать, лишь звонкий сильный Ванин хохот порой медным грохотом прерывал более низкий смех Серого. Как княжич смеялся! Княжну порой зависть брала: не улыбнуться было невозможно. Ваня – солнышко, своим светом словно озарял всех вокруг, отливая счастьем. Мила и близко не была такой тёплой, искренней и яркой. Наверное, поэтому и сама тянулась к младшему брату, как и все вокруг. Даже сейчас её хотелось оказаться внизу, рядом с ребятами, но знала, что не сунется. Нечего ей в их дела лезть. Сама однажды сказала: «детство уже прошло». - Так отпустите? – звонко вырвала её из мыслей Алёнка. Княжна вздрогнула, крепче прижав книгу и обернулась на голос служанки. Девица с надеждой смотрела своими тёмными глазами и ожидала ответа. Она что-то чирикала уже достаточно долго, но занятая книгой Мила никак не могла сосредоточиться на смысле её слов. - Куда? – попыталась она улыбнуться, чтобы сгладить неловкость. - Так это, на праздник. На Купалову ночь, говорю же, жених мой, - слова снова зажурчали нескончаемым потоком, больше напоминающим птичью трель. Мила особо и не вслушивалась, лишь улыбнулась. - Месяц ещё, куда спешишь? Ближе к празднику и поговорим, - предложила она, прекрасно понимая, что в иначе просто из её головы улетит мысль куда и когда она девушку отпустила. Она подперла щёку рукой и вновь загляделась на двор. Серёжа, мимоходом, взлохматил золотые кудри Вани по пути к колодцу. Где-то внутри Мила даже знала зачем, но прибывала в том счастливом разморенном состоянии, когда мысли не успевали оформиться в материальные понятия, вяло ложась по чужим следам, не пересекая грань яви. И можно было не отводить взгляд, прятаться и заранее гореть. Жадно, прямо из бадьи, Серый пил ледяную воду. Струи скользили по его рукам и шее, между хребтов из выступающих вен и жил. Так естественно. Его кожа не могла не гореть, раскалённая солнцем. И лёгким движением, мужчина вылил остатки на себя, смывая пыль и пот. Милу будто кипятком обдало: красив паршивец. И княжна позволила себе смотреть: как одним движением зачесал отросшие волосы назад, как обернулся, подзывая к себе Ивана, как мокрая рубах липла к телу, очерчивая и широкие плечи, и рельеф жилистой спины. Её взгляд уплотнился, потяжелел, шагнул вслед за мыслями с границы пустоты и стал осязаем. И Серёжа его ощутил, свел лопатки и обернулся. Млава чудом успела отпрянуть от окна, прячась в тени. А в окно почти сразу сунула нос любопытная Алёнка, привлечённая испугом княжны. Девка легко, невесомо улыбнулась и кому-то рукой махнула, наверняка Серому. И служанка посмотрела на княжну хитрой лисицей. - Он там тоже, наверняка, будет, - будто вскользь бросила она. Мила почувствовала себя непроходимо глупой. - Кто? – вяло спросила она, осознавая, что ответ и так ей известен. Только поняла она уже его после того, как спросила. - Серёжа, - и будто почувствовав, что сегодня не лучший день для княжны, опередила и следующий вопрос: - На празднике. Ночи Купаловой. Мила не хотела думать в том направление, но всё равно её мысли туда и скользнули. Начало лета. Ночь свадеб. Можно и супруга найти, можно с любимым провести, а можно просто погулять с первым встречным. Не уж то и Серёжа жениться надумал? А Алёна, словно насмехаясь, продолжила: - Он последние пару лет на праздниках часто гуляет. Девки за ним хвостом бегают, парень вон какой ладный. Да так никто ему по сердцу после праздника не стал. Мила заалела. Купалова ночь – ночь, где только люди да нечисть, что под людей косит. Все равны. Всем весело. Интересно, а её бы Серёжа выбрал? Или любая другая девка ему больше по сердцу пришлась бы? С Серым последние несколько лет они существовали в состоянии войны на границах собственной свободы. Затянувшейся, тяжёлой и болезненной. Победителей словно и быть не могло. Сама виновата. Обидела она его крепко, нечестно, да нельзя было иначе. Теперь каждая встреча оборачивалась столкновением бессмысленным и беспощадным. Они словно с цепи срывались, пытаясь как можно больнее вцепиться друг в друга: словами и взглядами. Но сегодня нельзя ссориться. Завтра Ваня отбывает. Без него будет совсем тяжко, при нём они ещё старались держать себя в руках и не разбивать доброму другу сердце. Расставаться никто не хотел. Мила тревожилась, а Серёжу с Ваней отец не отпустил. «Неча в таком деле при княжиче безродной шавке ошиваться» - сказал князь, и нечего ему против не молвить. На следующий день утро было прозрачным. И никто не нарушал его покой. Ехали молча: кто-то дремал в седле, а кто-то был погружён в собственные думы. По Млаве мысли расползались жалящими листьями крапивы. И задумчивый, тяжёлый взгляд Серого словно выдернул её из зарослей, в которые она так неосторожно соскользнула. - Что же вы, княжна, совсем без сопровождения отправились? – Миле в его спокойном тоне послышался укол. И правда, так кичилась своим положением, а провожать брата кинулась совсем одна. Между рыжих бровей залегла горькая складка. - А что? Мне есть кого бояться? В родном княжестве? – и в её голосе зазвенела медь, надменная и жалкая. Словно она откупалась мелкими монетками. Но хоть не дрожала и не терялась. Сомнительное достижение. Серёжу и вовсе не впечатлило, он только плечами пожал. - Везде есть кого бояться, - он обронил это почти тихо, словно у него сил на эту войну и не было. Не сегодня. Мила же напротив зашипела растревоженной змеёй. - Угрожаешь? – её эта затянувшаяся тревога лишь злила. И она позволила себе кинуться подобными обвинениями в него. Обидными обвинениями, незаслуженными. Он никогда и помыслить о таком не мог. Мужчина обернулся на неё резко, словно удар получил и в глаза посмотрел. Взгляд у него был тяжёлым, непривычно серым, словно гроза надвигалась. - Лишь говорю, что вы зря столь беспечны, - тихо обронил он, почти не разомкнув побелевших губ. И, видели боги, Мила хотела бы промолчать, принять предупреждение, да не могла. Не имела права смолчать. Но острые слова словно не хотели скользить по языку. - Хватит вам! – звонкий, солнечный, хоть и суровый голос Вани заставил Млаву вздрогнуть. Княжич развернул коня, двинувшись к ним. – Меньше народу – спокойнее. К тому же, ты же рядом, уверен, Милу в обиду не дашь. Правда? - Конечно, - Серый выглядел подавленно. Возможно, из-за Вани, или сам уже жалел, что начал этот разговор. Мила стушевалась. Говорила же себе, держать себя в руках. Нет, всё равно перед самым отъездом брата поцапались. Без огонька, но всё равно больно. А если, действительно, просто волновался. Город остался позади. - Прости, Вань, - как-то синхронно, пристыженно выдохнули княжна да лучший друг. И юноша заливисто рассмеялся, возвращаясь во главу своего маленького отряда. Он и не злился на них, просто не умел. Чуть обернулся, подарил одну из теплых, шкодливых улыбок и подмигнул. Будто знал что-то, что они и не понимали вовсе. Солнышко. Вновь воцарила тишина. Пока княжич не остановился. - Здесь простимся. Долгие проводы – лишние слёзы, - молвил он, и Мила подъехала к нему первой. Ей было неловко и неудобно пытаться обнять его, сидя в седле. И самую малость страшно. Она положила ладонь поверх его и заглянула в глаза. - Береги себя, - и не смогла найти больше слов. Ваня улыбнулся ей, словно теплом поделился и стиснул её холодные пальцы горячей рукой. - Вернусь, обернуться не успеешь, - пообещал он. И успокаивал растревожившуюся старшую сестру. А Серёжа его обнял. Крепко. И от Милы не укрылось, как Ваня спрятал нос в изгибе его шеи что-то шепнув. Княжна и не знала куда смотреть. Стоит ли вообще это видеть? Её затопила неловкость вместе со жгучей бесправной ревностью. Но Ваня уезжал. Они ещё долго смотрели ему в след. Солнце стелило перед отдаляющимся отрядом дорогу. Мила молилась, чтобы на ней не оказалось трудностей. В её растревоженных глазах словно ветер трепал, да гнул к земле плакучую иву. Во взгляд Серого наползали грозовые тучи. Когда фигуры и растаяли среди утренних лучей, Млава развернула лошадь. Она хотела скорее возвратиться в терем и замерла. Утренний туман почти рассеялся по полю, оставаясь нежной дымкой, в которой сизый мешался с сиреневыми отблесками кончившейся ночи. И словно налившиеся его влагой, пробивались цветы. - Серёжа, подожди меня немного, - растерянно пробормотала она, соскальзывая по колено в траву, - я цветов нарву. - В тереме ждут, - он просто напомнил, но остановить не попытался. - Не ждут. Они же не знают, как далеко мы отправились. Мужчина и не стал спорить, замирая около лошадей. Мила присела пред цветами. Маки хрупкие, рассыпающиеся от любого касания, никогда в руки просто не шли. Мила уговаривала их одними губами, упрашивала, и они сдавались, позволяли себя сорвать. Не все. Дело это было долгим, требующим терпением. Не васильки да лютики, что сами льнули к рукам, словно упрашивая их забрать. Она не сразу заметила, что и Серёжа приблизился, наклонился за одним цветком, другим. Но упрямые маки осыпались под его пальцами, словно прогорали. Едва слышно мужчина позволил себе ругнуться. И Мила не удержалась от улыбки, прячась за занавесом своих волос. В поле, да и в её руках были не только алые проказники, но от Серого все остальные словно попрятались. Наконец, он смог отыскать цветок, что дался ему в руки и протянул его княжне. Миле показалось, что в её душе трепет осыпался красными лепестками, поджигая всё, чего коснулся. Нивяник. Ей ни один не попался. Она их проглядела. А Серому себя сорвать позволил. Она осторожно приняла дар из его рук и слабо улыбнулась. - Спасибо. Думаю, хватит мне цветов. И покатилась череда дней и ночей, связанных друг с другом суетливыми заботами. Дни тяжелели и разбухали от полнившей их жары. А за ночи полная луна успела осыпаться, да вновь появиться на небе. И от Вани прибыл гонец. Ранним утром. Мила только и успела, что одеться, да сменить воду в цветах, Каждый день она делала это сама, любовно перебирая каждый стебель. И жизнь скользила под пальцами живительной прохладой. Письмо от брата. Он написал ей отдельно, не только передал свой поклон в послании отцу. И Мила растревожилась, как только взяла его в руки. И тревога лишь нарастала, стоило увидеть буквы, по которым шла едва заметная рябь. Веяло холодным, беспомощным страхом. От бумаги, от букв, от обращения, в котором брат беспомощно звал её по имени, вместо принятого «дорогая сестрёнка». И страх тёк от письма к княжне с каждой новой строчкой. Как наяву пред глазами вставали бедные деревни, нищие люди, готовые напасть. Их загнали в угол, выставили требования, исполнить которые они не могли, не принеся жертв. И они кусались, бились, как дикие звери за последнее. Бились с людьми князя. За страхом следовало горе. Ваня, слишком добрый, слишком правильный, слишком светлый, чтобы принимать такие решения без боли. Не ему выносить приговоры. Не ему забирать у людей последнее в казну княжества. Но отец приказал. Ваня просил совета. И Млава знала, что должна написать: «Дорогой брат! Я оплакиваю жертвы, что приходится приносить вместе с тобой, да размер и срок платы дани установлен не просто так. Не гневи отца, закончи дело, да возвращайся в терем скорее. Твоя Мила» Потому что гневить отца - дело гиблое, на всём белом свете не найдётся души, что была бы ему дорога. А если бы он в гневе Ваню сгубил? По сердцу резанул солнечный образ брата. Отец сгубил бы. Но не сгубили бы её слова? Этого он от неё ждал? Принятого за него решения? Она бы выполнила приказ. Но Ваня не такой, как она. Он не вручал ей свою совесть, он открыл сердце. Он не ждал от неё решения. И она не написала ни строчки из того, что должна была, как княжна. Власть – нелёгкое бремя, требующее жертв не только среди других, ей подавай и себя. И тяжёлых решений избежать не получится. А она никогда не смогла бы решить за него. И Мила написала именно это. Написала и кинула в конверт несколько цветков васильков, да лютиков, что не утратили своей яркости средь страниц книги, молясь, чтобы они хоть немного облегчили тяготы брата. Тот день был словно чугунный, от жары и тревог, что принесло письмо. Украшения давили к земле и сжимали голову в тиски. Милу мутило, по пути в непокоевы хоромы. Она широко вышагивала, норовя сорваться набег и Алёнка чудом за ней поспевала. В самом зале духота и темнота тянули вниз, к полу. И Мила почти не слушала. - Так она у вас совсем чахлая! – неожиданно вырвала её из забытья сваха. Млава чуть не задохнулась от возмущения. А женщина продолжила, словно не о княжеской дочери и говорила: - тощая, ещё и не рожавшая. А ну как помрёт при родах? Хоронить княжну… Торговалась! Словно Мила корова какая-то, за которую ещё и приплатят, чтоб забрали. И жениху и не она нужна была. Только приданное, которое мог отец отдать. И великий князь сжал пальцы в кулак, нахмурив густые брови, и медленно встал. - Что ты себе сказать позволила? – мощно, словно вековой дуб со скрипом спросил отец. - А что я? – баба удивленно воззрилась на него. Не боялась. За ней же тоже князь, хоть и не великий. – Клевещу что ли? Я же всё, как на духу вам говорю. - Тогда и я тебе, как на духу скажу, - сощурился Мстислав, - что голову твою на воротах вывесят на завтрашнем рассвете. - Отец! – княжна похолодела, ещё не зная, что может ему сказать. И он перевёл суровый взгляд на неё: - Я всё сказал, Млава. Возвращайся к себе. И она не могла не подчиниться. Только засели в ней слова свахи. Долго ей в девках ходить? Могла бы уже ребёнка растить. Княжна замерла. Вновь не туда мысли пустила, вновь по стопам за Серёжей. Каково было бы растить его ребёнка? Даже, если бы не женой его быть. Мальчишку, например, что был бы на него похож. По сердцу больно резанула чужая молва: «Княжескому ублюдку, шавка подстать». Она не могла. Не испортить Серёже жизнь ещё больше. И так по терему судили, что мужчина зазнался, раз так близко к княжеским детям подобрался. А если не узнает никто? - Княжна, - окликнула её Алёнка, громко, не могла иначе дозваться. Мила растерянно обернулась. – Вы не подумали? О празднике? О Купаловой ночи? И она подумала. С того дня, наступила тишина. Отец разгневался и оборвал нить из свах и женихов, что струилась в их терем последние дни. И эта тишина разрушала Милу. Ваня не шёл из головы. Ни единый шаг не пылил дорогу, неся от брата весточки. И Млава решила пойти на праздник. Она не верила, что закончит в срок. Ещё ни разу она не пыталась провернуть всё так скоро. Алёнка пропадала с рассвета, искала для неё травы, да цветы. И заворожено смотрела, как прядёт Мила. Тонко и терпеливо, ловко и интуитивно, княжна создавала то, что простому глазу не видимо. Магией девушка владела с рождения: чувствовала энергию, что окружает её. И училась, осторожно ступая по тропкам почти на ощупь. Знала, желание и воля сильнее любого зачарованного предмета, хоть и созданного правильно, но по указке. И это было просто. Она топила принесённый воск, вмешивала в него лаванду и мяту, чтоб дым убаюкал чужие подозрения, да вмешала цветы львиного зева и иссохшие незабудки. Никто не должен был бы искать её в ту ночь. И что-то тёмное зло шептало ей внутри: «Нет в любви силы. Только боль и слабость. Не терзайся! Бери её саму силой, раз она есть в твоих руках». И Мила почти следует за этой злостью. Почему нет? Что ей отца ослушаться стоило бы? Чью-то жизнь отдать? От чего бы и не его? А Ваня мог бы князем стать. Чем не цена за Серёжу? И Млава самой от себя страшно стало. Разве настолько она Ваню не любит, чтобы княжеской участи ему желать? А сама настолько жалкая, чтобы любовью от приворота довольствоваться? Нет в такой любви жизни. Чувства, как природа не постоянны, любовь ненависть сменяет, да по кругу ходит. И её любовь к Серёже текла и переливалась, как река по весне, то готова была к нему кинуться, то видеть не желала, то забыть хотела, то упустить хоть деталь боялась. Во всём свете не сыскалось бы такой силы, что подобное создать могла бы. А так поступить бы только Мстислав и смог бы. Млаве от себя самой противно стало. Алёнка, словно почувствовала в тот день, что хозяйка сама не своя. «Идёмте, - говорит, - на озеро сходим, всё равно уже прогрелась вода». И Мила послушалась. Позволила воде забрать все тревоги, смыть злобу прохладной водой. И стало легче. Прояснился разум, а за ним пелена и с глаз спала. Млаве почудилось: кто-то рядом их тоже заметил, мазнул внимательным звериным взглядом. Огляделась и увидела. Серый растерянно замер у края леса, встретившись с ней глазами. Он не подглядывал. Не стал бы. Это она в своих заботах его потревожила, не заметив. Наверняка, тоже купаться бегал. Жара опала, но холода не пришли. Во царило тепло, что размывало границы между телом и воздухом, люди словно стали прозрачнее. И она подошла на свою беду. Не смогла промолчать. От Серёжи терпко и счастливо пахло полынью. Видать он и сам забылся, валяясь в траве. Резвился во втором обличие. И зачем она только сунулась? Лишь зря разругались заново. У Милы от щёк пожар следовал, за соскальзывающим взглядом Серого. Их остановила Алёнка, неожиданно рассмеявшись. Смех у неё был сильный, для такого тщедушного тела даже странно, с серебряными переливами и холодом. И виноватой девка себя совсем не чувствовала. Спокойно согласилась выпить с княжной сбор из звездоцвета. Мила и не злилась на неё, сидела напротив и чувствовала себя ужасно. Не находила места. Не знала, что могло бы пойти не так, но волновалась. А Алёнка пила молча, и вдруг заговорила: - Я, год назад, человека полюбила. А он меня лютой ненавистью встречал. Не знала, что и делать. А когда служба у него закончилась, мои края родные он покинул, подумала: за ним пойду. И пошла. Решила, узнаю его лучше, так сердце или отпустит, али примет он меня. Принял. Я с ним Купалову ночь проведу, и мы уйдём. Покину я вас после, зла не держите. Мила подорвалась. - Что же ты раньше не сказала? Я… Подожди меня, я хоть рассчитаюсь с тобой по чести, - засуетилась она. Алёна улыбнулась. Слишком мудро для своего юного личика и красную кисточку на вороте дёрнула. - Спасибо вам, княжна. Век я вас не забуду, пусть вас всегда к цели чёткий путь ведёт, - искренне пожелала она. И почти убрала посуду, когда они закончили чаёвничать. Но также безропотно отступила, раз Мила захотела сама всё сделать. Млава выдохнула, оставшись одна. По телу прокатилась дрожь. И это получилось. Княжна переложила в горшочек травы, что в чашки у Алёны плавали и залила их мёдом. Она успела. Стало по-настоящему страшно. Не думала она, что управится в срок. И что же ей было делать? Только самой и решать, осмелится ли на свой план или нет. А утро перед праздником встретило княгиню вестями. Дурное настроение отца расползалось по терему тревожным шепотом. И Мила знала, Ваня сделал выбор. Свой выбор. И выбрал он себя и свою душу. Что уже было делать? И его письмо покоя не принесло. Но в нём уже не было страха, было тепло, была гордость и была готовность. Брат брал за своё решение ответ. И его горячая благодарность больно жгла сердце. Сама его на это и толкнула. Не остановила. Будто не знала, чем закончится. Млаву прожигала вина и страх. Ожидание стальной цепью обвивалось вокруг. И княжна решила хоть что-то делать: занять руки, перебрать травы. А потом пришло осознание: она пойдёт на праздник. Потому что надо что-то делать, хоть что-то. И всё, что шло в опустевшую голову: готовый ещё недели назад план. Она перепроверяла всё по кругу. Подправляла детали и ловко, вдумчиво сплетала в венок маки, да васильки, вплетая золотую нитку. И вечер всё же наступил. Княжна залила мёд на травах водой. Среди иссохших лепестков синей ромашки мелькнуло что-то яркое. Девушка помедлила, напомнила себе, что она ничего не украла. Скорее, сделала отпечаток. Из чужой памяти. Чтобы совсем не опростоволоситься на празднике. Откуда бы ей княжне знать обычаи простых людей? Всё хорошо. И выпила залпом. По горлу заскользило что-то тонкой змеёй. То, что она приняла за затесавшийся красный лепесток, оказалось свернувшейся ниткой, что задержалась внутри. И словно путеводный клубок, Млава вдруг почувствовала, как ей прийти к цели. Странной цели. Знание, как попасть в кощеев замок улеглось в её голове, как что-то само собой разумеющееся. И праздничная рубаха от её пальцев зазеленела чащей леса. Млава подошла к зеркалу. Посмотрела на себя и надела венец. Магия заструилась по коже, смыла веснушки, отбелила рубаху, рыжий цвет волос сошёл златыми локонами, и в зелёных глазах распустились васильки. Она несмело улыбнулась самой себе: незнакомка напротив ответила робкой улыбкой. - Княжна! – вдруг окликнула её Алёна, которой не было с утра, - я ухожу первой. Прощайте! Мила лишь разглядела синий подол её рубахи, что скрылся за дверьми. И глубоко вздохнула. Отступать было поздно. Можно было только отпустить себя. Это оказалось поразительно просто. Не бояться быть узнаной, не нести венец княжны, притворяться тем, кем не являешься. А ещё было весело и легко, ловить чужие взгляды и не бояться, как слова отразятся на тебе. Потому что чужая личина была доспехом. И она бесстрашно улыбалась Серёже, не пыталась его ужалить, смеялась вместе с ним и прыгала через костёр. И даром, что девки упрашивали не ходить с ним. Доведёт её до беды? Не им было знать, что именно ради этой беды она и пришла. - Ты многого не жди, - тихо попросил её мужчина, когда они зашли в лес, уходя от шума и огня. Ночь освещали тысячи маленьких огоньков. И Миле казалось, что не все они из этого мира. - Ты каждой девке это говоришь? – не удержалась она оборачиваясь. Травы щекотали обнажённые колени. Серый выглядел смущённо, самую малость неловко. - Надо быть честным, - стушевался он. И Млава рассмеялась, искренне и звонко. Интересно, он сам то знал, как на него за его честность смотрели другие? - И как? Понимают? «Многого не ждут»? – она присела, поддаваясь порыву нарвать лютиков, что отливали златом в тёплом свете. Растения цвели, словно ночь и не наступала. - Не всегда с первого раза, - покаялся Серёжа. И не удивительно. Каждая хотела бы быть особенной, каждая хотела бы его себе. Наивный. - Не боись, - улыбнулась она, - я в городе с отцом проездом. Завтра же отбываем. - И отец тебя отпустил? – Миле стало смешно. - Нет. Конечно же нет! Я сбежала, - она улыбнулась. Нет лжи лучше правды, такова жизнь. – У отца трое детей, и из них я самая любимая. Да только от его любви и холодно, и жарко. Слишком много за неё платить приходится. Слишком дорого. А ты? От чего не женишься. По тебе столько девок вздыхают. И смотрят как! Она посмотрела на него, всё ещё словно шутила. А Серёжа лишь вздохнул тяжело. И во взгляде у него словно дождь начался. - Есть у меня человек, что мне дорог, - и Миле стало больно. Не за себя, вместе с ним, - да только ребёнок он великому князю. Мне нет туда хода. Князем мне за всю жизнь не стать. Млава вздрогнула. Бесконтрольные пальцы, сплели цветы в золотой венец. Она встала, не смеялась, лишь в глаза заглянула. - Если не быть тебе князем, будешь королём, - и прозвучало словно обещание. И венок из её рук в его серых волосах заблестел короной. – За такого лесного царя, любая княжна бы душу отдала. - Мне их души не нужны, - мужчина улыбнулся ей, не весело, но тепло. И руки у него были горячими. Млава потянулась первой к нему на встречу. Это было каплей из того, что она могла получить. Маленьким глотком, для умирающего от жажды. Но она вдруг осознала, что не поступит так ни с собой, ни с Ваней и ни с Серёжей. - Знаешь, - она отстранилась, вырывая из венка один из цветов мака, - по сердцу ты мне, Серёжа. А я ведьма. Прими от меня дар, пусть эту ночь ты с любимым проведёшь, даже если это сон всего лишь. Мужчина вскинул брови. И плавно осел наземь, погружаясь в зачарованные грёзы. Мила поняла, куда её вёл путь. К какой цели. Защитить его и брата от отца. И она ступила бы на эту дорожку.