У Миши есть Саша

— Шурка! — настойчиво колотил в дверь Горшок, — Шур! — Что случилось? — открыл Саша. — Можно к тебе? — коротко спросил Миха, опустив глаза. Вид от этого у него сделался какой-то опечаленно-виноватый и болезненный. — Заходи, — пожал плечами Балу, пропуская Мишку в квартиру. — Так что случилось-то? — дойдя до кухни, повторил он свой вопрос. Миха в ответ нахмурился и поджал губы, словно не хотел говорить или, наоборот, хотел, но ещё не собрался с мыслями... Он окинул взглядом балуновскую кухню и остановил его на навесном шкафчике, где всегда хранился запас горячительных напитков. Горшок молча встал, не глядя достал оттуда бутылку и внаглую отхлебнул из горла. Это явно помогло собрать мысли в кучу, и Миха, наконец, заговорил. — Да что, блин... Я к нему, понимаешь, со всей душой, что называется! Всё по-человечески! Не хочет торопиться - пожалуйста! Я ж не напирал никогда Шурка! Ни к чему не принуждаю, не пристаю сильно... А он... — Горшок снова нахмурился, когда Саша попытался забрать из его рук бутылку, — я вообще не понимаю! — Миха взмахнул руками, и теперь Шура никак не доставал до бутылки, — что не нравится-то? Год уже хернёй страдаем, а внятности ноль! Я ж и приласкать могу, если что, блин, а если по-другому хочется, так тоже не вопрос! Шурк, я ж по-настоящему всё, понимаешь, блин, да?... — совсем загрустил Миша и грузно опустился за стол, прикладывая к губам горлышко бутылки. — Мих, погоди, я ничего не понял, — смирившись с тем, что отвоевать у друга бутылку не выйдет, Саша достал себе из холодильника пива и сел за стол напротив, — ты от Андрюхи, что ли? — Угу, — кивнул тот. Выражение лица сохраняло на себе крепкую задумчивость, досаду и непонимание. — А что ты сделал? — Дык ничего, блин! — снова взорвался Миша и принялся размахивать руками, но уже сидя, — пришёл к нему, понимаешь, да, без всяких, ты не подумай. Давай, говорю, поговорим, обсудим... А он нахер меня послал сразу же, даже на порог не пустил, представляешь!? Выглянул гад в одном полотенце и закрыл дверь прямо перед носом. А я стою и слышу, как его там девчонка какая-то по имени ласково зовёт...— Горшок поднял на друга глаза. В них плескалось что-то по-детски искреннее, глубокое и больное. Обида, надежда, мольба. А потом он снова погрустнел и поджал губы. — Не нужен я ему, Шурк, — тихо сказал Миха скорее для себя, чем для Шурика, вздохнул тяжело так, что аж грудь задрожала, а потом снова приложился к бутылке. — Ну что теперь, Миш... Ты же не заставишь его полюбить тебя или принять твои чувства, — осторожно начал Балу. Миха посмотрел на него так, словно Шура только что запретил ему сочинять музыку да ещё и без права на отказ. — Насильно мил не будешь. Мих, надо оставить Андрюху в покое. Ты ни ему, ни себе жизни не даёшь. — Ды, знаю, блин... — зашипел Горшок, — но ты говоришь, как будто это легко так. Взял и оставил... — Да, тут ты прав. Легко не будет. Но это нужно сделать. Если у вас продолжится эта беготня, ничего хорошего не выйдет. Надо отпустить это, Мих. Они оба отпили каждый из своей бутылки. Вслед за стуком по столу от поставленных на место сосудов повисла тишина. Миха понимал, что Шура прав. Но ведь... Но так же не может быть... — Не могу, — тихо, едва разборчиво промычал Миша. Язык потяжелел, губы склеились. — Чего? — Не могу я, понимаешь? — уже более внятно повторил он, — я не знаю, что делать, Шур... Я пробовал уже избавиться от этого, у меня ничего не получается, я просто не могу! Я не знаю, что с этим делать! Не знаю! — его голос дрогнул. Миша ненадолго смолк, вылил в рот оставшиеся на дне капли и вдруг подошёл к Шуре. — Я не знаю, что делать, Шурка... Помоги мне... Помоги мне, пожалуйста, — его голос опустился до хриплого шёпота, а сам он опустился на колени и обнял Сашины ноги, крепко вцепившись в них пальцами. — М-Миш, ты чё? — вздрогнув от столь неожиданного жеста, спросил Балу и попытался отодвинуть ноги. Но чужая хватка оказалась достаточно крепка, чтобы не дать им пошевелиться. В ответ Миша закрыл глаза и потёрся щекой о его колени. — Шурка, ты ж не откажешь мне? — он поднял взгляд, заглядывая прямо в Сашины глаза. Балу сперва побледнел, а потом резко покраснел. С такой мольбой на него ещё не смотрел никто. Миха совершенно точно был в отчаянии. — Нет, подожди, — поспешил отказаться Шура, — Миха, давай без глупостей. Ты напился, тебя отшили... Но надо держать себя в руках, слышь? — Шурочка, ну ты же понимаешь меня как никто, — продолжал умолять Миша, медленно скользя руками и головой вверх по шуркиным бёдрам, — я же знаю, Шур... Ты ведь любишь меня, я знаю. Ты столько раз спасал меня, неужели сейчас оставишь? — он ткнулся губами в чужую ногу, оставив поцелуй на джинсах. — Миш, не совершай ошибку, — предостерёг его Саша. Он упёрся руками в Горшковскую лохматую макушку и мягко отстранил его голову от себя. Миша поддался его рукам лишь на несколько мгновений, а потом вновь спустился к коленям, чтобы Шуре было неудобно его отпихивать. — Прости... Прости, Шурочка, но мне это нужно. Мне ты нужен. Очень-очень сильно... — Не ври сам себе, Мих. Тебе нужно отвлечься от Андрюхи, — обезоружил его Балу и безжалостно отпихнул, вставая со стула. Миша выпустил из рук его ноги и привалился спиной к стене, оставшись сидеть на полу. Сердце жгло. Шура снова во всём прав. — Да... Ты прав, — тихо буркнул Горшок из-под стенки, даже не поднимая головы на Шурика, стоящего неподалёку. — Это так... — голос вдруг отказался слушаться и начал задушенно сипеть. Миша попытался проглотить ком, сдавивший горло, но разве это могло ему помочь? — Это нечестно, Шурк... — только и сумел выдавить из себя Миха, прежде, чем на его джинсы упали солёные горячие капли. В кухне снова повисла тишина. Мишка сидел, уткнувшись взглядом в колени, и не шевелился, а Саша смотрел, как из его глаз то и дело капают слёзы. Он почти мог слышать их удары о ткань джинс — до того беззучно плакал Миша. Так прошла минута, обратившаяся для них в вечность. А потом Горшок громко втянул носом, и на выдохе заскулил от боли. — Прости меня, пожалуйста, — плакал он, — Шурочка, я так тебе благодарен за всё, на самом деле. Прости, что видишь меня сейчас... И что я тебе про Андрюху плакаться пришёл... Ты ведь меня.. Ты во всём прав, Шур. И что я только ошибки совершаю, и что я не нужен ему - всё ведь правда. Так и есть, на самом деле. И что насильно мил не будешь... Миша говорил совершенно неразборчиво, глотая звуки или даже целые слова, постоянно хлюпая носом и задыхаясь, а Саша слушал и всё-всё понимал. Не столько даже его слова, сколько самого Мишу. — Правильно, Миш, — тихо кивнул Балу и сел у горшковских ног, — поплачь. Всё ничего, и не из такой жопы вылезали, — он обнял Миху, буквально взгромоздив его на своё плечо. Тот сразу же крепко прижался, хватаясь руками за Сашину спину, как за спасательный круг. Балу чувствовал, как Миша дрожит, и как время от времени судороги бьют его в грудь; чувствовал, как быстро намокла футболка от его горячих слёз, и как Мише, на самом деле, необходим этот момент. Он плакал как ребёнок, отпуская тяжёлые мысли и не менее тяжёлые чувства, что раньше трепетом пробуждали в нём что-то светлое, а сейчас ядовитым комом выходят наружу. — Всё нормально, Мишка, так и должно быть. Ты же веришь в судьбу? А она, ты знаешь, сама уже давно всё по местам расставила, — успокаивал Саша, мерно поглаживая друга по спине. — Это ничего всё. Переживём. Миша в ответ что-то угукал и кивал. Выворачивать душу наизнанку было больно. — Давай, поднимайся с пола. Умыться надо. — Ты только не уходи, Шур, — вдруг испугался Горшок и крепко схватился за чужую руку. — Куда я уйду из своего дома? — успокоил он Миху и повёл его к умывальнику. Там Горшок высморкался, умылся, но слёзы так и не остановились. Даже когда Балу усадил Горшка на постель вместо насиженного места на полу, тот продолжал держаться за его руку и ронять слёзы. Видно было, что он уже не хочет плакать, но остановиться не может. Столько в нём перебродило чувств, что они всё сочились и сочились наружу, не давая окончательно успокоиться. Быть разбитым и жалким Мише совсем не нравилось. Более-менее уравновесить своё состояние он сумел только через час. Выговорил Шурке всё, что клокотало внутри, выплакал до капли все слёзы и, наконец, истратил все силы. — Мих, ложись. Щас поспишь, восстановишь силы, а завтра уже решим, как быть. — Спасибо, Шур. — Спи. Если что, я на кухне. Саша оставил друга в спальне, прикрыл дверь и ушёл. Стоило ему войти в кухню, как коленки его подкосились. Балу тяжело опустился на стул и долго сидел, глядя в одну точку. Пиво, вытащенное из холодильника, уже нагрелось до комнатной температуры, и Шура только сейчас приложился к нему. Выдержать этот горшковский закидон было тяжело. — Он выжрал мою настойку, ругался на Князя, попытался домогаться меня, а потом весь вечер плакал, снова из-за Князя... — словно в подтверждение того, что всё это ему не приснилось и не привидилось, тихо произнёс вслух Саша. — Блять, — громко выдохнул он и в два глотка опустошил бутылку с пивом. В голове не укладывалось, что за один вечер произошло столько странных событий. С другой стороны, совсем не удивляло то, что их причиной стал Горшок. Он давно завёл привычку переворачивать жизнь с ног на голову. Особенно ему, Шуре. Особенно с тех пор, как Балу понял, что дорожит им уже не как другом. И особенно когда Балу понял, что с Михиной жизнью то же самое сделал Князь. Шура встал из-за стола и открыл навесной шкафчик. За бутылками, в самом углу, где-то в глубине, лежала начатая пачка сигарет. С тех пор, как Саша разлюбил табачную вонь, он сюда не заглядывал. Губы зажали бумажный фильтр, в ладонях полыхнула спичка. Первая затяжка спустя пару лет качественно опустошила сознание. Вместе с дымом Шура выпустил осевшую на корне языка горечь собственных, примерно тогда же, пару лет назад, задушенных слёз. Перед глазами в дымном облаке чётко нарисовался фрагмент воспоминаний, где Саша точно так же, как Горшок, сидел на этой же кухне и хлестал бухло, мешая его с болезненными чувствами и против воли текущими слезами. Разница была лишь в том, что у Миши есть Саша. А у Саши Миши не было. Но это ничего. Балу не сумел заставить себя отпустить чувства или хотя бы меньше любить его. Зато он научился с этим жить. Сигарета закончилась на удивление быстро. Шура даже не успел додумать до конца какую-то очень важную мысль, как тлеющий огонёк обжёг кончики пальцев. Мысль ушла, реальность вернулась, всё встало на свои места. Шура затушил бычок и выбросил в форточку. Так и должно быть. Всё правильно. Он спрятал пачку сигарет на прежнее место и закрыл дверцу. Постояв около неё в прострации, Саша решил проверить Миху. Он тихо прошёл к двери спальни и заглянул внутрь через заранее оставленную достаточно широкую щель. Миша спал. Балу удовлетворённо улыбнулся и так же тихо ушёл обратно в кухню. Он предварительно выключил свет и занял место напротив окна. В тёмной синеве ночи виднелись макушки деревьев и редкие огоньки окон панельки напротив. Шура сложил руки на столе и опустил на них голову, засыпая. — "Так ты знаешь..."