Под шерстяным одеялом

Должность капитана кавалерии подразумевала под собой обязанность быть сильным, непробиваемым, как сталь. Надежды других людей обязывали проявлять учтивость, широко улыбаться, на каком бы дне ты ни был, и бесстрашно смеяться в лицо опасности. И Кэйа с блеском выполнял требуемое! Весь город был в восторге от красивого юноши с хитрой искрой во взгляде. Вот только никто из них не знал о том, что все это было лишь фальшью. Очередным спектаклем, который разыгрывать уже не было сил. Усталость пронизывала каждую клеточку тела, искушая сдаться, сладко шепча: «Зачем это все?». Ответ был прост. Настоящий он — уродливый, слабый, обычный — никому не нужен был. И Кэйе из раза в раз приходилось стискивать зубы и натягивать улыбку. «Я справлюсь!» — говорил он своему отражению в зеркале каждое утро, пытаясь убедить и себя в этом. Но вера медленно начала затухать. Пока в серость его будней не ворвалось солнце с медово-янтарными глазами, смотрящими в саму суть. Алхимик будто видел его насквозь, не поддаваясь сладкой лжи. И, признаться честно, это очень испугало. Одна мудрая сова, которую он знал, так же умела пронзать взглядом до костей. И Кэйа сбежал, как самый настоящий трус, надеясь больше никогда с ним не пересекаться. Но его молитвы услышаны не были. Маска все же с оглушительным хрустом треснула, впиваясь в кожу осколками. Собрать себя по частям не выходило, как бы Альберих не старался. И тогда он наконец сдался. Закрыв глаза, он оказался на чужом пороге. Душевно израненный, уязвимый, такой, каким его изначально видел Альбедо. — Ну здравствуй, — тихо, еле слышно, выдает Кэйа, желая прервать такую оглушительную тишину. Солнце напротив вдруг улыбается уголками губ и с неведомой теплотой отвечает: — Ну здравствуй. Ласковые лучи рук окутывают продрогшего капитана, и тот впервые выдыхает полной грудью. Ладони художника забавно покрыты пятнами красок, а сам он пахнет чем-то маслянистым и нежным. Вот на кухне уже закипает чайник и комната заполняется ромашковой дымкой, но Кэйа все равно не ощущает себя частью этой счастливой картины. Альбедо смотрит на него так тепло, любяще, что внутри невольно что-то разрывается. Голос дрожит и Альберих в исступлении молит: — Не смотри на меня, прошу… Но взгляд не меняется, а щемящее чувство в груди лишь становиться сильнее. Множество вопросов роятся в голове. Не выдержав, Кэйа повышает голос, и, все же встретившись с янтарем в глазах напротив, он отчаянно вопрошает: — Ответь, зачем ты так смотришь? Но тот молчит, одним лишь присутствием надламывая все, что строилось годами. Остатки гордости рушатся, и вот он уже чувствует, как позорные слезы побежали по щекам. Становится стыдно, и Альберих изо всех сил пытается закрыться, но нежные руки раздвигают последнюю преграду между ними. Его ласково прижимают к теплой груди и шепчут простое: — Я рядом. И Кэйа вдруг верит этому. Жмется теснее, ближе и никак не может прекратить плакать, как ребенок. Слова рвутся наружу, хочется рассказать все, что терзает, но всхлипы, как веревка, сдавливают горло, и он не может вымолвить и слова. Но от него этого и не требуют, лишь тихонько поглаживают дрожащие плечи и не отпускают. И вот изо дня в день он вновь оказывается в этой квартире. Солнечный свет окутывает его, обнимает так же крепко и невесомо целует в макушку, спрашивая: — Все хорошо? И они оба знают ответ. Кэйа следует за золотом чужих волос в спальню, где его укрывают мягким одеялом, и он сдается. Выдает все, что было внутри. Признается, какой сволочью был все это время. Но его стискивают сильнее и обезоруживают простым: — Я знаю. И Кэйа искренне не понимает зачем. Зачем тогда его обнимают? Нежно целуют в макушку? Так ласково глядят в его пустые глаза? — Я люблю тебя, — будто читая мысли, произносит Альбедо и прижимается ближе. А Кэйа не может в это поверить. — За что? — задушенно шепчет Альберих. И ему отвечают. — За то, что ты есть. Слезы вновь норовят политься из покрасневших глаз, но Кэйа уже не думает о них. Светлая радужка приковала его взгляд, вынуждая обжечься, ощутить на себе все. И он соглашается. Наклоняется прямо к алым лепесткам, так ярко пестреющим на бледном лице, и чувствует, как его рот опаляет теплом. Чужие губы жмутся к его собственным так аккуратно, трепетно, что глаза сами собой прикрываются в наслаждении. Ресницы дрожат, чужие руки приятно обвивают поясницу, в то время как он сам уже давно обнимает узкие плечи. Хочется запечатлеть в памяти эти мгновения, и навеки запомнить это чувство, нежность касаний, молочную кожу и спальню, пахнущую счастьем и детскими сказками, которые художник читал здесь для Кли. Альбедо — опаляющий жар и одновременно ласковое тепло. Трепет и слезы. Любовь, убивающая скопившуюся ненависть. И пока тот будет греть его, лед болезненного прошлого больше не доберется до сердца Кэйи.