Жизнь после истории

Тихий шелест листвы. Вечерний летний закат. С последними лучами солнца вышел попрощаться непоседливый ветерок, который тёплым августом остужал последние жаркие деньки. На даче всегда было лучше. На даче жизнь идёт совершенно иначе — время не летит без оглядки, на улице не стоит вой смешанных звуков, создаваемый толпами людей, а люди не превращаются в безликие тени. Город давит, но чем дальше ты от него находишься, тем меньше у него власти над тобой. Отдалённый от шумного города тихий мирок деревень — отдушина для многих, кто ищет покоя, пусть даже и временного. Поля золотых побегов и стеклянные озёра помогают потерянным в городских трущобах душам найти покой. Нора всегда любила дачу. Здесь она ощущала душевную свободу от рутинного города. От всего, что утягивало её грязнуть во мраке безликих улиц. Здесь она ощущала свободу наедине с собой. До поры до времени. После событий дней минувших, оставивших необратимый отпечаток в её ныне неспокойной жизни, она более никогда не была одна. Вся её жизнь отныне переплеталась судьбами с душой её вечного попутчика, верного друга и надёжного оберега. Да, пусть связь их была поначалу не совсем добровольной, но уже никто ни о чём жалеть не мог. Слишком много воды утекло, да и они давно перестали докучать друг другу. Их судьбы слились в единое целое и отныне они не могли жить порознь. Когда пришла душевная привязанность, всё стало выходить через эмоции. Они были единым целым и волновались друг за друга не меньше, чем за себя самих. Уж если не больше, как иногда казалось. Две столетние души, навсегда осквернённые дурным проступком. Они были другими, и это их объединяло. Сама за собой того не замечая, Нора научилась придавать Ворону человеческий облик. Это происходило редко и в их полном уединение. И действительно — в тяжёлых условиях и ситуация намного практичнее для ворона было оставаться в птичьей оболочке, а не пыжиться с переходом в человеческое тело. Тем более, в таком случае, от него просто не было бы никакого толка — с приходом старого тела, за исключением, как кстати, больших рогов, его прежние силы столетницы не возвращались, потому это было лишней тратой сил и времени. Но в обычной жизни, когда им обоим ничего не угрожало, Нора могла себе позволить придать ему прежний облик. В такие моменты это было как нельзя кстати — когда Нора уходила глубоко в свои мысли и увядала на глазах, у Ворона было намного больше поля для действий. Он любил Нору, и она любило его. И пусть они оба были потерянны, каждый держался за другого крепкой хваткой. Им обоим могло не хватать простого человеческого тепла и заботы, потому изнемогая все силы, они старались подарить их друг другу. В такие моменты жизнь казалась краше — проблемы ненадолго забывались, рутина ослабляла хватку и никак не могла потревожить две влюблённые души. Хотя влюблённостью назвать это глупо — их связь стояла выше всякой любви, они были связаны душами и ничего не могло расколоть это единство. С возвращениями Ворона к старой форме, Нора стала замечать в нём те эмоции, которые не могло передать птичье тело. Теперь она могла почувствовать жар его ладоней на своих плечах, ощутить чуткие успокаивающие объятия от породнившегося тела, когда ей было плохо. Она могла видеть и знать что он чувствует куда лучше, чем когда-либо. И раза в раз она запоминала его выразительные черты лица, борясь с липким страхом никогда их больше не увидеть. Его облик предавал ей чувство надёжности и защиты. Она любила его любым без всяких «но». Каждый раз он с особым трепетом переживал моменты своего «очеловечивания». Ну а как же — как тут не соскучишься по нормальной жизни, пусть у вороньего тела были и свои преимущества. Он и птицей ощущал себя свободным, но человеческий облик дарил ему больше. Он мог прикоснуться к ней. Ощутить её эмоции даже через скромные прикосновения. При старой жизни он не был тактильной личностью, но когда перед тобой человек, за которого ты готов отдать свою жизнь, дефицит прикосновений заставляет горько выть даже если ты глупая птица. Но что самое страшное, птичий облик подливал масло в огонь к ревностной натуре. Он любил Нору всем сердцем и во всех смыслах и не мог допускать её близости с другими, пусть и не говорил ей об этом открыто. Но и Нора не слепа — она всё прекрасно видела. При удобном случае она добро над этим подтрунивала, после чего получала обиженные взгляды птицы. Такое отношение Ворона умиляло и забавляло одновременно. Девушка сама всегда после собственных шуточек повторяла, что она никогда к себе больше никогда не подпустит. Ворон не мог отрицать, что её слова грели ему душу. Его скованную проклятием душу. В прочем, ничего другого им и не нужно. Их жизни крутились вокруг друг друга, потому внешние события редко интересовали настолько сильно, чтобы всунуться в очередную авантюру. Другое дело, переживать внутренние невзгоды. После их первого громкого дела у Норы нескончаемо болела голова: иногда она болела неощутимо, лишь еле слышный звон стоял в ушах; в иных случаях голова начанала гудеть, будто Нора находится в центре автотрассы. Шумно, громко, неспокойно. Но самое худшее было тогда, когда нестихаемый гул подрывал давление в сосудах, в виски отдавали учащённые стуки сердца, голова тяжелела, а из носа хлестала алая кровь. В такие моменты дурно было всем — Норе физически, а Ворону морально. Он отчаянно бился в смятении и не знал, что ему делать. Нора не могла себя контролировать, от чего тело не слушалось и она валилась с ног. Ему оставалось только покорно разделять с ней эту душевную боль и он тревожно окутывал её своей всепоглощающей заботой. Видит великое древо, если бы он мог разделить её тяжесть хотя бы наполовину, он был даже не раздумывал. Когда агония проходила и Нора возвращалась в трезвое состояние, она нежно припадала в груди очеловеченного Ворона и бессильно шептала слова благодарности. Его душа разрывалась, когда она пыталась принести извинения за доставленные неудобства. Это обижало его. Она не может извиняться за то, в чём не виновата и он пытался ей всячески это доказать. Но когда Нора перешагивала через собственное чувство вины? В людных местах они старались держаться непоколебимо. Ворон витал вокруг Норы в форме птицы, а девушка без оглядки шла по оживлённым улицам. Теперь все её дела становились их делами, да и Нора не сильно этому противилась. В основном ворчал только ворон, когда им приходилось выходить на затяжные прогулки и он подолгу гонял мелких птиц в синем небе. Никого никогда не волновала огромная птица, в небе, кружащая над тихо идущей девушкой. Люди слепы, в особенности тогда, когда заняты своими «важными» делами. Ворон лишь грубо кряхтел на глупых людей и грезил поскорее вернуться обратно на дачу, там им обоим было куда спокойнее. Нора всегда соглашалась с ним в том, что дача — лучшее место для их совместного уединения. На даче им нравилось всё: живая природа, не отравленная городскими отходами; вкусные бабушкины гостинцы, которыми она их закармливала до отвала; летние вечера в золотом поле, откуда простирался лучший вид на заходящее солнце. Поэтому при каждой удобной возможности они увиливали именно туда. Сбегали от всех невзгодов больших городов. Дача — это дом, а домой хочется возвращаться снова и снова. Дом — это самые близкие. Они были друг другу самими близкими. Никто из них никогда больше не зарекался о неправильности случившегося — вся жизнь перевернулась с ног на голову, но и Нора, и Ворон вскоре сами перестали ругать судьбу. Обретя счастье в таком душевном «соседстве», они больше никогда не думали о возвращение к истокам. Повязанные друг на друге, их не разлучила бы сама смерть.