Нежность

      Предложение о поездке Ральф отмёл сразу. Тут и думать не над чем, но слова Януса, как зловредное одуванчиковое семя на ровном ухоженном газоне упали, укоренились и выпустили побег. Поначалу он сопротивлялся, перечисляя всё новые и новые аргументы. Ну во-первых, как оторвать Стервятника от Дома? От этих мистических развалин, которые они все унаследовали и носят с собой за пазухой, отравляясь и подпитываясь ими. Даже он сам облучён и отравлен Серым Домом, и постоянно меряет, и сравнивает по нему. Во-вторых, куда ехать, вот куда? Когда-то жители Дома знали два маршрута: на море и в горы, и это был предел их желаний. Любые отклонения вызвали протест, вредительство и болезни. А из первого и второго вырастало третье: он уедет, плюнув на просьбу Сфинкс о помощи? Вот так распишется в собственном бессилии и пошлёт к чёрту? Ещё раз прокричит всем в лицо, что его заботы крутятся исключительно вокруг Стервятника, что только его проблемы имеют для него значение. И Ральф опять гнал мысль об отъезде, выкорчёвывал, как сорняк, но она всё равно раз за разом возвращается и прорастает. Первый сигнал о том, что он сдался — график отпусков. Он всё время рассматривал его, залипая взглядом на распечатанном листе, висящем на стене в учительской. Одна из воспитательниц даже пошутила, что он-де тоже считает дни и часы? Ральф же думал о том, что отпуск у него в мае, последние две недели весны и весь июнь. Самое любимое время с ещё школьных времён, когда уроки перестают иметь значение, и все мысли только о каникулах, а лето кажется длинным-предлинным и ненавистный сентябрь маячит где-то в космической дали. То самое время искристого ожидания и предвкушения. Наконец он признал правоту Януса и даже придумал выход со Слепым. И единственный вопрос, который оставался на повестке — это место. Он не мог отвезти Рекса ни в горы, ни на море, пусть даже это будут совершенно другие горы — покрытые белыми шапками снегов суровые скальные стены, а не приветливые предгорья, поросшие веретёнами кипарисов. И море тоже им заказано, потому что это воспоминания. Какой-нибудь секретик, прикопанный у корявой сосны, или поиск редких ракушек, или первая сигаретка, выкуренная тайком на пляже. И за всем этим стоял Макс ровно, как и Волк, Леопард и все другие неугомонные покойнички. Значит, нужно такое место, где всего этого нет, совершенно новое, не имеющее для Рекса никаких тревожных ассоциаций и воспоминаний. И вот тут Ральф буксовал и не мог ничего придумать.

***

Кто давал кличку его бабке, Стервятник не знал. Даже появление её в Доме в качестве воспитателя интересовало мужскую половину только как мимолётная сплетня. А сейчас даже спросить некого, почему её нарекли Крёстной. Вряд ли она рассыпала щедрые дары своим воспитанницам или приносила утешение, выслушивая слёзные жалобы. А уж об исполнении чьих-либо желаний подумать нелепо. Рексу она напоминала богомола. Скупая чёткость движения (болят суставы?), застывший взгляд, сфокусированный на собеседнике (жертве) и хлёсткие слова вместо смертоносных шипов. Рекс так и не понял, удовлетворяли ли её его ответы, сам он вопросов не задавал. Она не упрекала, не комментировала его манеру речи или стиль одежды, ничего не спрашивала про Ральфа и никогда не повышала голос. Просто слушала, иногда поправляла или поясняла, почему были сделаны те или иные вложения и распоряжения имуществом. Дом Рексу не нравился, слишком мрачный и старый. Угрюмый и надменный, слишком схожий со своей хозяйкой. Единственное, что ему было по душе — это сад. В один из приездов он забрёл в совсем заброшенный угол и провалился ногой в небольшое болотце. То ли это был когда-то маленький прудик, то ли тут был родник, который теперь заилился и забился листвой, превратившись в топкое место. И вся эта запущенность, и корявые ветки выстарившихся яблонь в лишайных проплешинах, запах сопрелой листвы и дух стоячей воды, — это как далёкое воспоминание или сон, в котором до конца не уверен. Был ли он или показалось, померещилось? Утраченная сказка Дома, такая желанная многими, но возможная для избранных. Слабым отголосок — эхо — Леса.       — А ему дом понравился, — уронила, как камень в воду, Крёстная, когда они молча пили кофе, как всегда после всей бумажной волокиты. Стервятник покрутил кружку на блюдце, удивлённый нарушением их молчаливого этикета.       — Когда я умру, — продолжила она, — ты лучше его продай.       — Почему? — он спросил из вежливости.       — Ты, конечно, решишь по-своему, — Крёстная будто и не слышала вопрос. — Но лучше оставь ему деньги, чем этот дом. Рекс уехал, с занозой в голове от слов Крёстной. Почему она это сказала? Умирать он не собирался. И его рассуждение о снах, которое Ральф не так понял, было всего лишь констатацией факта. Сам для себя он решил, что сновидения оставили его в связи с похоронами Макса. Это свидетельство его индульгенции, отпущения грехов и вины. Призрак Макса ушёл и в этот раз навсегда. Стервятник знал точно. Он как-то проснулся от звука, будто рядом лопнула струна гитары или скрипки. Что-то тренькнуло высокой тревожной нотой и разбудило его. И вдруг понял, что ему стало легче дышать. Воздух стал другим. Никакого привкуса плесени, к которому, казалось, он давно притерпелся, пыльной щекотки в горле и горечи, отравляющей любое блюдо. В очередной из приездов Крёстная перебила его на полуслове и сказала, что она удовлетворена его знаниями и больше в их встречах нет надобности. Несколько минут Стервятник сидел, осознавая то, что она сказала.       — Что ты хочешь за то, чтобы я могла здесь остаться? — тон Крёстной как всегда сухой и спокойный.       — А что ты можешь предложить? — они как-то сразу перешли на родственное «ты», хотя сам Рекс никакой душевной теплоты к своей бабке так и не испытал.       — Ничего, всё и так теперь твоё. Её светский тон и манеры, так похожие на равнодушие, задевали Рекса больше, чем он думал. Он уехал, ничего не ответив, а потом уже перезвонил и постарался так же холодно, как она, сказать, что пусть оставит их в покое и больше никогда не звонит ни ему, ни Ральфу. Крёстная просто повесила трубку, выслушав его сумбурную речь и неровное дыхание, а засмеялась ли она или просто хмыкнула, Рекс списал это на погрешности связи и своё воображение. Но в голове то и дело всплывал образ богомола, замершего на листке и удовлетворённо потирающего лапки. Рекс собирался сказать Ральфу, что у него есть деньги и каждый раз пасовал. А Ральф, мрачный и отстранённый, в очередной раз бурчал про то, чтобы Рекс ел, а то бледный и худой. Рекс впихивал в себя пару ложек под контролирующим взглядом чёрных глаз, и Ральф опять погружался в какие-то свои тревоги. Ночью Рекс тихонечко переворачивался, чтобы лежать рядом и смотреть, изучать знакомый профиль и, протянув руку, замереть в миллиметре, а потом со всей возможной аккуратностью коснуться щеки или плеча. Главное, успеть к утру вернуться на свою половину. Каждый вечер Рекс собирался с духом и уже открывал рот, чтобы нарушить их ставшее уютным и привычным молчание, и не решался. Он не знал, что предложить? Что можно делать с деньгами, куда их потратить? Жизнь в интернате не предполагала товарно-денежных отношений, а и те, что были, скорее напоминали натуральный обмен. Рекс очень хорошо помнил, как они с Мертвецом первый раз пошли в магазин и тряслись у холодильника с колбасой, будто были обгашенные в край, а на самом деле боялись показаться не такими как все и не могли сложить ценники, и сосчитать, насколько им хватит денег.       — Давай погуляем? — выдавил из себя Рекс уже за полночь, когда Ральф разбирал постель.       — Давай, — Ральф согласился быстро, будто только и ждал такого предложения. Они вышли в засыпающий город и пошли кружить по дворам, заставленным машинами и утонувшими в снегу горками и песочницами. Рекс держал Ральфа под руку и думал, что, наверное, надо предложить потом пойти в кафе или в кино; он теперь достаточно подкован в этих амурных наружних делах, благодаря просмотру сериалов. Но он совершенно не представлял, как сказать об этом.       — Покурим? — Ральф свернул на тропинку, протоптанную к деревянной избушке, осевшей на один бок.       — Здесь? — удивлённо уточнил Стервятник. Он никогда не думал, насколько его внимание выключает всё лишнее, он и не замечал раньше этот трухлявый домик, хотя проходил мимо него по несколько раз на неделе, идя в магазин или на остановку. Он просто перемещался в пространстве из пункта А в пункт Б, как в математической задаче, игнорируя, отсекая всё лишнее.       — Самое лучшее место, — пробормотал Ральф с зажатой между зубами сигаретой, он подал руку, помогая ему перебраться через снежный бруствер. — Все всегда курят на детских площадках.       — Да? — удивление Стервятника искреннее, ещё один факт о странностях этого мира. Они, согнувшись, нырнули в тёмное избяное нутро, уселись на узенькую лавочку-дощечку, прижимаясь к друг другу плечами. Стервятник смотрел на свои пальцы с зажатой сигаретой, тлеющей алым огоньком, поворачивал руку в разные стороны.       — Манерничаешь? — спросил Ральф, выдыхая в стылый воздух сигаретный дым.             — Как тогда не получается, — Рекс попытался закинуть ногу на ногу, но в узком пространстве на шаткой лавочке его повело в сторону, и он выронил сигарету в снег.       — По правде, это и тогда выглядело глупо, — Ральф протянул ему свою недокуренную сигарету. Прилившая к щекам кровь заколола лицо огненными булавками, хорошо, что в темноте не видно.       — Это не было... — Стервятник подавился дымом и закашлялся. Конечно, Ральф знал, что всё начиналось как символ невозвратной потери, боль, вывернутая наружу и надетая, как доспех, прикрывающая кровоточащую душу.       — Поначалу нет, — согласился Ральф, выпуская в воздух белёсое облачко пара. И Рекс опять неудержимо покраснел до навернувшихся слёз, он никогда всерьёз не отмечал вехи изменения своего образа скорби. В какой момент наложенные кое-как тени (в самый первый раз это была акварель) превратились в тщательный макияж с переходом тонов и ровными стрелками, когда наспех собранные чёрные вещи стали не просто траурными тряпками, а приобрели стиль. Когда именно из разрозненного барахла появились комплекты на разные дни, что конкретно к этой чёрной водолазке он надевал длиннополый сюртук и пижонский цилиндр. Что он превратил траур в стиль и шик, заботясь о том, как вывести сальные пятна с атласной жилетки, выменянной у Соломона, а не просто натягивал вещь, потому что она чёрная, не заботясь о том, выглаженная она или мятая.       — Тебя это раздражало?       — Вы все меня раздражали так или иначе. По-моему, это была одна из ваших жизненных позиций, — Ральф мог бы ответить, что его это и бесило, и смешило, и пугало в разные моменты, но всё же он деликатно уклонился от прямого ответа. Стервятник достаточно проницателен и умён, чтобы ответить правильно самому.       — Не без этого, — согласился Рекс, улыбаясь. Такие люди, как Шакал Табаки, Рыжий или Гибрид не упускали случая поднять артериальное давление педагогическому составу. А Слепой одним только своим заморышным видом заставлял трепетать даже самые чёрствые сердца.       — Ты бы хотел куда-нибудь уехать? — Ральф задал вопрос и даже наклонился вперёд, чтобы заглянуть в лицо собеседнику. Стервятник замер с примёрзшей полуулыбкой.       — Куда уехать?              — Не знаю. Вот ты куда-нибудь хотел бы, мечтал? Увидеть другие города, страны, сходить в музеи, картинные галереи, попробовать другой еды, послушать чужую речь.       — Сейчас? — уточнил Стервятник, на этот раз вся кровь прилила к сердцу и оно, разбухшее сверх меры, давило на грудь и горло, мешая говорить.       — У меня отпуск в конце мая, — пояснил Ральф, вылезая наружу и помогая озябшему Рексу. — Просто если уже сейчас решить куда, можно заранее купить билеты, заказать гостиницу или квартиру — так дешевле. Подумай. Самый момент, чтобы сказать, что у него теперь есть деньги и не нужно экономить, и он может на равных участвовать в будущем путешествии, но Рекс промолчал. Они шли домой гуськом по протоптанной узкой тропинке, срезая угол, чтобы не обходить весь квартал, а он думал о всём сказанном. Почему Ральф согласился с ним выйти? Не потому ли, что сейчас ночь и никто не увидит степенного мужчину в компании странного парня, явно не родственника. Одно дело провести вечер в компании бывших домовцев, там все свои и никто ничему не удивится. Другое — публично при свете дня идти под руку с таким как он — облезлое чучело аиста пополам с помойной вороной. Как бы Рексу ни хотелось быть выключенным из окружающего мира, он всё равно видел, как на него смотрели люди, и слышал, что говорили за спиной, а иногда и прямо ему в лицо. Просто для него это был избыточный шум, не имеющий значения. Слова и люди, их произносящие, были словно бы плоские, одномерные и упрощённые, не имеющие силы, даже если открыто смеялись или желали зла. Его мироощущение и чувства будто засыпали, стоило ему захлопнуть за собой дверь квартиры Ральфа, и просыпались, когда он поворачивал ключ в замке, возвращаясь.       — Ну что, ничего не придумал? — они остановились под подъездным козырьком, и Ральф зачем-то поднял Стервятнику воротник пальто, хотя это было уже бесполезно — они пришли.       — Я бы хотел уехать туда, где не будет никого. Совсем никого даже близко, где будем только мы вдвоём. Ральф, не моргая, смотрел на него, и Стервятник старался не отводить глаз и не начинать переминаться на месте, скрывая свою неуверенность, не начать оправдываться и пояснять. Понял ли Ральф его предложение? Уехать туда, где им будет не спрятаться друг от друга, не сбежать и не на что будет сослаться в качестве помехи, даже на невидимых соседей, которых выдаёт только шум воды через стенку в ванной комнате.