До самой смерти. И на полгода дольше

Анька идет в разнос. Тимур не помнит ее такой со времен отбитого студенчества и не уверен, что вообще хотел бы вспоминать. Он пробует оставаться рядом, но срезается уже на второй неделе. Просто не вывозит количества пьянок, гулянок и танцев на барке до утра. Тимур пробует начать разговор, но Анька осаживает его. – Не говори мне, что делать, хорошо? – зло выплевывает она. – Я справляюсь, как могу. И Тимуру ничего не остается, как отойти в сторону, стать безмолвным наблюдателем пиздеца, который набирает обороты. Что-то нехорошее происходит между Анькой и Антохой. Она блокирует его телефон, заносит в черный список в соцсетях. Почти перестает появляться в студии, отменяет записи, открытым текстом шлет клиентов в пешее эротическое. Тимур как может пытается смягчить удар: разбирается с предоплатами, разгребает ее почту и директ, приглашает знакомых мастеров на гест спот, чтобы студия не простаивала. После выплаты неустойки Нопину, покупки билетов, аренды за квартиру и студию, баланс его выглядит откровенно печально. Приходится брать клиентов на всякую чушь вроде надписей и картинок из интернета. Тимуру мучительно хочется послать все нахер и запереться дома с ящиком пива и пятью сезонами «Во все тяжкие», но вместо этого он каждое утро встает по будильнику и тащится в студию. Рисует остоебеневшую безвкусицу на планшете, согласовывает ее с клиентами, печатает на трансфер и бьет, чувствуя себя конвейерным рабочим. С утра до вечера, день за днем. Февраль пролетает незаметно, за ним в мучительной агонии тянется грязный, неуютный март. Ему удается затащить Аньку к Наталье Олеговне на часовой сеанс. Анька вылетает от нее в слезах уже через двадцать минут. – Я к твоей суке больше ни ногой! – шипит она яростно, пытаясь прикурить дрожащими руками. Тимур отдает ей свою сигарету, Анька жадно курит, размазывая по лицу тушь. Потом они долго стоят на полупустой парковке обнявшись. Анька плачет ему в плечо, отчаянно и горько, будто ребенок. Тимур гладит ее по волосам, шепчет на ухо что-то ободряющее, вызывает такси. Дома Анька махом выпивает полстакана ледяной водки из морозилки и падает в кровать. – Шторы закрой, – просит она слабым голосом. – И телек включи. Не могу в тишине, у меня крыша от нее едет. Тимур возится с пультом, задергивает плотные шторы, садится в ногах у Аньки. Та скукоживается, будто от холода, зарывается в одеяло с головой. Тимур ложится рядом, обнимает ее со спины. – Ань, все наладится. Все будет хорошо, – говорит он тихо. Анька обессиленно всхлипывает. – Все превращается в дерьмо. Все. Всегда. Тимур обнимает ее крепче, утыкается носом в теплый затылок. От Аньки пахнет перегаром, сигаретным дымом, потом и духами. Она кажется до боли знакомой и совсем чужой. Тимур злится на собственную беспомощность. Он не знает слов, от которых могло бы стать легче, не понимает, что сделать, чтобы Анька превратилась в себя прежнюю. – Тима, я люблю тебя, – бормочет она в полусне. – И я тебя, Ань. Тимур ждет, пока она уснет, встает осторожно, стараясь не разбудить. Он обходит квартиру, собирая разбросанные по полу вещи, относит их в корзину, прикрывает дверь на кухню, тихо моет посуду под слабым напором воды. В стакане над раковиной остаётся одна зубная щетка, редкие вещи Антохи кажутся случайными, забытыми в спешных сборах. Тимур заканчивает убираться, выбрасывает мусор, заходит по дороге в аптеку, покупает шипучий «Аспирин» и тюбик «Энтеросгеля», берет продуктов. К его возвращению Анька все еще спит. Он сидит пару минут на кухне в полной тишине, смотрит на темный экран телефона, словно в ожидании звонка, сообщения, любой подсказки, как быть дальше. Телефон остается безучастен к его странным желаниям. Перед уходом Тимур проверяет Аньку, подтыкает одеяло, чтобы она не замерзла. Посреди рабочего дня в баре малолюдно и на удивление тихо. – Вечер в хату, – улыбается ему Миха. – Давно тебя не видно, где пропадал? – Здоров. Работал, – обтекаемо отвечает Тимур. – Тебе как обычно? – Ага. Миха щедро сыпет льда до верха бокала, наливает джина, плещет тоника, топит два кружка лайма. Тимур кладет на стойку деньги. – Где Антоха? – Подменяем его пока… – Забухал? Миха, замявшись, отводит взгляд. Тимур делает выводы. – Он на телефон не отвечает. – Мы тоже до него уже неделю дозвониться не можем, – разводит руками Миха. Тимур делает глоток, вылавливает ломтик лайма, съедает мякоть, морщится от кислого вкуса. – Когда он появлялся в последний раз? Миха достает телефон, открывает календарь. – Шестнадцатого-восемнадцатого последнюю смену брал. Потом Марк звонил, просил прикрыть, сказал, у Антохи что-то семейное. Тимур кивает своим мыслям, допивает. – Спасибо, Миша. – Да не за что… Слушай, мы его подменяем как можем, но ты передай, если он не объявится до воскресенья, его Татьяна Павловна к хуям уволит. У нее с этим строго, Антоха же сам в курсе. – Передам. Бывай. Они жмут друг другу руки на прощание, потом Тимур выходит на улицу, закуривает. Марк, как всегда, отвечает почти сразу. – Привет. – Знаешь, где Антоха? Марк медлит с ответом, этой паузы хватает, чтобы Тимур все понял. – Он у тебя? Марк вздыхает: – Да. Но он… не в кондиции. – Пьяный или обдолбанный? Марк издает короткий смешок. – Не думай обо мне так плохо. Просто пьяный как свинья, спит и вряд ли оклемается до утра. Тимур затягивается, выдыхает, глубже отступает под козырек, спасаясь от начавшегося дождя. – Анька молчит как рыба, только бухает. Мне кажется, она его ненавидит за что-то. Ты в курсе, что случилось? – Я не лезу в их дела. Видимо что-то стремное. – Что может быть хуже выкидыша? – Тима, я в душе не ебу. Он иногда заходит отоспаться, пожрать и помыться, я ему допрос не устраиваю. Тимур трет переносицу, закрывает глаза, прижимается затылком к холодной стене. В глазах становится неприятно горячо. Усталость и разочарование последних месяцев накрывают его с головой. Собственная беспомощность разливается внутри отравой, горчит на языке дотлевшей злостью. – Тимур, ты меня слышишь? – Да. – Как ты? – В норме. – А если честно? Тимур давит безрадостный смешок. – Хуево. – Мы живы. Значит, все поправимо. – Ты оптимист, да? – Не думаю. Но если не верить в лучшее, можно быстро кончиться. – Так я уже… кончился кажись. Марк молчит несколько долгих секунд. – Где ты сейчас? – В баре. Миха просил передать Антохе, что его выпрут, если не объявится в ближайшее время. – Хорошо. Хочешь, приеду? Посидим, выпьем. Тимур кусает едва зажившую ранку на внутренней части щеки, но боль и вкус крови не отрезвляют его. – Я не… – начинает было Тимур, но не успевает договорить. Марк перебивает его: – Буду через полчаса. Дождись меня, хорошо? Он хочет ответить, но не успевает, Марк отключается. Тимур знает, как поступить правильно: просто вызвать машину и уехать домой. Заблокировать номер, добавить Марка в черные списки, вымарать из памяти, стереть из жизни. Тот вряд ли заявится в студию бухим и с желанием набить ему ебальник, как Серега когда-то. Тимур открывает приложение такси, вбивает адрес, застывает… Дождь расходится не на шутку, капли долетают даже под козырек. Тимур слизывает пресную влагу с губ, выбрасывает дотлевший бычок. Возвращаясь обратно в бар, он чувствует себя слабаком, последним дураком, сующим голову в пасть голодному тигру. Тимур садится за дальний столик, прячась в тени, кладет голову на руки. Он слишком устал от принятия правильных, взвешенных решений. Устал от разруливания бесконечных проблем, что валятся ему на голову как из рога изобилия. Устал быть разумным, понимающим и прагматичным. Ему хочется проснуться однажды кем-то другим. За полчаса он успевает выпить много, но недостаточно, чтобы подавить в себе чувство прекрасного. Он понимает это, когда в бар входит Марк. Тимур не видел его почти полгода. В его памяти Марк остался разрозненной мешаниной отдельных черт, уже затершихся, побледневших. От цельной, живой картины в груди делается больно. – Привет, – улыбается Марк и снимает с головы капюшон. Его чуть вьющиеся русые волосы рассыпаются по чистому бледному лбу, золотятся в неярком свете. От него пахнет дождем, мылом, чистой кожей. Тимур может только кивнуть. – Тебе идет, – вдруг говорит Марк, показывая на его волосы. – Ты как с японских гравюр. Тимур неосознанно трогает гульку на голове, пожимает плечами. – Не доходили руки подстричься, оброс. Марк склоняет голову набок, тихо смеется. – Что смешного? Марк подпирает голову рукой, смотрит на него со странной мягкостью. – Ты не выносишь, когда люди говорят о тебе что-то хорошее. Тимур с трудом подавляет желание ссутулиться еще больше. – Не вижу в этом смысла. Пустой треп… предпочитаю действия. Марк согласно кивает. – Да. Но и доброты в поступках ты к себе не терпишь. Тимур кивает Михе, когда тот приносит им выпивку. – Люди редко бывают добры просто так. Боюсь не расплатиться потом. Марк открывает рот, чтобы что-то сказать, но не произносит ни слова. Вертит в руках запотевший бокал, пьет. – Ну давай, сказал «а», говори и «бэ», – подталкивает его Тимур. Марк слизывает с губ белую пену. В этом жесте нет никакого подтекста, но Тимур чувствует нервное подёргивание внутри. – Ты неглупый, талантливый, судя по Ане – умеешь дружить. Но иногда… у тебя как фильтр в башке стоит. От всего личного. Такая вот избирательная слепота. Тимур изгибает бровь: – Чего не вижу, о том не знаю. Мозгоправ говорит, у меня проблемы с этим, как его… – Тимур щелкает пальцами, силясь вспомнить читанную когда-то на «Википедии» статью. – С эмоциональным интеллектом. Я слабоват в понимании, откровенно херов в выражении. – А мне кажется, тебе так просто удобнее. – Может. Меньше личного – меньше драмы на выходе. Все счастливы. Марк смотрит на него исподлобья. – А ты? Счастлив? Тимур задумчиво складывает салфетку в кособокий самолетик. – Я… в рот ебал все эти эмоциональные качели. За счастьем всегда идет откат, обычно он берет с процентами. На Аньку вон с Антохой посмотри. – Но тогда в чем смысл? Тимур в один глоток допивает содержимое своего стакана. – Бытия? Да дохера всего, выбирай. Искусство, ремесло, еда, секс, бухло, видеоигры, сплавы на байдарках. Да хоть наркотики и рок-н-ролл. Мало ли альтернатив? Марк явно понимает, что это была шпилька в его адрес, но не выказывает и тени раскаяния. – Допустим, все так. Но какого фига все тогда ищут любовь? Почему людям не живется сыто и хорошо без всех этих… качелей. – А мне почем знать? Люди тупые. – Прям все-все? Тимур смотрит на Марка с усталостью. – Сложные вопросы задаешь. Я похож на того, кто шарит в философии? Марк улыбается: – А почему нет? У тебя в башке что-то постоянно варится. – Угу. Иногда выкипает и крышечка съезжает. В такие моменты мне выписывают живительных пиздюлей или таблеток. Марк придвигается ближе, их ноги под маленьким столиком соприкасаются. Тимур давит в себе острое желание отодвинуться. – Иногда мне кажется, ты это специально. – Туплю? – Прикидываешься дураком, который ни черта не шарит «в этих ваших чувствах». А сам все видишь, все замечаешь. Смотришь, как мы ползаем на брюхе, ржешь про себя. – Иди ты. – А что, не так? – Не думай обо мне так плохо. Марк усмехается: – Я не думаю о тебе плохо. О тебе – только хорошо. – Шуткуешь? Марк качает головой, откидывается на спинку стула, потягивается, заводя руки за голову. Его толстовка задирается, от края футболки до резинки штанов открывается полоска белой кожи, пронизанная синеватыми венами. Тимур знает их нежную, теплую выпуклость под пальцами. – Я всегда серьезен, когда речь о тебе. Тимур показывает Михе пальцами «повтори». – Это не честно. – Что? – Даже я со своей тупостью понимаю, что ты… блять, ты заигрываешь со мной. Флиртуешь, сказала бы Анька. Марк смотрит на него как кот на содержимое аквариума. – А почему нет? Ты мне нравишься. Я вызываю у тебя оживление в штанах. Отчего не позаигрывать? Раз кроме этого мне ничего не светит. Тимура забавляет абсурдность ситуации. Он чувствует себя героем мыльной драмы, вроде тех, что Анька любила смотреть на «Нетфликсе». Тимур заражается этим странным настроением, им овладевает злое веселье. – Столько усилий, и все – ради этого? – Ты все о результате. Тебя никогда не увлекал сам процесс? – Осады городов? Я не грек у Троянских стен. Марк смеется. – Я никогда не… добивался кого-то. Не приходилось прежде. – Все сдавались без боя? – Не придумывай лишнего. Я был стеснительным прыщавым подростком. Ходил на бокс, ездил на сборы, было не до того. В студенчестве случилась пара приключений, потом – армейка, там с этим трудно. Вот и все. Тимур удивлен, он не ожидал такой скудной биографии у парня вроде Марка. – Серьезно? – Абсолютно. Не знаю, что ты себе вообразил. Тимур болтает в стакане кубиками льда, выцарапывает пальцами один, дробит занывшими зубами. – Тогда я тебя не понимаю, – наконец, говорит он честно. – Знаешь, так просто бывает – смотришь на человека, говоришь с ним, а потом понимаешь, что все наконец-то, сходится как надо. Лучше, чем ты мог бы даже представить. – Марк замолкает, сцепляет пальцы в замок так, что бледнеют костяшки. – В поступках и словах – все в точку. Тимур отворачивается, не в силах выдержать пристальный, жгущий кожу взгляд. Он вдруг понимает, что один неправильный шаг, неловкое движение и он окончательно увязнет в Марке, как в зыбучих песках. Провалится с головой в незнакомое для себя чувство. Марк тянется к нему через стол, касается руки легко, почти невинно. – Идем курить. Тимур, как загипнотизированный, бредет вслед за ним по полутемному бару. На улице – первый весенний ливень. Яростный, холодный, заглушающий привычный шум близкой дороги. Марк тянет его за собой в небольшой закуток за баром, толкает под крошечный козырек. Это место не видно с дороги, оно не присматривается из окон, укрыто плотной завесой дождя от случайных прохожих. Марк встает напротив, прикуривает, отдает ему сигарету. Тимур затягивается, почти не чувствуя терпкости дыма, ловит губами случайные брызги воды. Марк забирает сигарету, в два тяга скуривает ее до фильтра, чуть отворачивает голову, выдыхая дым куда-то в пелену воды. Сквозь шум дождя Тимур слышит громкий стук своего сердца, оно колотится у самого горла. Марк выбрасывает бычок, делает шаг вперед. Наклоняется так, что их дыхание сплетается. Тимур замирает, опускает глаза, цепляясь взглядом за яркие приоткрытые губы, сильную шею в вороте толстовки. Марк осторожно обнимает его. Тимур не успевает оглянуться, как оказывается зажат между холодной стеной и горячим даже сквозь одежду телом. Марк касается его подбородка. – Посмотри на меня. Тимур с усилием фокусирует взгляд на длинных темно-русых ресницах, на россыпи бледных веснушек у переносицы. Он рисовал это лицо много раз, всегда упуская что-то неуловимое, но важное. Сейчас он вдруг понимает: дело было в глазах. Во взгляде. В странной нежности, с какой обычно люди смотрят на своих детей. Тимуру это чувство было незнакомо, он не мог изобразить его даже на портрете. Марк целует его. Легко и сладко, едва касаясь. Тимур выдыхает, мелькает мысль, что жизнь, по сути – затяжной прыжок из колыбели в могилу. Что все их мечты и чаяния – прах. Это кажется спасением, индульгенцией для любой глупости, для греха любой тяжести. Он закрывает глаза, подается навстречу мягкой ласке. Марк берет его за шею крепкой горячей ладонью и плавит своим жаром, вжимает крепче в стену, целует так, что хочется застонать ему в рот и позорно кончить прямо так, не снимая штанов, не касаясь себя. Тимур плывет, почти захлебывается в ощущениях. Вздрагивает от громкого рева сирены – это проносится рядом скорая помощь. Тимур кладет ладони на твердые плечи, надавливает. Марк нехотя, с явным усилием отстраняется. Смотрит со звериной жаждой в горящих глазах. В нем прорезается что-то темное, хищное. Это сладким импульсом отдается в паху, непроглядным туманом – в мозгах. – Притормози, – хрипло шепчет Тимур. Марк делает шаг назад. От прохладного воздуха, от отсутствия горячего тела, от ноющей пустоты в груди, от всего становится физически больно. Тимур выдыхает коротко и резко, сгребает в жалкую кучку остатки самоконтроля, пытается взять себя в руки. Марк смотрит на него почти с угрозой, говорит резко, зло: – Тима, только попробуй… Тимур трет полыхающее лицо, вытирает саднящие от поцелуев губы. Он медлит бесконечно долгие секунды, смиряется с неизбежным. Соглашается на все дерьмо, которого обязательно с лихвой хлебнет в будущем. Тимур касается лица Марка осторожно, с незнакомой для себя нежностью, выдыхает в яркий, зацелованный рот: – Я не хочу так. В смысле не здесь. Лицо Марка светлеет, он стискивает его так, что трещат ребра, целует, обжигая щетиной. Минуты до приезда такси кажутся вечностью. Он специально садится на переднее сиденье, чтобы не перегреться в опасной близости от Марка. Тимур прислоняется виском к запотевшему стеклу, закрывает глаза. Он знает, что пожалеет в любом случае. Что бы ни выбрал, будет терзаться от глупости или благоразумия, действия или бездействия. Но в кои-то веки он выбирает действие.