The Piano

— Ле-е-ви, — пропела Ханжи, впорхнув в палату больного. Парень, мрачно взглянув на неё, отвернул голову. — Не хочешь сходить прогуляться? Сегодня отличная погода. — Нет, — отрезал тот, уставившись в угол своей палаты. — Ты должен дышать свежим воздухом! Сколько уже здесь сидишь? — недовольно покачала головой Ханжи, приседая на корточки перед пациентом и заглядывая в его потемневшие глаза. После того концерта Леви волей неволей пришлось начать говорить. А всё из-за издевательств этой ненормальной. Сначала он не произносил больше слова в день, потом больше двух, а через несколько месяцев мог даже вести короткие диалоги, которые обычно заканчивались тем, что он посылал врачей и санитаров куда подальше. Однако совершенно не сопротивлялся и не пытался применить насилие. Он принимал все назначенные лекарства и проходил все процедуры, со стороны выглядя будто кукла под чьим-то управлением. Казалось, ему было всё равно, что с ним делают, либо… он сам хотел этого. — На сколько посадили, столько и сижу. Я ничего не хочу, — Леви устало закрыл глаза. — Когда меня выпустят отсюда? Меня уже выворачивает от твоих таблеток и процедур. — Но это всё для твоего блага. Я специально выбрала для тебя самые эффективные! — с воодушевлением прошептала Ханжи. Леви снова послал угрюмый тяжёлый взгляд в её сторону. — Ты садистка? — напрямую спросил он. Доктор тут же замерла. Её щёки чуть покраснели.  — С… с чего ты взял, Леви? — попыталась рассмеяться она. — Из твоих уст это звучит как оскорбление. — Да потому что ты чуть ли не в экстаз впадаешь, когда пропускаешь ток через мою голову. Тебе нравится смотреть, как моё тело сводит судорогой? — Ты что! Это совсем небольшой разряд! Ты его даже ощущать не должен! — закричала она, забегав глазами по палате. — Да, я не должен ощущать. По правилам. Я спросил у медсестры. Она мне сказала, что ты в несколько раз завышаешь предельную норму. И вообще, на мне эту процедуру запрещено использовать, потому что у меня не тот диагноз. Так для чего ты это делаешь? — тихо спросил он. — Ну так помогает же, Леви! Смотри — ты нормально себя ведёшь, разговариваешь со мной, ешь, неплохо спишь. Ты избавился от своей депрессии и… — Он специально отправил меня к тебе, — перебил её Леви. — Видимо, у тебя больше нет тех, на ком бы ты могла использовать это без разрешения. А тут — очень удобный случай, — больной скривил губы.  — Я… я… — она опустила голову, стискивая кулаки. — Тебе правда было так больно? Леви устало прислонил голову к стене и усмехнулся. — Я хочу выйти отсюда. Уже полгода прошло, с тех пор, как я сижу здесь. Я уже сто раз пожалел о том, что сделал это. Какие ещё нужны доказательства моей вменяемости? — Дело в том, что у тебя нет родственников. Нужен попечитель, чтобы приглядывать за тобой первые два года, ведь после клиники ты будешь частично недееспособен. Эрвин согласился им стать, чтобы ты побыстрее смог выйти отсюда. Но ты всё отказываешься. Поэтому до сих пор и сидишь здесь, — пожала она плечами. — Ещё бы. Жить с незнакомым человеком. Я правильно понял? Чтобы он мог днём и ночью следить за мной, — Леви скривился, делая тяжёлые вдохи. — Но все эти месяцы он часто навещал тебя. Думаю, вы лучше узнали друг друга. Эрвин очень хороший человек и замечательный врач, — расхвалила его Ханжи. — Но он чужой. Всегда был и будет, — глухо ответил Леви. Зачем он сдался ему? Может, этот доктор пытается что-то получить взамен спасения? — И я не верю в хороших людей, — добавил парень. — Ах, как жаль, что я не могу бросить своих пациентов! А то бы я с удовольствием присмотрела бы за тобой. Я ведь самый хороший человек, что попадался тебе на твоём пути! — поправив очки, гордо произнесла она. Леви кисло посмотрел на неё впалыми глазами. — Передай Эрвину, что я согласен на его опеку.

***

— Ты серьёзно? Он согласился? — недоверчиво спросил Смит, сидя возле рабочего стола Ханжи. Он приехал вечером, как только она сообщила ему эту новость. — Да, видимо, совсем ему осточертело здесь находиться, — с сожалением вздохнула психиатр. — Я так хотела, чтобы он подольше здесь остался… Он просто идеальный пациент. На нём можно было все аппараты перепробовать, — пробормотала она так, чтобы Смит не разобрал. — И как его состояние? В последнее время, он вроде неплохо себя вёл. — Да, он прошёл лечебный курс. Мыслей о суициде больше нет. Вроде как, — она поморщилась. — Что значит: «вроде как»? — усомнился Эрвин. — Психика очень тонкая вещь. Любой, кто умеет ей управлять и манипулировать другим, с успехом может скрыть свои истинные намерения. Но ни по жестам, по манере речи, словесным оборотам не чувствуется, что он готов совершить рецидив, — заверила Ханжи. — Значит, будешь выписывать? — Да. Но он должен будет проходить осмотр каждый месяц в течение первого года, затем один раз в два месяца в течение второго и так далее, — подтвердила она, подписывая бумагу. — Ты обязан его контролировать. И если заметишь хоть что-то подозрительное, тут же сообщай мне. Ясно? — Конечно, доктор, — улыбнулся Смит, тоже подписывая бумагу. — Я буду заходить к вам в гости, — заулыбалась Ханжи. — И ещё кое-что, — пробегаясь глазами по строкам, тихо сказала она. Смит замер, прислушиваясь. — Пока он проходил лечение, я проверила его по всем возможным показателям: ответные реакции мозга на раздражители, кратковременную и долговременную память, проявление эмоций, воображение и прочее. И кое-что меня насторожило. — Что же? — Смит тоже насторожился. — У него очень высокий болевой порог, — смотря в голубые глаза доктора, произнесла Ханжи. — А если точнее, он вообще боли не чувствует. — И как же ты это проверяла? — негодующе спросил Эрвин. — Иголки в него втыкала? Ханжи откинулась на спинку кресла, мечтательно прикрыв глаза. — Да разными способами. Есть одна процедура, в которой задействованы электроды. При малых разрядах человек не ощущает воздействия. Я немного увеличила. Он не проявил никакой реакции. Я увеличила ещё немного. Его тело рефлекторно вздрагивало, поддаваясь судороге. Но он не то чтобы не кричал. У него было такое лицо, будто он в кровати лежал и смотрел в потолок. Не могу сказать, что это патология — ведь болевой порог индивидуален для каждого. Тем более, обследование лиц, предпринимавших суицидальные попытки, показало, что у них повышен уровень переносимости боли. Отношения в социуме, агрессия, страх… всё это тоже влияет на уровень порога. Так что, при нормальной жизни вполне вероятно, что порог придёт в норму. — Думаю, это не помешает его жизни, — пожал плечами Эрвин. — Наоборот! — глаза Ханжи восхищённо засверкали. — Ты представляешь, как много он может выдержать?! — она сжала кулаки и вскочила с кресла. Вид был такой, будто Ханжи задыхалась. — Это же просто неисчерпаемый источник для экспериментов! Смит резко схватил бумаги о выписке со стола и бросил на апофеоз психиатра негодующий взгляд. — Теперь понятно, почему Леви так быстро пришёл в себя и стремится вырваться отсюда, — надменно произнёс он. — Это ещё не всё, — продолжала улыбаться Ханжи. — Я бы добилась большего и была бы полностью уверена в его выздоровлении, если бы могла использовать гипноз. Но, увы, — она развела руки в стороны, — он абсолютно не поддаётся. Даже с препаратами мне не удалось выудить из него ни слова. Это тоже довольно странно. Его сознание сопротивляется, выставляет некий барьер, чтобы не допустить вторжения извне. Похожая ситуация была у одного из моих пациентов. Но тогда нам всё же удалось немного сдвинуть преграду в сторону. А здесь — ни в какую, — вздохнула доктор. — Он ведь служил некоторое время. Скорее всего проходил подобные тренировки против психических атак. Да ещё эта психологическая закрытость… Здесь нет ничего удивительного, — пожал плечами Эрвин. — Возможно ты прав, — бодро произнесла Ханжи, однако сдвинутые брови так и продолжали говорить о её задумчивости и нерешённых вопросах. — Что ж, забирай его. И жди меня в гости — теперь я буду частенько к вам наведываться!