Пламя и шторм

— Вы выглядите так, будто на ваших плечах вся тяжесть мира, мой принц. Все в порядке?       Эйгон вздрагивает от низкого голоса Корлиса, раздавшегося совсем рядом. Эйгон отрывается от созерцания водной глади и устало улыбается Морскому Змею. — Я просто задумался, лорд Корлис, — отвечает Эйгон. — Надеюсь, ваши думы не слишком тяжелы? — Боюсь, порой они тяжелы настолько, что мне хочется открутить свою глупую голову и выбросить её в открытое море. — Ваша сестра не простит мне, если вы прибудете на празднование её именин без вашей венценосной головы, Ваше Высочество.       Смешок против воли срывается с губ Эйгона, когда он представляет разъяренную Рейниру, отчитывающую лорда Корлиса. Лицо Морского Змея смягчается, когда его взгляд устремляется в сторону Дрифтмарка, пока скрытого за горизонтом. — Наши семьи заждались нас, мой принц. Мы оба соскучились по своим семьям. В этот раз мы отсутствовали слишком долго, — вздыхает мужчина. — Вам легко говорить, мой лорд. — Невесело усмехается Эйгон. — На берегу вас будут ждать любимая жена, дети и бесчисленная орава внуков, обожающих вас. Меня же на берегу не ждет ничего хорошего. — Вас ждут ваши отец и матушка, ваши братья и сестры, ваши сын и дочь. Разве этого недостаточно? — Отец и мать, для которых я являюсь разочарованием. Братья и сестры, от которых я все дальше с каждым годом. Сын и дочь, для которых я никогда не стану достойным отцом.       Корлис молча треплет его по плечу и уходит к штурвалу. Эйгон благодарен ему за то, что он стал пытаться переубедить его, потому что для Эйгона подобные слова всегда являлись ложью. Он оглядывается вокруг в поисках какой-либо выпивки. Не найдя ничего, он разочарованно выдыхает.       «Черт бы побрал Рейниру с её заботой!» — Мысленно ругается Эйгон.       Он стал увлекаться вином, когда ему было около двенадцати лет. Измученный безразличием отца, постоянными упреками со стороны матери и бесконечными разговорами деда о том, что именно он должен взойти на трон, Эйгон нашел утешение в выпивке. Он так и не привык ко вкусу спиртного и морщился каждый раз как в первый, но это стоило той блаженной пустоты, которая появлялась в его голове после нескольких кувшинов вина. Тогда Эйгон чувствовал себя бесконечно одиноко. Рейнира в то время была уже матерью шестерых детей и была беременна Эйрионом, поэтому у нее почти не оставалось времени на них с Хелейной. Эйгон в то время с удивлением обнаружил, что ему не хватает присутствия Деймона, который порой выводил его из себя своими колкими комментариями. По крайней мере Деймон всегда был честен в своем отношении к нему и его братьям и сестрам, тогда как его собственная мать прикрывала свои ненависть и разочарование к первенцу заботой о его благополучии. Поэтому вино стало его отдушиной, последней частичкой свободы, за которую он мог ухватиться. Но эта эйфория длилась недолго.       Первым человеком, заметившим его состояние, был Лейнор. Эйгон стал замечать долгие взгляды, которые на него бросал муж Рейниры. Сначала это были только взгляды. Затем вокруг Эйгона появились служанки, которых он раньше не видел. А потом в одно солнечное утро в его покои ворвалась разгневанная Рейнира. Она осмотрела его покои, задержавшись взглядом на полудюжине пустых кувшинов для вина. Не сказав ему ни слова, она велела сиру Эррику вытащить его из постели в ночной рубашке и тонких штанах. А затем его сестра схватила его за шиворот и поволокла к выходу из замка, не обращая внимания на шокированные взгляды слуг и придворных. Эйгон едва поспевал за широким шагом Рейниры, удивляясь тому, как она могла так быстро двигаться, будучи глубоко беременной. — Принцесса, вы не смеете так обращаться с моим сыном! — Кричала его мать, пытаясь догнать их. — Он не какой-то слуга, которого можно тащить, словно мешок с зерном. Он принц Семи Королевств! Старший сын короля! — А сегодня мы не принц и принцесса, Ваше Величество. — Отвечала Рейнира, даже не обернувшись в сторону Алисенты. — Сегодня я старшая сестра, которая воспитывает своего младшего братца. Эйгона выволокли из замка и затолкнули в карету. Рейнира сердито села напротив него, даже не глядя в его сторону. — Могу я поинтересоваться, что случилось, сестра? Какие дела требовали столь раннего подъема? — Пытался шутить Эйгон, пока карета везла их в сторону Блошиного конца.       Рейнира молчала. Эйгон чувствовал себя неловко, понимая, что чем-то расстроил её. Когда карета остановилась, Рейнира надевает такой же плащ, как и у Эйгона, и с помощью сира Эррика выходит на улицу. — Зачем мы сюда приехали? Что происходит?       Вопросы Эйгона остались без ответа. Вместо этого Рейнира схватила его за руку и потащила в самый конец небольшой узкой улочки. Эйгон никогда не бывал в этой части города, хотя и был завсегдатаем борделей Блошиного конца. Наконец, Рейнира останавливается. Эйгон сморщился от ужасного запаха, который окутал его, стоило ему остановиться. — Смотри. — Голос Рейниры звучал так же, как голос их отца, когда он был в гневе. Она потянула его за рукав, заставив встать ближе к ней. — Смотри на своё будущее, Эйгон.       Эйгон приглянулся и с удивлением обнаружил тела валяющиеся у стен разваливающегося домика. — Они умерли? — Спросил он у сестры. — Для них было бы милосерднее умереть. Пока они живы. Но сгорают изнутри от жажды. Не той, что утоляется глотком воды. А той, что никогда невозможно будет утолить. — Ответила Рейнира.       Одно из тел при звуке их голосов зашевелилось и подняло лохматую голову. Эйгон вздрогнул, когда он увидел лицо этого человека. Красное, опухшее до такой степени, что было почти невозможно различить глаза за раздутыми щеками. Синяки под глазами, настолько темные, что кажутся черными. Жидкие глазенки, в которых невозможно было уловить даже намёк на разум. — Госпожа! — Закричало существо, подползая к ним на четвереньках. — Пожалейте бедняка, о прекрасная госпожа. Подайте серебряного оленя, мне нужно семью кормить. Прошу, не откажите в помощи бедолаге, госпожа!       Голос существа звучал глухо, больше похожий на собачий лай, а не на человеческую речь. На лице Рейниры отразилось отвращение. А Эйгон вцепился в руку сестры, горя от стыда за то, что он испугался этого полумертвого человека. — Разве ты помнишь лица своей семьи? Я знаю, на что ты потратишь этого серебряного оленя. На бочку дешевого пойла, которое рано или поздно сведет тебя в могилу. — Рейнира отпихнула руку существа ногой и отошла на шаг назад, потянув за собой Эйгона. Она повернулась к своему заклятому щиту. — Сир Эррик, велите золотым плащам отнести их в ближайшую лечебницу. — Вы ведь знаете, что они снова сбегут оттуда, как только найдут в себе достаточно сил, моя принцесса, — ответил Каргилл. — Знаю. Но и оставить их умирать на улице я не могу. По крайней мере моя совесть будет чиста.       Сир Эррик кивнул и отправился выполнять её приказ. А Рейнира повела его обратно к карете. В Красный Замок они ехали намного медленнее, чем из него. Теперь в глазах Рейниры плескались сочувствие и сожаление. — Прости, что не замечала твоего состояния так долго. Я была слишком погружена в дела государства и заботу о детях, что совсем забыла о вас. Благодарение Четырнадцати Огням за Лейнора, который заставил меня обратить внимание на то, что происходит с тобой.       Эйгон почувствовал, как у него защипало в глазах от раскаяния и боли в голосе Рейниры. — Прости, что была так груба. Но я лишь хотела, чтобы ты увидел, что с тобой может произойти, если ты не остановишься. Не губи свою жизнь, Эйгон, она ведь только начинается.       Эйгон сдался. Он упал на колени и уткнулся лицом в юбки Рейниры, не найдя в себе сил сказать хоть слово. Рейнира гладила его по волосам и шептала слова утешения, пока он плакал, портя её дорогое платье. Когда карета остановилась, Эйгон осмелился поднять глаза. Лицо его сестры блестело от слез.       «Она плакала из-за меня? Потому что ей было страшно за меня? Потому что она заботится обо мне?» — Думал Эйгон, не веря своим глазам. — Обещай, что больше не притронешься к вину. Или любой другой выпивке. Хотя бы ближайшие несколько лет, — попросила его Рейнира. — Обещаю, — ответил ей Эйгон, сжимая тонкую ладонь сестры в своих руках.       И он держал своё обещание. До того дня, как его матушка с сияющей улыбкой сообщила ему о том, что он женится на одной из её двоюродных племянниц. — Она старшая дочь лорда Редвина. Всего на год младше тебя. Она красива, богата. Женитьба на ней подарит тебе флот Арбора и его огромную казну. А еще Десмера уже расцвела, а значит, сможет подарить тебе наследников как можно скорее, — радостно щебетала его мать, расписывая ему достоинства будущей жены. — Наследников чего, матушка? — Прервал восторги матери Эйгон. — Я всего лишь сын короля. Без земель, без собственного замка и титула, кроме титула принца Таргариена, коих за последние годы в нашей семье родилось с полдюжины. Так каких наследников мне будет дарить леди Десмера? — Глупый мальчишка! — Пощечины от матери стали для Эйгона столь привычными, что он уже не пытался от них уворачиваться. — Ты говоришь словами своей сестры! Этой ряженой суки, которая загнала весь двор под свою хорошенькую ножку и командует всеми так, будто она возрожденный Джехейрис! Ты — старший сын короля. Ты назван в честь Эйгона Завоевателя. Именно тебе надлежит унаследовать Железный трон и Семь Королевств! Тебе, а не этой избалованной грешнице!       Алисента кричала на него до тех пор, пока не сорвала голос. А Эйгон вечером того же дня ускользнул от стражников и отправился в Блошиный конец, чтобы забыться в объятьях продажных женщин. Но больше, чем женщинам, Эйгон обрадовался вину. Он пил и пил его, не обращая внимания на его кислый вкус, радуясь тому, как разум постепенно покидал его. А когда блаженная темнота накрыла его с головой, он попросил всех богов, старых и новых, удержать его в ней как можно дольше.       Второй раз он сорвался после того, как его дед не позволил ему развестись с Десмерой после их брачной ночи, когда он обнаружил, что его жена была совсем не невинной, когда принимала его в себя с проворством бывалой шлюхи. — Что значит девственность, когда её отец предлагает тебе свой флот и богатства, Эйгон? — Спрашивал его Отто. — А разве Семеро, которым так яро поклоняются Хайтауэры, не велят женщинам хранить чистоту для своего супруга? Разве Мать и Дева не проклинают женщин, обманывающих своих мужей? — Эйгону нравилось напоминать деду и матери об их лицемерии, в котором они так любили обвинять Рейниру. — Или вашу любовь к Семерым можно перекупить золотом и кораблями Арбора?       Пощечина от деда ощущалась больнее, чем пощечина от руки матери.       «Так вот от кого у матери любовь к рукоприкладству». — Думал Эйгон, чувствуя, как кровь стекает по его щеке. — Пускай будет так. Леди Десмера останется моей женой, несмотря на то, что она отличается от шлюх Блошиного конца лишь знаменитой фамилией. Но никто не заставит меня делить с ней постель и делать ей детей.       Эйгон действительно собирался выполнить свою угрозу. Он не делил с Десмерой ложе с их брачной ночи, сводя с ума свою мать и деда. Всё испортил праздник в честь четырнадцатилетия Эймонда, на время вернувшегося в Красный Замок. Эйгон весь вечер наблюдал за тем, как его мать окружала его младшего брата заботой и нежностью, которых он не видел с её стороны долгие годы. И сорвался. Рейнира покинула вечер очень рано, уведя с собой уставших детей, и это развязало ему руки — он не смог бы пить на глазах у сестры. Эйгон заливал в себя кубок за кубком, чувствуя, как лица людей вокруг расплываются перед его глазами. В конце концов он напился настолько, что его буквально унесли в его покои. Он мало что помнил об этой ночи. У него не было сил даже говорить, не то что сопротивляться поцелуям и прикосновениям своей шлюхи-жены. На следующее утро он проснулся с безумной головной болью и обнаженной Десмерой под боком. — Это была прекрасная ночь, мой дорогой муж, — улыбалась ему Десмера, потянувшись так, чтобы одеяло обнажило её грудь, усеянную следами губ и зубов. — Раз вы так ретивы в почти бессознательном состоянии, то насколько же вы будете хороши, когда ваш разум не будет затуманен вином, мой принц?       Эйгон в тот момент почувствовал себя использованным. Спустя два месяца мейстер Орвиль объявил о том, что его жена беременна, Эйгон едва успел скрыться в своих покоях до того, как его стошнило. Он выблевал весь завтрак от мыслей о том, что его использовали как племенного жеребца. Именно тогда он впервые сбежал из Королевской Гавани в плавание с лордом Корлисом. Эйгон чувствовал, будто он умрет, если останется в Красном Замке со своей женой и матерью хоть на одну минуту дольше.       Путешествие с Морским Змеем позволило ему привести свои мысли в порядок. Лорд Корлис не задавал лишних вопросов, позволяя ему оставаться наедине с его мыслями, но при этом никогда не отказывал ему в беседе, когда Эйгон уставал от молчания. Девятилетний Люцерис, который помогал своему деду уже в третьем плавании, часто отвлекал его от удушающих раздумий, рассказывая о том, как он планирует научить своего дракона плавать под водой и вести за собой корабли. — В прошлый раз мы с дедушкой были в Волантисе, и валирийская жрица предсказала мне, что я стану настоящим морским драконом, покорившим и небо, и море. — Радостно рассказывал ему Люцерис, ловко завязывая канаты в сложные узлы. — Алисса, конечно, говорит, что всё это сказки, и что драконы не могут плавать в море. Но Рейна мне верит, поэтому я уверен в том, что у меня получится сделать из Арракса морского дракона.       Эйгон наблюдал за невинным счастьем, отразившимся на лице племянника, и раздумывал о том, какими будут его собственные дети. Но эти размышления не принесли ему никакой радости. Поэтому Эйгон попросил Люцериса рассказать ему об этой загадочной валирийской жрице из Волантиса. В конце концов рассказы Люка довели его до того, что по прибытии в Волантис Эйгон направился на поиски этой самой жрицы. Он не знал, зачем ему это, но что-то неумолимо тянуло его вглубь города. — Не меня ли ищешь, потерянный принц?       Эйгон обернулся на звук старческого голоса. Перед ним предстала женщина, возраст которой он так и не смог определить. Пышные золотые волосы и крепкое тело говорило о том, что ей не могло быть больше тридцати лет, но её серые глаза явно принадлежали древней старухе. — Не пугайся, мой принц. Просто люди обычно шарахаются от сморщенных старух, поэтому мне приходится обманывать их глаза, представая молодой женщиной. — Я не боюсь старух. — Что ж, тем проще.       Женщина повела плечами, будто сбрасывая с себя ненужную одежду. Роскошные волосы стремительно поредели на его глазах, превратившись в седые космы, а серые глаза в одно мгновение почернели. — Так зачем ты искал меня, драконье дитя? — Спросила его старуха, пронзая острым взглядом. — Мой племянник рассказывал о том, что ты предсказала его будущее. И я решил узнать своё, — ответил Эйгон. — А, мальчик Веларион, — кивнула женщина. — Мальчишка отмечен Караксесом, так же, как и его знаменитый дед. — Караксес? Валирийский бог моря? — Удивился Эйгон, вспомнив уроки мейстера Герардиса. — Чему ты удивляешься? Разве твоя семья не поклоняется Четырнадцати Огням? — Усмехнулась жрица.       Эйгон почувствовал волну стыда. Как мог он, находясь в Волантисе, который считался главным преемником Валирийского Фригольда среди девяти вольных городов, сказать валирийской жрице о том, что его учили поклоняться Семерым? — Стыдно признаться в том, что великих Таргариенов обратили в веру андалов? — Будто прочитав его мысли, спросила старуха. — Андалы завоевали целый континент и обратили всех жителей в веру в Семерых, разве это не свидетельствует об их силе? — Эйгон понимал, что говорит словами септонов и своей матери, но ничего не мог с этим поделать. — А от кого они бежали в Вестерос, мальчик? — Усмехнулась жрица. — Не от валирийцев, завоевывающих город за городом? Не от Четырнадцати Огней, власть которых распространялась всё дальше и дальше?       Эйгон замолк, не зная, что ответить на это. — Ты никогда не задумывался о том, что Семеро — это лишь жалкая пародия на валирийских богов? Андалы были столь глупы, что не смогли придумать себе даже собственных богов, украв их у валирийцев. Что такое число семь, мой принц? Лишь число четырнадцать, уменьшенное вдвое. Неужели это не очевидно для тебя? — Но Семеро совсем не похожи на Четырнадцать Огней! — Воскликнул Эйгон, пораженный услышанным. — Семеро проповедуют жизнь, лишенную радостей и удовольствия, тогда как Четырнадцать Огней уважают лишь силу, не размениваясь на глупые запреты. — Ну, не могли же андалы просто скопировать нужных им богов, оставив их столь кровожадными и грешными, какими они описаны в книгах твоих валирийских предков. — Старуха смотрела на него, как на несмышленого младенца, только-только познающего мир. — Разве Матерь, символизирующая заботу, материнство и заботу не является искаженной версией богини Мелеис, нашей богини любви и материнства? Андалы отринули то, что Мелеис была не только символом материнства, но и покровительницей плотской любви и плодородия, в честь которой валирийцы устраивали жертвоприношения и оргии. А Кузнец? Андалы объединили владения Вермитора, покровителя кузнецов и прочих ремесленников, и Караксеса, бога морей и океанов, создав своего бога, которому они молятся пока куют свое оружие и строят свои корабли. — Получается, Воин — это богиня Вхагар? — Шокированно уточнил Эйгон, пытаясь вместить всю эту информацию в свою голову. — Не только Вхагар, но и богиня Тираксес. Даже здесь андалы превратили богинь войны в одного бога, не выдержав того, что им придется молиться перед каждой битвой женщинам, а не мужчине, — с отвращением произнесла старуха, сжав костлявые пальцы в кулак. — Неведомый — это андальский Балерион, Дева — Сиракс, а Старица — Тессарион? — А сам Отец — это кривая копия могущественного Эгаракса, властителя всех живых существ и создателя первого дракона. — Боги…       Эйгон тяжело выдохнул и сполз вниз по стене, не доверяя своим ногам. Старуха проворно уселась на пыльную землю рядом с ним. — Тяжело осознавать, что всё, чему тебя учили всю жизнь, оказалось ложью. — Жрица похлопала его по коленке в попытке утешить. — Но ты можешь радоваться тому, что твои глаза открылись сейчас, а не в конце твоей жизни, которую ты мог бы провести в лишениях и ограничениях, идя по ложному пути Семерых. Многие Таргариены умирали в нищете, встав на путь Веры. — Принцесса Рейлла и принцесса Мейгель, — кивнул Эйгон, вспомнив рассказы о Таргариенах, отданных в служение Семерым. — Но ты ведь не за религиозным опытом сюда пришёл, не так ли, потерянный принц? — Почему ты зовёшь меня потерянным принцем? — Потому что ты запутался. Тебя рвет на части от того, что ты не можешь понять, кому ты можешь верить. — Откуда вы это знаете? Неужели рассказы о распрях в королевской семье Вестероса доходят до другого края земли? — Мне не нужно слушать истории, дитя. Достаточно взглянуть в твои глаза. В них всё написано. — И что же ты видишь в моём будущем? — Мне нужна твоя кровь. Моя богиня не дает предсказаний без кровавой жертвы. — Ты жрица Тессарион? Богини провидцев и предсказательниц?       Жрица рассмеялась низким гортанным смехом, заставив Эйгона покрыться холодными мурашками. — Нет, потерянный принц, Тессарион не покровительствует мне, хотя я и приношу каждое новолуние жертвы в её честь. Я служу Шрикос, дитя. — Богиня начала и конца, богиня перепутий и переходов, — прошептал Эйгон, мысленно благодаря Рейниру за то, что та добилась для них с Хелейной уроков валирийской культуры и религии. — Но к чему здесь Шрикос и предсказания? — К тому, что ты находишься на перепутье, мальчишка. — Ответила жрица, протягивая ему небольшой нож. Эйгон без раздумий провел им по ладони. Жрица обмакнула три пальца в его кровь и облизнула их. — Да, тебя и впрямь разрывает на части. Матушка, что вцепилась в тебя так, что оторвать её можно будет только с кровью и плотью. Дед, который обвивает тебя и твоих братьев и сестер, словно толстая змея. И твоя сестра, которая тоже разрывается между своими представлениями о правильном и реальностью, которая потребует от неё решительности. Но ты ведь сам знаешь, какую сторону нужно выбрать? — Не знаю, — солгал Эйгон, боясь озвучить правду, которая билась внутри него последние годы. — Уж слишком ты прямолинейная для настоящей предсказательницы. А как же таинственные предсказания, которые нужно распутывать? Обещания невозможного и предупреждения о грядущих потерях? Разве не так рождаются пророчества? — Хочешь красивых слов, которые потом можно будет рассказывать внукам на ночь? Вот тебе пророчество, которого ты так желаешь. — Ухмыльнулась старуха, вцепившись в его окровавленную ладонь своими цепкими пальцами. — Одноглазый воин оседлает скакуна короля, забывшего о своих корнях. Зеленая армия захочет возвести на престол ложного правителя с детьми, рожденными не от чрева его жены. Но власть предназначена черной королеве, которая сметет все на своем пути к трону драконьих владык. Выбирай сторону правильно, потерянный принц. Золотой дракон или же зеленый предатель?       У Эйгона потемнело в глазах на мгновение, а когда его взгляд прояснился, старухи уже и след простыл. Он просидел на пыльной земле еще четверть часа, прежде чем вернуться на корабль к Корлису и Люку.       С тех пор прошло больше двух лет, но эти слова врезались ему в голову настолько, что даже иногда снились ему во снах. Он вспоминал их, когда смотрел на своих детей, которые родились за день до того, как он вернулся из плавания. Близнецы сводили его с ума одним своим присутствием. Глядя на них, он вспоминал то отвращение, что он чувствовал к себе за то, что позволил использовать себя как быка-осеменителя для создания новых марионеток для своей матери и деда. Поэтому по возвращении домой он стал принимать бальзам, купленный в том же Волантисе. Это было средство, которым триархи Волантиса поили своих сыновей до того момента, пока не наступал брачный возраст. Оно не позволяло юношам заводить бастардов, не лишая при этом мужской силы. — Твое семя просто станет бесплодным, господин. Но как только ты перестанешь его принимать на постоянной основе, через год ты снова сможешь стать отцом, — обещала женщина, продавшая ему снадобье.       Она не обманула его. Эйгон мог трахать шлюх столько, сколько ему вздумается, не задумываясь о последствиях. Удовольствия было столько же, сколько и без бальзама, а головной боли — в десять раз меньше. А уж созерцание недовольных лиц дражайшей супруги и матушки, в очередной раз узнающих от мейстера об отсутствии долгожданной беременности, приносило Эйгону в сто раз больше удовольствия, чем любая умелая шлюха. А когда ему надоедало выслушивать вопли обеих женщин о том, что он должен завести как можно больше детей, он сбегал из Красного Замка. Совсем как в этот раз, когда Морской Змей так удачно запланировал плавание в Эссос. Он бы провел в этом плавании намного больше времени, если бы не необходимость вернуться домой к празднованию именин Рейниры. Эйгону не хотелось огорчать сестру, поэтому ему оставалось лишь со страхом ожидать появления очертаний Драконьего Камня на горизонте. К его счастью, они обогнули Острый Мыс уже на закате, что дало Эйгону надежду на то, что их не будет встречать на берегу толпа народу.       Появление золотистой драконицы Рейниры удивляет Эйгона. Он наблюдает за тем, как сверкает чешуя Сиракс в ярко-красных лучах заходящего солнца, и думает о том, что именно так должен выглядеть скакун настоящей королевы. Со своего места он может разглядеть лишь серебристые волосы сестры, но даже так он знает, что видят матросы на корабле. Они видят драконью королеву. Правителя, которым никогда не был их слабый, бесхребетный отец. Женщину, которая родила семерых детей, пятеро из которых обладали драконами, вылупившимися в их колыбелях. — Слава принцессе Рейнире! — Отрада королевства! — Долгих лет драконьей принцессе!       Крики матросов раздаются со всех сторон. Эйгон видит, как раздувается от гордости лорд Корлис, видя любовь народа к своей невестке. Рейнира сбрасывает толстые канаты, которые матросы тут же крепят к толстым железным кольцам, ввинченным в корпус корабля. — Вперед, Сиракс! — Велит Рейнира, и драконица послушно летит, таща за собой корабль.       Приглядевшись, Эйгон с облегчением осознает, что на причале среди встречающих нет ни его матери, ни его женушки. Он различает лица принцессы Рейнис, Лейны и Деймона и их старших детей, а также Люцериса и близняшек Рейниры. Как только корабль швартуется, лорд Корлис почти бегом спускается по трапу в ожидающие объятья своей семьи. Он коротко, но страстно целует свою жену, заставляя всегда собранную принцессу Рейнис покраснеть от смущения, а затем позволяет своим многочисленным внукам облепить его со всех сторон. — Дети, позвольте мне поприветствовать отца! — Шутливо ругается Лейна, протискиваясь сквозь толпу детишек. — Я всё же дочь Морского Змея. — Единственная и неповторимая, — улыбается Корлис, крепко обнимая улыбающуюся дочь.       А Эйгон чувствует себя лишним в этой картине идеальной семьи. Рука, мягко сжавшая плечо, заставляет его вздрогнуть. Он поворачивается, чтобы увидеть улыбающуюся Рейниру. — Я уж боялась, что ты решил не поздравлять меня с тридцатилетием, братец, — шутит она, раскрывая объятья.       Эйгон почти падает в её руки, утыкаясь носом в её хрупкое плечо, обтянутое драконьей кожей. Он вдыхает запах дракона, смешанный с запахом масел, которые Рейнира втирала свои волосы, и на мгновение позволяет себе раствориться в давно забытом ощущении безопасности, которое дарили объятья старшей сестры. Рейнира треплет его по отросшим волосам. — Я скучала, — шепчет она, когда он отстраняется от неё. — И я скучал, — честно признается Эйгон. — Дядя Эйгон!       Закончив с лордом Корлисом, толпа детей бросается на него, едва не сбив с ног. — А где вы с дедушкой были на этот раз? — Вы правда проплывали мимо развалин Сароя? — А ты привёз нам подарки, дядя Эйгон?       Дети забрасывают его вопросами, но прежде чем Эйгон окончательно запутался бы в них, принцесса Рейнис решает приструнить внуков. — Где ваши манеры? — Строго спрашивает она, глядя на мгновенно притихших детей. — Принц Эйгон едва сошел с корабля, а вы уже решили свести его с ума своими расспросами. Сначала он должен отдохнуть и привести себя в порядок. Лучше бегите в замок и велите подготовить для принца и вашего деда горячую ванную и свежую одежду. — А еще нужно сказать кухаркам, чтобы приготовили любимых запеченных перепелок для дедушки и жареный окорок для дяди Эйгона, — добавляет Дейна, которая знала вкусовые предпочтения каждого члена семьи. — Пойдемте!       Все дети в сопровождении стражников бегут в сторону замка. Корлис берет свою супругу под руку и медленно направляется вслед за внуками. — Мы с Лейной хотели полетать. Присоединишься к нам, Эйгон? Солнечный Огонь уже три дня тебя дожидается, — предлагает ему Деймон.       Эйгон мысленно тянется к своему дракону, облюбовавшему одну из пещер на берегу. Почувствовав, что зверь спокойно спит после сытного ужина, Эйгон отрицательно кивает головой. — Солнечный Огонь будет в скверном настроении, если я разбужу его сейчас. А я настолько устал после плавания, что свалюсь в море, а он даже этого не заметит, — усмехается Эйгон. — Тогда до встречи на ужине, Эйгон. Мы рады, что ты вернулся, — с улыбкой произносит Лейна и уводит мужа в сторону драконьих пещер. — Ты не пойдёшь с ними, Рейнира? — Спрашивает Эйгон. — Не волнуйся за меня, я прекрасно дойду до замка сам. Я же знаю, как ты любишь летать на Сиракс. — О нет, летать с этими двумя одновременно — это значит чувствовать себя пятым колесом у телеги, — отмахивается Рейнира. — Пускай развлекаются вдвоем. — А где Лейнор? И двойняшки? — Удивленно спрашивает Эйгон, только заметив их отсутствие. — Они на Севере. Помогают лорду Кригану разобраться с обнаглевшим дядюшкой. Должны вернуться со дня на день, — в сиреневых глазах Рейниры мелькает такая тоска, что Эйгон отводит взгляд. — Странно видеть тебя одну. За эти годы Лейнор стал неотъемлемой частью тебя. — Я и сама чувствую себя не на своем месте. Будто от меня оторвали что-то очень важное. Настолько я привыкла к чувству безопасности, которое он дарит. — И будь Эймма здесь, дети ни за что не вели бы себя так громко и невоспитанно, — шутит Эйгон, вспоминая строгое личико старшей племянницы. — Это точно, — нежно улыбается Рейнира, говоря о дочери. — Мне иногда кажется, что её они боятся даже больше, чем принцессу Рейнис.       Брат и сестра смеются, медленно идя к замку. Эйгон на мгновение застывает, увидев знамёна Хайтауэров. — Вся твоя семья уже здесь. Сир Отто и Дейрон прибыли два дня назад, а Эймонд и Хелейна — за несколько часов до тебя, — говорит Рейнира, заметив его удивление. — Поэтому матушка не стала встречать меня, не так ли? Ведь вернулся её любимый сын. Её гордость и надежда, — Эйгон сплевывает желчь, скопившуюся от этого горького осознания.       Рейнира обхватывает его ладонь своей и сжимает. Эйгон смотрит на их переплетенные руки и борется с детским желанием заплакать от обиды. — Мне жаль. Я всегда была любимицей своей матери, ведь я была её единственным выжившим ребёнком. Даже представить не могу, каково это — когда твоя мать не видит в тебе своего ребёнка, а видит лишь способ достижения своих целей. — Поэтому даже моим детям не позволили встретить меня? Дядюшка Эймонд ведь важнее, чем родной отец… — Хелейна хотела взять детей и встретить тебя, но Алисента не позволила, сказав, что беременным нельзя долго находиться на холодном морском ветру. — А что же Дейрон, Аллирия и Герольд?       Молчание Рейниры говорит громче любых слов. Эйгон проглатывает ком в горле и, вырвав руку из руки Рейниры, быстро направляется в сторону замка. Даже спиной он чувствует взгляд Рейниры. Эйгон надеется, что никто не увидит слез, собравшихся в уголках его глаз.