***
Она не чувствует ног. Значит, в ближайшие пару дней они будут болезненно ныть от каждого движения, отвлекая её мысли от душевных терзаний. Хорошо. Одиннадцатый круг заканчивается. Джейхейра умирает. Это очевидно всем. Как и то, что вопрос её смерти лишь во власти времени и обстоятельств. Ни мейстеры, ни чудодейственные отвары, не в силах вернуть принцессе хотя бы подобие здравия. Она лежит в беспамятстве, не проявляя ни малейшей воли к жизни. И всё внимание двора в кои-то веки приковано к принцессе. Как и внимание Эймонда, который теперь ни жены, ни дочери не видит, всецело поглощённый состоянием Джейхейры. Двенадцатый круг. Грудь горит огнём от судорожно проглатываемого воздуха. Уже прохладного, свидетельствующего об окончании лета куда надёжнее ворона из Цитадели. Эйра давится им, но продолжает бежать. Пока она бежит, у неё не остаётся сил, чтобы думать. Об умирающей кузине, которой она при всём желании не могла искренне соболезновать. Об Эймонде, оставившем её ради Джейхейры. О Тиланде Ланнистере, устроившем Эйре чуть ли не выволочку из-за наспех принятого решения отдать свой голос в пользу займа денег у Банка Староместа. «Любой неосторожный шаг грозит вам многолетними последствиями! Старайтесь впредь советоваться со мной, если желаете блага своему государству». «Мне казалось, королева вольна самостоятельно принимать решения». «В таком случае, не смею вам больше мешать». Теперь Десница лишь сухо здоровается с ней, не находя ни времени, ни желания побеседовать. И Эйра чувствует себя так, будто лишилась друга, а не разошлась во мнениях с одним из советников короля. Ей не хочется вражды с Десницей, она дорожила их общением. Но что же за королевой она будет, если позволит манипулировать собой, как маленьким ребёнком? Тринадцатый круг. Спину тянет. У неё начались лунные крови, свидетельство того, что она до сих пор не понесла. Конечно, едва ли у неё был шанс с учётом того, насколько король осторожен с ней в моменты близости. Был. В последние дни она не видит его. Всё внимание Эймонда приковано к Джейхейре, пока любезные мейстеры дают ей наставления о том, как бы побыстрее забеременеть. Эйре так и хотелось напомнить им, что для этого необходимо участие двоих людей. Она скучает. Очень скучает. Вот только проку от этого никакого. Выбирая между ней и Джейхейрой, он всегда будет выбирать последнюю. Потому что она родная, близкая, нуждающаяся в постоянной опеке. А Эйра всегда будет носить на себе клеймо дочери Чёрной Принцессы, чужой, опальной, нужной лишь в редкие моменты… — Моя королева, на сегодня достаточно. Нет, ей недостаточно! Ей мало быть лишь сосудом для королевского семени, предназначенном, чтобы утолять его голод и рожать сыновей. Ей мало быть всего лишь тенью настоящей королевы, которой и почтения то почти никто не проявлял. Ей мало быть одинокой, забытой и брошенной девочкой с уставшими ногами, горящей от воздуха грудью и ноющей спиной. Ей мало… Ноги подводят, и Эйра припадает на колено. Пекло! До чего же она слабая. Не годится ни меч держать, ни на участие в Малом Совете, ни на роль достойной супруги. Даже дракона лишилась. Слабая, глупая Эйра, имеющая только валирийскую кровь, да смазливое личико, что пришлось королю по нраву. Надолго ли только? Разродится, растолстеет, как её мать когда-то, и лишится остатков внимания Эймонда. От отчаяния хочется скулить, но она лишь делает пару глубоких вздохов перед тем, как подняться на ноги. Не хватало ещё, чтобы при дворе начали шептаться о неуместных капризах и истериках. — Моя королева, я могу вам как-то помочь? — глаза Руфуса наполнены тоской. Такой искренней, что у Эйры не хватает сил отказаться, сославшись на дурной сон или задумчивость. — Что мне делать, сир? Король почти не покидает покои принцессы Джейхейры. Я не знаю, куда себя деть. Боюсь вызвать его гнев, но и стоять в стороне не считаю верным. И вместе с тем, мне нечего ему сказать. Потому что я знаю, я почти уверена в том, что… — она вовремя успевает прикусить язык. Не стоит бросаться словами, если не готова нести за них ответственность. Красный Замок не прощает ошибок. Она почти уверена, что северянин задумчиво почешет нос, нахмурится и выдаст ничего не значащее «всё образуется». Как поступило бы большинство людей на его месте. Однако Руфус Болтон умеет порой удивлять. Вот и сейчас он без промедления говорит, как на духу: — Стоять в стороне точно не дело. Вы и себя измотаете, и королю никак не поможете в его горе. Разделите с ним это бремя. Не говорите только, что всё будет хорошо. Вообще ничего не говорите. Просто будьте рядом. Быть рядом… Пожалуй, Эйра могла бы согласиться, если бы речь шла о ком-то другом. Эймонд мог быть непредсказуем и скор на расправу. Особенно в трудные времена. Но, с другой стороны, разве не клялась она перед ликами богов делить с ним его горе и радость? Разве не было это отныне её долгом, как жены, так и королевы? Впервые за несколько дней ей делается немногим легче на душе. Она дарит Руфусу быструю улыбку, прежде чем высказать слова благодарности: — Спасибо вам, сир. Вы единственный, к кому я могу прийти спросить совета в этом замке. Болтон удивлённо вскидывает брови, выдавая искреннее удивление: — Да бросьте! А как же лорд Тиланд Ланнистер? Мне казалось, что вы и Десница нашли общий язык. Она тоже так думала. Пока их мнения не разошлись. В тот миг Эйре стало понятно, что она была для Тиланда лишь фигурой, которую удобно переставлять на доске. Стоит ей попытаться сделать самостоятельный ход, как их дружбе тут же придёт конец. Впрочем, ей не следовало изначально заблуждаться относительно этого человека. Невозможно столько лет провести при дворе, не утратив при этом сентиментальности и не нарастив брони из расчётливости и хладнокровия. Руфус Болтон не собирается сдаваться и оставлять её глубокомысленное молчание без внимания. Ему явно не по душе такой настрой, её доброму, прямолинейному Руфусу, не терпящего своей северной душой южного умения всё усложнять. — Вы что же, повздорили? Бросьте, моя королева. Лорд Ланнистер неплохой человек. И он точно простит вам всё, что угодно. — Отчего вы так думаете? — Ну я же не слепой, — фраза выходит неуместной и грубой, учитывая отсутствие глаз у Десницы, да только рыцарь не из тех, кто выбирает слова подобно бисеру. — Я прекрасно вижу, как милорд ведёт себя, стоит вам только оказаться рядом. Поговорите с ним. Не как королева с Десницей. А как вы обычно это делаете. Уверен, лёд на его сердце тут же тронется. Что поделать, мужчины те ещё упрямцы. Никогда сами первые не придут мириться, как бы ни хотелось. Вот уж от кого она не ожидала получить наставлений, так это от своего белого рыцаря. Руфус всегда казался ей до невозможности скромным и ничего не смыслящим в человеческих отношениях. Однако, как сказал ей когда-то Тиланд Ланнистер: «Хотите узнать что-то о мужчинах, слушайте самих мужчин». Пожалуй, стоит последовать его совету. Ранее это всегда приносило свои плоды. — Благодарю вас, сир. Пожалуй, я так и сделаю. «Проявишь мягкость сейчас, и всю оставшуюся жизнь тобой будут вертеть, как марионеткой на ярмарке», внутренний голос так напоминает ей сейчас Бейлу. И ещё кого-то. Смутно знакомого, бесстрашного, высокого и внушающего страх и восхищение. Кого-то, кто точно не стал бы идти на попятную. Кого-то, кто давным-давно взмыл в небо на красном драконе и скрылся за горизонтом Королевской Гавани. «В Красном Замке не выжить без хитрости. Это гадюшник. Змеи нападают и на львов, и на волков. Только делают это незаметно. Не позволь гордыне затмить твой взор», а вот этот голос подозрительно похож на голос Рейны. Такой любезной и оттого не менее опасной. Умеющей выйти сухой из воды, какой бы глубокой она не была. «Дракон не лев и не волк. Змеи ему не страшны». Вот только едва ли Эйра была сейчас драконом. У неё нет ни наследника, ни собственной армии, ни богатства. У Тиланда Ланнистера этого тоже нет, зато есть мудрость, амбиции и положение при дворе. А у Эйры лишь красивая корона. Даже если она оказалась полностью права насчёт Десницы и его замыслов использовать её в своих целях, то она по-прежнему нужна ему. Пусть и в качестве марионетки. Так почему бы не воспользоваться сложившейся ситуацией в свою пользу? Он будет говорить ей, что и для чего нужно делать, а она слушать и учиться. Чтобы однажды получить то, что сделает её настоящей королевой. Эйра столько лет наливала Тиланду Ланнистеру вино, спина не переломится, если она первая пойдёт на примирение с ним. Но сперва нужно поговорить с Эймондом. После того, как она ополоснётся и сменит одежду.***
Джейхейра никогда не была красавицей. Тощая, болезненно-бледная, с бледно-голубыми глазами навыкате. Но теперь она напоминает скорее человека, прожившего несколько лун в подвалах Мейгора, нежели принцессу крови. Волосы грязными прядями лежат на подушках, кожа приобрела серый оттенок, лицо исхудало. Мейстеры напоили её отварами, предназначенными для успокоения и крепкого сна. От макового молока пришлось отказаться, поскольку оно усиливало беспокойные видения принцессы, срывающиеся с её уст тихим бредом. Эймонд сидит подле неё. Он не пытается изображать заботливую наседку, вытирая выступившие на лбу капли пота или держа Джехейру за руку. Его руки не соединены в молитве, хотя король чтил Семерых. Со стороны его даже можно счесть спокойным, но Эйре хорошо известно, какая буря творится в душе короля. Джейхейра всегда была его любимицей, порой он уделял ей больше внимания и заботы, чем родной дочери. — Дядя, — она старается поклониться как можно более изящно, чтобы привлечь его внимание к себе. — Я пришла навестить кузину и помолиться за её здоровье. Он даже не поворачивается в её сторону. Будто бы и вовсе не слышал. Пройдя к небольшому столику, Эйра наполняет кубок водой и подносит его королю, пытаясь подкупить заботой. И вновь её участие остаётся без внимания. Мысленно выругавшись, она оставляет воду на столике рядом с ним. Руфус Болтон советовал ей помалкивать, вот и славно. Эйра больше ни слова не произнесёт. Усевшись в кресло, она складывает руки и принимается про себя читать молитву, едва шевеля губами. Едва ли это поможет, но того требуют правила. Видишь умирающего человека — молись. Будто богам есть до них какое-то дело. Будь это правдой, зимняя горячка не украла бы жизнь принца Бейлона и королевы Кассандры. Ни Старым, ни Новым богам нет до людей никакого дела. И неважно, идёт ли речь о Таргариенах или о простых крестьянах. — Не замечал за тобой подобной набожности, Эйра, — первая фраза за несколько дней. И та полна насмешливого холода пополам с презрением. Пожалуй, она бы предпочла молчание. Он зол. Не на неё, а скорее на то, что принято называть судьбой. Пожалуй, не стоило ей приходить, но не идти же сейчас на попятную. От Эймонда и его гнева не убежать и не скрыться. Всё, что ей остаётся — проявить терпение. И покорность. Именно те качества, которые так ценит король. — Для чего это представление, жена? Я прекрасно помню тебя в скорби. Ты скорбела после гибели сестры, хоть и не особо сильно. Ты скорбела, когда лишилась дракона. О, я помню твой вой! Матери так оплакивают своих детей, как ты Валирийца. Ты даже скорбела, когда умерла моя первая жена, хотя она никогда тебя особо не любила. Ты знала об этом? Знала, что величественная и милосердная Кассандра Баратеон считала тебя неугодной при дворе, но терпела, поскольку я приказал? Ты скорбела, когда умер твой брат Эйгон. И ни в одном из этих случаев ты не взывала к милости Семерых. Так отчего сегодня ты решила читать молитву? Нельзя оставлять его вопрос без внимания. Эймонд этого не переносит. Стало быть, ей предстоит выкручиваться, выбирая правильные слова и интонации, чтобы не вызвать ещё больший гнев на свою голову. Лгать сейчас нельзя, он это почувствует. Значит, остаётся говорить правду. К счастью для Эйры, её тоже можно преподносить по-разному. — Вы правы, дядя. В моём сердце не осталось веры в богов. Да и не было её там никогда. Но я знаю, что вы веруете в Семерых. А значит, я готова молиться вместе с вами. Увы, ничем другим я не в силах помочь принцессе Джейхейре. Он медленно оборачивается к ней, окидывая холодным взглядом. Под глазами у короля залегли тени, лицо похудело, отчего черты его сделались лишь острее. Как будто болезнь Джейхейры перекинулась и на него, лишив сна и аппетита. Благо, Эймонд покидал покои племянницы и продолжал вести дела, однако при первой же возможности спешил к обратно, к её постели, впитавшей в себя пот, аромат лекарственных зелий и горько-кислый запах болезни. Что сделается с Эймондом, если Джейхейра умрёт? С него станется тут же объявить войну не только Дорну, но и направить войска в Эссос, прямиком в Вейес-Дотрак. Необходимо усмирить его гнев. Внутреннее Эйра благодарит сира Руфуса за его совет. Её обязанность как жены поддерживать государя в тяжёлые минуты скорби и уныния. И если это подразумевает принимать удар на себя, то так тому и быть. Она больше не маленькая девочка, выдержит. Король не желает оставлять её в покое, продолжая отравлять своей злобой: — Известно ли тебе, милая племянница, с чем связан недуг Джейхейры? Она с детства была тихой и ранимой девочкой. Совсем не такой, как ты. Не было в ней того, что мейстеры в своих летописях называют безумием, свойственным нашей династии. Этим она пошла в свою мать, королеву Хелейну. Та тоже была добрым и светлым человеком. В отличие от большей части нашей семьи, — голос его тих и будто бы лишён всяких красок. — При дворе шепчутся, что моя племянница сумасшедшая. Они не знают, что такое настоящее сумасшествие, да и откуда им это знать. В Джейхейре его нет и быть никогда не могло. Просто тихий и немного замкнутый ребёнок. Всё, что творится с ней сейчас, всё, что убивает её, происходит по милости твоих родителей, Эйра. Значит, Эймонд считает, что всему виной война. Она не смеет спорить с его словами. Эйра и сама была ребёнком, когда свершился Танец Драконов. Откуда ей знать, какой была её кузина до трагедии, развернувшейся в стенах этого замка. Быть может, король прав, и Джейхейра в действительности была здоровым ребёнком, способным вырасти в настоящую принцессу Таргариен. Хотя, положа руку на сердце, Эйре всегда казалось, что развернувшаяся в Красном Замке резня лишь усугубила врождённый недуг кузины. — Её брата-близнеца, моего племянника, убили у неё на глазах, — продолжает своё неспешное и размеренное повествование король. — Они делили утробу матери, одни покои и даже одну постель. Были неразлучны. А выродки, нанятые твоим отцом, убили его. Тем самым, отняли у Джейхейры целую половину. «Он толкнул меня, ударил Бейлу», — звучат в голове слова сестры, сказанные ей в Драконьем Логове, — «он убил Люка…». Эймонд не был святым. На его руках много крови, но теперь, когда речь шла о его любимой племяннице, он будто бы забыл о собственной роли в этом кровопролитии, вошедшим в историю Вестероса как Танец Драконов. Не отправься он верхом на Вхагар за принцем Люцерисом Веларионом, и, возможно, войну можно было бы предотвратить. Но Эймонд отказывался даже допустить мысль о собственной виновности во всём случившемся с их семьёй. И Эйра не настолько бесстрашна, чтобы указывать ему на это. — А перед тем, как убить её брата-близнеца, они грозились изнасиловать саму Джейхейру. Маленькую девочку, можешь себе представить? Уверен, эти выродки могли так поступить. То, что он говорит, чудовищно. Но разве её семья не поплатилась за содеянное? Разве сама Эйра могла что-то исправить? Она была ребёнком, когда это случилось. Кто знает, останься старший брат короля жив, что было бы с ней самой. Будто бы зная всё, о чём она думает, Эймонд продолжает резать словами, озвучивая все её страхи, бережно припрятанные за маской выдержки и воспитания: — Кстати, мой брат Эйгон планировал сделать нечто похожее с тобой. Его останавливал лишь возможный гнев Морского Змея, да милосердие нашей покойной матушки. Она бы не хотела, чтобы маленького ребёнка, пусть и дочь Рейниры, насиловали. Хотя она пару раз порывалась вскрыть тебе горло во сне. Ты не знала? Алисента Хайтауэр лишилась разума незадолго до смерти. Однажды она накинулась на Эйгона с кинжалом, выхваченным у одного из стражников. Ей даже пищу резали слуги, чтобы не искушать Зелёную Королеву воспользоваться столовым ножом не по назначению. Так что ничего удивительного в том, что Эйре грозила смерть, нет. Хотя слышать подобное из уст своего супруга, ещё несколько дней назад сжимавшего её в трепетных объятиях, оказывается больно. Проглатывая ком в горле, она пытается выбраться из водоворота воспоминаний, в которые её так безжалостно сбросил Эймонд: — Мне известно, что наша с Эйгоном судьба была в руках вашего брата, а потом и ваших собственных. Что же до гнева вашей матушки, то я могу его понять. — Гнева? Это было бы милосердием с её стороны, убить тебя во сне. По сравнению с тем, что сделали с моими племянниками. Будто она сама не была его племянницей. Но король предпочитал вспоминать об этом лишь в моменты утех, обличая их кровосмесительную связь. В остальное время она оставалась всего лишь Эйрой Таргариен, дочерью его ненавистных сестры и дяди. Они делили кровь, а не родство. И теперь, когда Эймонд весь обращён к Джейхейре, слабой, глупой, едва ли способной связать пару слов на высоком валирийском Джейхейре, это стало совершенно очевидно. Последняя была для него семьёй. А Эйре предстоит довольствоваться пустым титулом, да крошками того внимания, что его милость готов уделить ей ради необходимости зачать наследника. Обида горечью оседает во рту, но королева не позволяет эмоциям взять верх. Эймонду больно. И он вымещает эту боль на ней. Таков долг жены. Не только согревать мужу постель. Нужно уметь проявлять терпение. Даже если это грозит выжечь ей сердце дотла. «Висенья Таргариен не стала бы терпеть подобного отношения», и вновь внутренний голос давит на место отсутствующей гордости. В своё оправдание можно ответить, что у Висеньи Таргариен был дракон и Тёмная Сестра. А у Эйры нет ни того, ни другого. — Так вот, к чему это я, — рассеянно продолжает Эймонд, — Джейхейру искалечили по приказу твоего отца и с молчаливого согласия твоей матери. И твои притворные молитвы здесь совершенно неуместны. Ей практически указали на дверь. На всё королевская воля. Эйре остаётся лишь покориться ей. Однако как же сложно уйти, когда на душе свербит обида и задетое самолюбие. Она ведь его жена, он сам её выбрал! Неужели у неё нет права прийти и поддержать его в тяжёлый момент? В прошлый раз, когда она высказала ему слова соболезнования после смерти Кассандры Баратеон, Эймонд точно не злился на неё. Так что же в этот раз пошло не так? Её молитва? Или… Догадка приходит совсем неожиданно. Кассандра Баратеон уже была мертва. А в теле Джейхейры ещё теплится жизнь. А она тут устроила сцену, будто прощалась с покойницей. Какая же она непроходимая идиотка! И это она планировала принимать самостоятельные шаги на правах королевы?! Да как ей Тиланд Ланнистер в лицо не расхохотался. Всё, на что Эйра пока годится, — это слушать, что ей говорят. Если хочет когда-нибудь стать настоящей королевой, а не посмешищем в короне. Встав со своего места, она делает глубокий поклон. Неважно, что Эймонд не смотрит. Он прекрасно может слышать шорох её юбок. У Эйры нет права проявлять неуважение к королю. Даже если он делает ей больно. — Прости меня, дядя. Я не хотела… Я оставлю вас с принцессой вдвоём. Буду надеяться, что кузине станет лучше в ближайшие дни. Она направляется к выходу из покоев Джейхейры, как голос короля заставляет её остановиться: — Эйра! Обернувшись, она вся тянется к Эймонду. Разворотом плеч, взглядом, мыслями. Могло ли быть так, что он простил её? Убедился в отсутствии у неё дурных помыслов и решил смилостивиться над её чувствами? Один единственный взгляд, одно слово, и она будет вновь самой счастливой, самой любящей и нежной женщиной на свете. Но сегодня надеждам Эйры не суждено сбыться. — Твоего брата Эйгона убили по моему приказу. Если он хотел добить её, то выбрал весьма интересный способ. Бросить в лицо правду. Такую очевидную, практически известную всем и каждому, но заботливо умалчиваемую годами. Скрываемую от Эйры, то ли из уважения, то ли из жалости. А теперь маски сброшены, и правда открыта. Подобное можно сравнить с супружеской изменой, о которой муж в лицо сообщает своей жене. Тем самым давая ей понять, прочувствовать и вкусить в полной мере, насколько ему плевать на её чувства. Перед тем, как покинуть эту проклятую комнату, Эйра тихо отвечает ему на высоком валирийском: — Я знаю, Эймонд.***
Драконий Камень пахнет солью и дымом. Запах дома сбивает Эйру с толку, не увязываясь с творящимся вокруг безумием. Крики, звон стали, отравленный злобой смех и ладони брата, закрывающие ей глаза. Она до сих пор чувствует мягкость материнской руки, от которой их с братом оторвали незнакомые люди. Ей страшно, она пытается понять, куда увели её маму, но не может этого сделать с закрытыми глазами. Эйгон так сильно прижимает её к себе, вызывая ядовитый смех столпившихся вокруг них солдат. — Где мама? Мама! — Эйра, не смотри! Сожми веки и закрой ладонями уши! — Эйгон, ты пугаешь меня! Я хочу знать, где мама. Один из солдат, не тех, что оберегали их семью, а других, направивших оружие против них, призывает брата позволить ей узреть происходящее: — Малыш, дай сестричке самой посмотреть, где её мама. Пусть увидит свою мамочку, пусть послушает её голос. Не будь таким хмурым, Эйгон, не пристало принцу такое поведение. Видишь, как твоя сестрица скучает по мамочке? Брат лишь теснее прижимает её к себе. Точно также, как делает это обыкновенно их мать. После смерти братьев она не отпускает их от себя. И если Эйгона это порой раздражает, то Эйре в радость чувствовать мягкие касания, ощущать запах мамы, цепляться за великолепный бархат и атлас её платьев. Она и сейчас бы прижалась к ней, уткнулась бы лицом в мягкую ткань расшитых юбок, не отходила бы ни на шаг, пока эти злые люди пытаются вершить суд над собственной королевой. Эйра слышит голос человека с обожжённым лицом, велевшего схватить их. Она успела рассмотреть его герб, похожий на их собственный. Трёхглавый дракон, но не на чёрном, а на зелёном фоне. Этого человека не должно было здесь быть, ровно, как и дракона. Золотого, напоминающего расцветкой Сиракс, но помельче и с вывернутым крылом. Эйра чувствует запах гниющей плоти и жара, исходящий от зверя, она слышит обрывки слов, которые не хочет понимать, на мгновение ей кажется, что сквозь ладони брата она может разглядеть силуэт матери, величественной и несгибаемой, настолько прекрасной, что эти люди обязаны преклонить перед ней колени. — Дракарис! Драконье пламя настолько яркое, что Эйра способна заметить вспышку, озаряющую всё вокруг. Эйгон стонет, будто ему сделали больно, но не выпускает её. Люди вокруг, только что весело переговаривающиеся, вдруг стихают, не смея даже слишком громко дышать. — Седьмое Пекло! Как, во имя Семерых… — человек с гербом в виде дракона на зелёном фоне заходится руганью, но его глас тонет в ворохе смятения, царящего вокруг. — Этого не может быть… — Неужели она настоящая… Даже Эйгон на какой-то миг теряет бдительность, ослабляя хватку. Эйра стремится воспользоваться передышкой, дёргает головой, тем самым скинув мешающие обзору ладони брата, и оглядывает двор их родового замка. Золотой дракон со сломанным крылом по-прежнему здесь, как и все эти люди, как и её матушка, величественная и несломленная, настолько прекрасная, что перед ней вот-вот преклонят колени и присягнут на верность, как единственной королеве и защитнице государства… Обожжённый человек, командующий солдатами, обращается к ним, и Эйра уверена, что он сейчас же прикажет отпустить их с братом и вести себя с ними так, как и подобает с наследниками короны. Её мать-королева здесь, как смеют они удерживать их! Но надеждам не суждено сбыться, и с тонких, изувеченных губ срываются совсем другие слова: — Раз так, пустите кровь! Пусть Солнечный Огонь полакомится. Один из рыцарей направляется к матушке, обнажая меч, а затем ладони Эйгона вновь ложатся ей на лицо. Брат не даёт ей видеть, но до её слуха доносится протяжный крик… Она просыпается от непонятного сквозь сон шума и сперва думает, что это птица ударилась в окно. На висках выступил пот, правая рука затекла от неудобного положения. Остатки кошмара до сих пор удерживают разум в плену морока, напоминая об одном из самых страшных дней её жизни. Эйре следует быть по сей день благодарной своему ныне покойному брату за то, что не дал ей воочию узреть картину гибели их матери. Шум возобновляется, и она понимает, что находится в комнате не одна. Половицы скрипят, выдавая посетителя. Неужто утро застало её врасплох, и служанки вот-вот примутся за свои обычные хлопоты? Нет, с наступлением часа жаворонка темнота в покоях рассеивается, уступая место рассветному полумраку. Значит, это кто-то другой. Ночной гость крадётся к её постели, и Эйру бросает в дрожь. Однажды ей уже нанесли ночной визит, и едва ли она когда-нибудь забудет об этом. Однако в тот раз к ней в комнату проникла родная сестра, а сегодня это мог быть кто-то куда более опасный. Рука скользит под подушку, нащупывая рукоятку кинжала. Нельзя делать резких движений, иначе она выдаст себя, утратив последнее преимущество. Пока ночной гость думает, что она во власти сна, есть шанс на спасение. Странно, но Эйра не чувствует страха. Лишь хладнокровно продумывает свои действия. Разве не должно её трясти сейчас и кидать то в жар, то в холод? Отчего ей так спокойно и будто бы всё равно? Впрочем, вспоминая все события минувшего дня, королеве не сильно хочется цепляться за жизнь. Но и покорно принимать свою участь быть убитой под покровом ночи она не собирается. Шаги совсем близко. Нужно ждать, ещё слишком рано. Она лежит посреди кровати, противнику придётся подкрасться поближе. А ей остаётся лишь надеяться, что он планирует свернуть ей шею или придушить, уткнув лицом в подушку, а не проткнуть насквозь мечом. В противном случае у Эйры нет шанса воспользоваться ножом. Постель прогибается под чужим весом. Смерть совсем близко. Простынь шелестом выдаёт приближение противника, и Эйра медленно тянет руку с оружием из-под подушки. Главное — не вспугнуть. И успеть развернуться, чтобы нанести рану… Вот только куда? Если развернуться, то можно попытаться вскрыть вражеское горло. Но это займёт ценные секунды, за которые более-менее обученный наёмник успеет среагировать. Нет, так поступать нельзя. Судя по всему, он находится сзади неё. Можно попробовать воткнуть нож в бедро. Если получится, то у Эйры появится шанс выбежать из покоев и позвать стражу. Да, именно так она и поступит. Перехватив кинжал под подушкой поудобнее, она медленно тянет руку наружу, готовясь атаковать врага. Но стоит её кисти высунуться, как её тут же намертво придавливают к кровати. — Покушение на короля? Мне позвать стражу? Голос принадлежит Эймонду. Как и терпкий запах вина, плотной завесой окутывающий его величество. Он пьян. И Эйра не знает, чего ей ожидать от него в таком состоянии. И что могло его довести до такого состояния, она тоже не знает. Жива ли принцесса Джейхейра? Или жизнь покинула её слабое тельце? А может случилось чудо, и она распахнула свои светлые глаза и поднялась с постели? Холодные пальцы покидают её запястья, и король растягивается рядом с ней. Он что, даже сапоги не снял? Судя по всему, он знатно набрался сегодня. Причиной такого состояния могла быть как радость от выздоровления племянницы, так и горечь от её утраты. А может, Эймонд просто устал и решил забыться в вине. Он редко позволял себе такое, но в последнее время у него был для этого повод. Эйра порывается привстать и помочь ему с одеждой, но дядя хватает её и притягивает вплотную к себе. Уткнувшись лбом ей в спину, Эймонд закидывает ногу (сапоги и правда всё ещё на нём!) поверх её бедра. Он обнимает её, так крепко, так отчаянно. Именно так она сама желала обнимать его, будучи отвергнутой и одинокой. Не смея возражать, Эйра накрывает ладонь Эймонда собственной и успокаивающе гладит костяшки пальцев. Следует ли ей спросить его? Горький опыт подсказывает, что с разгневанным дядей лучше хранить молчание. Он сам всё спросит и сам всё скажет. То, что он явился к ней в ночи до смерти пьяным, говорит больше слов. Стоит ли считать это примирением? Губы дёргаются в нервной улыбке. Благо, Эймонд этого видеть не может. Он практически выставил её за дверь сегодня днём, обвинив в лицемерии, а она рассчитывает на примирение. Будто это она нанесла ему обиду. Разбуженная своим пьяным супругом посреди ночи, едва очнувшаяся от лихорадочного кошмара о воспоминаниях своего искарёженного детства, Эйра даже не помышляет о том, что это Эймонду впору бы просить перед ней прощения. Он убил её отца. Его брат скормил её мать дракону. А потом и её единственного выжившего брата убили на Драконьем Камне по приказу короля. А она надеется, что его милость вновь будет с ней заботливым и нежным. «Разве не об этом говорила тебе Бейла перед тем, как ты вскрыла ей горло? А ведь она была твоей сестрой, кровью от твоей крови», — твердит голос разума. Тиланд Ланнистер был трижды прав. Если Эйра не научится думать головой, то всю жизнь будет сожалеть о сделанных ошибках. Ещё один повод пойти на примирение с Десницей. Эймонд тихо сопит, будто забывшись сном. Эйра гладит его руки и ловит себя на мысли, что от её дневного визита всё-таки был толк. Как и от советов, полученных ею от Руфуса Болтона. Однако, кое в чём её белый рыцарь всё же ошибся. Иногда мужчины первыми приходят мириться.