Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Ноги в тяжелых кожаных сапогах выскальзывают из стремени и с хлюпающим звуком опускаются в мокрый вязкий снег. Стихийно обжитый людьми край мира. Не вымершая погоревшая деревушка, где на десять домов встречается один со свечой на окне. Где тощая сука ведет за собой стаю лохматых скулящих щенков. Где в разворованных омежьих огородах до сих пор что-нибудь да родилось. Где с усталой ненавистью и недоверием в глазах на все живое и бодрое смотрят покинутые детьми старики. Перекладной пункт, полюбившийся разбойникам. Место без морали. Место без истории и святыни. Харчевня и несколько приросших, зависимых от нее домов посреди снежной безродной степи. Нет ни лая сторожевых собак, ни тихих человеческих разговоров, ни заборов, ни нужников. Здешние постояльцы после кружки сладковатого пива отходили отлить в ближайший угол. У них никогда не было своего дома. Или хотя бы простыни, что стирали бы не в общем бурлящем котле с бельем вшивых незнакомцев, а в кадушке с родниковой водой. Руками любимой омеги. Им не с чем было сравнивать эти покосившиеся крыши. И незачем было ими дорожить. Молодой вороной рысак скалит белоснежные зубы и трясет отросшей черной гривой. Для коня чужеземец всего лишь второй хозяин. Ненавистный, непризнанный, оборвавший жизнь первого. Последний месяц они провели в беспрерывных ссорах. Всадник вылетал из седла, задремав, конь шипел под ударами кнута. Для Харольда только за время войны эта свободолюбивая кляча — шестая. Он перестал давать лошадям имена. А к черному рысаку обращался только ругательствами. Сильный, выносливый и непокорный. Слишком хорош, чтобы продать сослуживцам или уступить в бою. Уж лучше самому зарезать и съесть. Благородные воины хоронят любимых коней, брезгуют кормиться их мясом. Умирают с голоду. Вот и северная Княгиня Ялына лишилась уважения в королевских землях из-за недоразумения. Разочаровавшись в омегах, она страстно любила лишь свою верную лошадь. В один из походов воительница лишилась всей провизии и оказалась в окружении. Муки голода перебороли дружеские чувства. Женщина-альфа давилась сырым лошадиным мясом со слезами на глазах, пока ей на помощь не прибыл брат. С годами она разожралась до размеров медведицы и больше не садилась в седло. Еда безопаснее любви и дружбы. С тех пор, как маленький Харольд вылизывал розовоцветные промежности папеньки Эрика, он тянул в рот все подряд. Без предрассудков. Кто принц такой, чтобы осуждать человека, сожравшего своего друга? Огромное малозвездное холодное небо. К коновязи харчевни пристегнуто много дремлющих лошадей. Среди ворованных неоседланных кляч разбойников встречались породистые боевые белые кони с серебряными уздечками. Они сохранили благородный облик больше, чем их хозяева. Северные альфы тоже устали от войны, раз их потянуло в опустившиеся зассанные трактиры. Хоть они и держались друг друга, усаживались за липкие столы узким чопорным кругом, говорили вполголоса на своем исковерканном языке. Оборачивались к случайному собеседнику с истеричной пустотой в глазах. Называли себя победителями и по-детски пытались доказать это. В грязной харчевне собирались лишь дезертиры и воины, похороненные при жизни. Бесславный Принц Харольд, в прошлом равнодушный к политике и военным конфликтам, теперь ненавидел каждого, кто не был на него похож. Гордился всем королевским, до чего ему раньше не было дела. Даже тем, над чем смеялся мальчишкой. Принц выглядел внешне спокойным. Но хозяин, горбатый, с крысиным лицом, изучил досконально такую породу альф. Увесистый мешок с золотом на поясе молодого незнакомца заинтриговал. Апатия в заспанных красных глазах сменялась надвигающимся нервным срывом. Слезоточивая вонь внутри. Лампы горячие и мутные от копоти. Смешивался в болотную тину терпкий разнотравный пот альф: сохраняя тепло, они не стирали одежды и не мылись много месяцев. Моча, хмель, талый горячий жир, мокрые шубы и овчина. Омега, окажись она в стенах харчевни, потеряла бы сознание от зловония. Омега, появись она на пороге, не сохранила бы свою честь. Харольд замирает в дверях на мгновение: разморенные жаром альфы разных рас лежали лицами на столах между деревянных чашек со скудной едой и выпивкой, обнажив мечи. Плечи и кисти рук воинов подрагивали сквозь дрем. Неосторожный шаг к спящему — голова полетит с плеч. Вынужденное соседство. Развлекали себя непринужденной беседой лишь пузатый старик с добрыми голубыми глазами и мальчишка-дурачок. Харольд задержал на них тяжелый взгляд из-под капюшона. Старик продолжил поучать спутника, его стройная богатая афоризмами речь не сбилась, но на лбу выступил холодный пот. Дурак широко улыбнулся принцу. Безоружные крестьяне, которых настигла декабрьская ночь в пути. Харольд хмыкнул, его мимолетное желание присоединиться к их столу пропало. Дурак немытой мордахой напоминал мерзкого евнуха Бруно. — Сколько раз мне тебе объяснять? — Сердился старик на мальчишку, — Во главе Северного Княжества стояло три славных рода! Красные лисы — смекалистая и пытливая семья. Ухо с глазом, а не люди! Брали в жены только рыжих омег. Чтоб сохранить свою конопатую породу. Чума их выкосила изрядно! Видный был род… Пыхи, то есть Железные кабаны! Разбогатели на мясе, да на сале. Эх, не в наше голодное время такие чудеса поминать… И Золотые агнцы. Ну, баран у Княгини на гербе, понял? Бяшечка. Агнец зверь тупой и безобидный, а среди них за главного! — А волки? — Смеясь, кривлялся дурак. — На луну воют твои волки! Отродясь такой семьи не было! Нечего небылицы сочинять! Хозяин гостеприимно вытирает невидимую пыль с перевернутой бочки, кивком приглашая Харольда сесть. Пустая деревянная тара измазана въевшейся человеческой кровью. Будь у принца носовой платочек, он воспользовался бы им как скатертью. Но каштановые немытые отросшие, как у медведя волосы, ходят на голове альфы ходуном из-за танцев проклятых вшей. Ему в этом гадюшнике самое место. — Княгиня Ялына заняла Западную столицу. — Крысиное лицо хозяина тронула беззубая улыбка, — Выпьете за страдания своего народа, Господин. Я дряни никакой не предлагаю. Элем и водкой заблеваны все мои стены. Солдат на них и смотреть не может… Молоко! Маленькая жестяная кружка до краев наполнена белоснежной жидкостью без примеси. Почерневшие от грязи и герпеса губы Харольда дрогнули. Полтора года не пил молока. И знать не знал, что скучал по нему так сильно. Осушил кружку одним движением, не волнуясь, или вовсе не думая, что его могут здесь отравить. Сморщился — кислятина. — Не нравится? Ай-ай. Коров в округе нет. Молоко омежье. — Захихикал хозяин. Харольд впервые взглянул на этого человека с искренним интересом. Смуглая кожа и остатки черных волос — южанин. Безбородый и хилый — человек не рабочий и не служивый. Торгаш! Такие кочуют по свету и пытаются прижиться в каждом углу. Служат любому, кто погладит. Мерзкий бездомный народец: лишь песни да пляски на уме. Харольд демонстративно облизывает дно опустевшей кружки, языком смахивает остатки молока на грязной бороде. Хозяин неловко кашляет в кулак: ожидал чего угодно, но не этого. — Врешь, сука. — Качал головой принц, мигая зелеными глазами, — Омежье молоко, оно горячее и сладкое, как мед. Меня кормил им папенька. Ты спросишь, как же я помню, если был младенцем? Так он продолжал меня им подпаивать, даже когда я научился держаться в седле. Сколько папеньку помню, у его сиськи всегда барахталось что-то живое и голодное… — Из-под кобылы молоко, альфа. Не смешна твоя шутка. Аж аппетит пропал. Мерзость какая… — Пятно на одной из пивных кружек всерьез заинтересовало хозяина. Сосредоточенно тер, стараясь не думать о чужом откровении. Харольд рассмеялся глухим рассыпчатым смехом. Потянулся к початой банке молока, швырнув на бочку несколько золотых зубов из кармана. По горбатой спине хозяина пробежала приятная мелкая дрожь. Карманы аристократично красивого отцелюбодея отвисали до пола от краденного золота. — Мои шутки редко уместны. Мне печально на свадьбах, весело на похоронах… — Вы любите театр, Господин? — Сглатывая, интересуется хозяин у принца. — Я похож на скомороха? — Взмахивает пушистыми ресницами Харольд. В его голосе чувствуется раздражение. — Вы похожи на человека, не отягощенного оковами морали и страха. Обычно я не приглашаю на наши вечера незнакомцев. Вы — исключение, Господин. Сейчас здесь тихо и безлюдно, но через пару часов начнется представление и народу прибавится. Харольд, поморщившись, отвернулся от хозяина харчевни. Из-за рта мерзкого типа несло мертвечиной. Рассеянным движением принц смахнул капюшон с головы и лениво уточнил: — Тараканьи бега? М? Петушиные бои? — Красивые талантливые омеги, Господин. Здоровые омеги. Из тревожного непродолжительного дрема Принца Харольда вывела толкотня гостей у кухни. Альфа растер слипающиеся глаза грязным кулаком, чтобы всмотреться в лица незнакомцев. Желторотый наглый солдат вполголоса ругался с видным северным вельможей в светлых одеждах. Мальчишка доказывал окружающим, что пришел сюда раньше и должен занять лучшее место в первом ряду. Вельможа покачивал головой в увесистой меховой шапке, подвергая каждое слово парнишки сомнению. Кровь не брызнула на немытый пол. Гости со звоном бросали в кастрюлю хозяина золотые монеты. Терпеливо переступали порог неприметной двери, ведущей в подвал или в винный погреб, чинно спускались по узкой лестнице. Харольд представить себе не мог, что так много альф разных возрастов, социальных статусов и конфессий могут уместиться, уж тем более поладить в маленькой сырой комнате без окон. — Просыпайтесь, Господин. Ваши жены остались дома одни и развратничают друг с другом. — Загадочно улыбнулся хозяин харчевни. — Все лучшие места уже заняли, но я что-нибудь для вас придумаю! Харольд почувствовал, как волосы на его голове встали дыбом. Откуда этот червяк узнал, что уходя в поход, Харольд покинул двух омег? Кто он такой, чтобы обвинять Лога и Мартина в содомском грехе? Что мерзкому торгашу может быть известно о семье Бесславного Принца Харольда?! Не помня себя, альфа поднялся с нагретого места. Только сейчас понял, как устал от войны и сна в положении сидя. Ему некуда было деваться, кроме как поддаться стадному чувству и направиться в подвал. Харольд согласился бы рассматривать экзотических бабочек под стеклом или слушать с тупым безмолвием звездочета, утверждающего, что земля круглая. Хозяин сгреб с его ладони все золото и альфу передернуло от омерзения. Любым способом нужно в ближайшее время добыть кусок мыла и очистить руки после отвратительного прикосновения. В харчевне остались только старик с мальчишкой-дураком. Деревянная скользкая лестница, обшарпанный темный подвал. Полтора десятка человеческих голов, обращенных к занавесу, кое-как сшитому из красной плащевой ткани. Альфы, как домашние кошки, замерли в благоговении, устремив взоры туда, где ничего нет. Принц Харольд вспомнил глупый кукольный театр в стенах дворца, что казался мальчику интересным, лишь при условии, если ему поручали даже самую незначительную роль. Папенька громко смеялся, когда принц мычал, как теленок или лаял на сконфуженного Яспера, читающего текст по бумажке. Яспер не умел импровизировать. Отхождение от сценария расстраивало ребенка до слез. И заслуженные овации родителя, младших братьев и слуг доставались счастливому Харольду. Некто в подвале дернул принца за рукав и потребовал сесть на табурет у самой стены. Принц поддался здешнему строгому этикету, крепко сжал рукоятку меча и притих. — В первый раз? — Шепнул ему на ухо голос из темноты, — Завидую. — Господа! — Харольд зажмурился, хозяин зажег два крупных факела у занавеса, альфы по-гусиному вытянули шеи. — Всеми любимая постановка… «Муж ушел на войну и оставил омег дома»! Наслаждайтесь, Господа! Кто-то из гостей приказал хозяину пойти прочь и не загораживать взор. Кто-то захлопал, как в настоящем театре, и получил в свой адрес рычание и оставленную без ответа просьбу вести себя нормально. Занавес со скрипом открылся. Свет от огня озарил два кукольно-бледных лица. Клетка. Первое, что увидел Принц Харольд — ледяные железные решетки. Клетка — наказание. Клетка — спасение от грязных загребающих рук. Две тощие невеселые омежьи фигурки. Им простили отсутствие приветственного поклона зрители. Белокурая женщина с глупой улыбкой постукивала деревянным ножом по хлипкому столу. Помешалась, быть может? Игрушечная посуда — первое развлечение маленьких омег. Ибо прежде, чем научиться наряжаться, они должны усвоить, что их главная обязанность блюсти домашний очаг. Она имитировала готовку, вся ушла в роль. Настоящим ножом можно вскрыть вены или попытаться атаковать. Сосредоточенная, не к месту счастливая, развлекала себя тем, что ей позволили выбрать воображаемое блюдо для мужа, который только что отправился на войну. Юноша-омега с свежей кровью на лице. Играет Старшую жену. В его обязанности (как и в обязанности Лога) входит закрыть за их альфой дверь и открыть, когда муж вернется с победой. Первым разделить с ним ложе. Первым подарить сына. Первым брать кусок хлеба после альфы с семейного стола. Омега морщится от желтого света факелов, его голодные красные глаза не видят лиц зрителей. Он посылает в неизвестность взгляд полный ненависти. Смазливое, как у большинства южан, молодое измученное лицо. Надругались и обратили в Эмпти свои же кочевники. Обратили хуже, чем в Эмпти — в безвольную цирковую зверушку. Паршиво отыгрывая скорбящую омегу, юноша поднимается из-за стола и делает вид, что машет кому-то в след. На артистах нет хитонов. Артисты обнажены. Только капюшоны на головах — дешевая декорация. Зубы стучат от холода. Привыкли к унижению. На лбу Харольда выступил холодный пот. Неизвестный муж ушел на войну, а его омеги нехотя начинают целоваться. Окликнуть бы глупца! Потребовать наказать изменщиков! Альфы громко требуют артистов перейти к более откровенным действиям. Омеги тихонько целуются, как воркующие голуби. Едва слышно урчат. Посиневшие от холода пальцы юноши скользят по голой женской груди. Омега вздрагивает, когда один из зрителей обливает его липким холодным пивом со спины. Медленно развязывает веревку на капюшоне женщины, бережно помогает ей лечь на стол. Под возгласы зрителей, напоминающих, как он должен управляться со своим маленьким омежьим членом. У хозяина было две шлюхи и много желающих их купить. Он придумал, как стрясти золото с каждого и сохранить свой товар. Мальчишка с Юга ласково проникает в свою немолодую белокурую любовницу. С каждым деликатным толчком гладит ее спутанные волосы, нежно целует в шею и груди. Хоть альфы и советуют разорвать женщине промежности. Альфы хотят видеть кровь. Мальчишка защищает ее, как может, ловко меняет позу, чтобы никто не видел усталого женского улыбающегося лица. Чтобы она ощущала присутствие зрителей, как можно меньше. Здесь больше нет никого. Это их любовь и их комната. Если будут вести себя хорошо, получат одну тарелку супа на двоих после представления. Принц Харольд плохой человек. Но хозяин харчевни и безумцы, готовые платить, чтобы увидеть омежью вязку, заставили альфу усомниться, что его жены не играют в нечто подобное прямо сейчас. Им придется ответить за кражу душевного спокойствия принца. На пол под крики артистов летят человечьи головы. — Выходите. — Требует Харольд, снимая факел со стены. Крики, лязг мечей, топот и возня на полу длились не больше шести минут. Для обнявших друг друга голых омег в клетке — чуть меньше вечности. — Мы не можем. — Виновато признался юноша, гладя женщину по дрожащей голове. Она не блондинка, она седая. — Люк только сверху можно открыть. Вторая лестница за печк… Аааа! Раздвинув решетки в стороны, Харольд с улыбкой прячет окровавленные руки в карманы и ступает на узкую сцену. Муж вернулся с войны. Муж скучал. Омеги послушно выдерживают долгий, невыносимо долгий, взгляд заплаканных королевских глаз на грязном исхудавшем лице альфы. Мартин и Лог. За сотни километров в этом проклятом подвале Харольд спас их от рабства и позора. Омеги позволяют принцу поцеловать себя в бледные дрожащие щеки. Согласились бы принять новые имена и закончить спектакль. Ушли бы за спасителем куда угодно. Харольд громко и разочарованно выдыхает. Чужие лица, чужие запахи. Это не его брошенные жены. Губы мальчишки дрогнули в попытке назвать свое имя. — Не хочу забивать голову таким вздором, развратницы. Нам не нужно знакомиться. Я знаю все то, что ты скажешь заранее. Обманули. Изнасиловали. Били. Морили голодом. Кто вам дал право заниматься такими мерзостями у меня на глазах? М? Что за грязные роли вам выдумали!.. Или это… Не роли? Лицо улыбающейся женщины на голой груди любовника. Смиренная и добродушная, как святая, омега уже дышит спокойно. Мальчишка понимает, что за любое неосторожное слово или действие тоже лишится головы. Точно знает, что согласен бороться за любимую женщину даже с этим чудовищем. — Я здесь уже два года, альфа… А она… — Смуглая рука скользит по седым волосам, — Еще дольше. Отпустите нас. Харольду их ужимки непонятны и отвратительны. Может этот узкоглазый южный малец не омега вовсе, и покойный хозяин надурил гостей? Присмотрелся и обомлел. Пацану уже когда-то приходилось кормить грудью, от него пахнет каким-то лесным цветком. Девка — омега без сомнения. Да она брюхатая! Месяц пятый или уже шестой. Живот навыкате. — Зачем тебе чужой ребенок, парень? — Смеясь по-свойски спрашивает принц. — Он… Не чужой, альфа. Это любимой женщины ребенок. Харольд хмыкнул себе в бороду. — Найдите теплую одежду и жратвы побольше. Езжайте на Север. Подальше от войны. В какую-нибудь глушь… Авось получится выдать себя за супружескую пару. На улице привязаны кони. Берите любого, кроме черного и лягающегося сукина сына. Он мой… Я… Я еще хочу вернуться домой верхом. К Логу и Мартину. У нас… были непростые времена, но я уверен, что наша любовь преодолеет это. Омеги, не моргая, ловят каждое слово притихшего принца. Харольд поднимает на них зеленые заплаканные глаза. Наигранно ударяет кулаком по поверхности упавшего в суматохе стола. — Брысь! Две обнаженные фигуры проносятся мимо, ступая босиком по залитому бурой кровью полу подвала. Харольд вдруг решил для себя, что это место заслуживает того, чтобы здесь заночевать. Отворачиваясь к стене, укрывается капюшоном от тонкого летнего хитона. Засыпает прямо на узкой сцене.

***

Сухое убаюкивающее всепрощающее тепло. Из-под кокона тяжелых мягких одеял уязвимо выглядывают лишь ресницы и брови евнуха. И те побелели от холода. Свет от свечи мешал спать. Сил нет даже пошевелить пальцем, не то что повернуться на бок. Бруно позволяет себе издать короткий кряхтящий стон. Бруно позволяет себе не вспоминать, где он находится. Заботливая рука плавным жестом закрывает лицо евнуха краем пухового одеяла, словно капюшоном. Бруно наслаждается полуобморочными остатками сна. Иней на ресницах тает и смешивается со слезами. Сквозь усталость и диковинный почти домашний уют он видит белые гладкие тазовые кости, выглядывающие из-под короткой темной мужской рубахи. Человек мелькает между прогнувшихся под тяжестью мокрых, только что выстиранных ароматных простыней бельевых веревок. Бруно позволяет себе любоваться фрагментом чужого обнаженного тела. Как любовался бы великодушием природы, если бы у его изголовья зачирикала юркая яркая синица. Или лохматая толстая белка, никуда не торопясь, умывала бы маленькими лапками рыжую мордочку. К ночи блаженного тепла Бруно особенно не доставало. Он громко стучал редкими зубами и замирал, как покойник. Как гипсовая фигура. Боялся спугнуть взмахом ресниц крупицу драгоценного тепла. А руки, что решились позаботиться о нем. Те самые, что отпаивали сладковатым травяным снадобьем, что вытирали рвотные массы с уголков рта Бруно, что застирывали пятна на белье в ледяной мыльной воде! Устало опускались на край одеяла. Ненавязчиво ласкали в свое удовольствие. И евнух инстинктивно чувствовал горячее дыхание человека, хотел к нему прикоснуться. Руки, что плотно и безжалостно его запеленали, долго не решились приобнять. Но как незабываемо было мгновение, когда груз человеческого тепла, сдавшись, ложился сверху живым одеялом. И Бруно мечтал ощущать чужую бурлящую кровь и дыхание вечно. Евнуху снилось, что он переродился в простейший, ни на что не способный организм, камнем растворившийся в теплом море. Стал паразитом, принимающим жизненные соки и укрытие от огромного бескорыстного великого божества. Наслаждался болезненной слабостью. Мурлыча улыбался сквозь сон до первого приступа рвоты, что уже надорвала ему глотку и желудок. Эрик! Звучало жалобно, как «мама» или «я больше так не буду!». Эрик! Прорывалось из сухих губ с гневом, с нотками отчаяния, с трясущимися руками. Сквозь многочасовую рвоту. Одно и тоже имя, как фаза устоявшегося бреда. Преданно и взволнованно. Но без спокойного убаюкивающего тепла. Без уютной счастливой любви. Усталый и непричесанный Азир далеко не с первой попытки, но научился отзываться на него, в угоду больному. Князь знал, как лечить такие раны, знал, что нужно вывести яд из организма всеми доступными способами, но сам никогда не врачевал. Урру Великий свидетель — Бруно последний человек, на котором альфа хотел бы тренировать слабые навыки лекаря. Не был уверен, что выходит его. Как теперь казалось Азиру, Наставник Гэбриэн тоже не был в себе уверен. Когда невозмутимый, дотошный и безмолвный, сидел так далеко и так близко у изголовья лежанки больного княжича, обнимающего сшитого из тряпья набивного зайца. Он мог потерять ученика и наследника северного трона в любую из затяжных осенне-зимних хворей. Но Азир жив и ныне может сам позаботиться о ком-то. — Твоих рук дело? Князь вздрагивает на вздохе: тот же вопрос задала ему жена при первой встрече. Бруно нехотя высвобождает руки из-под мягких одеял. Осматривает свежие сухие повязки на плече и диковинный для евнуха предмет одежды — брюки. — Твою рясу пришлось стирать. Как и простыни. Ты блевал дальше, чем видел. — Не к месту застенчиво улыбнулся Азир, — Рана пустяковая, но стрела была отравлена… Тебе нужно поесть, Бруно. Твое тело было истощено. Тебе нужен был долгий сон и лекарство. — Сколько я не был в сознании? Где ты взял все это добро? — Евнух кивает в сторону бельевых веревок, — Украл? Азир горько усмехнулся с обидой. — Зачем же украл? Мы в королевской столице, а не посреди снежной пустыни. Купил. Бруно вздрагивает — у его изголовья дымится котелок с куриным бульоном. Азир протягивает больному деревянную ложку с улыбкой. — Ешь первым. — Требует евнух. — Твой разум ожидаемо слаб после болезни. — Вздыхает альфа, — Я спас тебя от смерти, чтобы что? Снова отравить? Или ты это из вежливости? Я не голоден, дружище, спасибо. Уже успел осудить тебя за отсутствие христианской добродетели. Быть верующим, не значит — быть благодарным. — Азир. — Евнух перебарывает желание перевернуть котелок с куриным бульоном. Он знает, что такое голод не понаслышке. Собственное имя из его уст оказало на князя большое впечатление. Был уверен, что Бруно вытряхнул его из головы, как досадную мелочь. Бледные щеки тронул румянец. Азир рад бы отужинать вместе с ним, но и разрезать сырую курицу на части для бульона не сумел. Сварил целиком. Лор отучила от любого мяса. С тяжелым сердцем принял ложку из рук Бруно, чтобы доказать, что еда безопасна. Почти смирился, что от крепкого бульона у него самого начнется рвота. Вздрогнул. Хихикнул в кулак, умиляясь. Бруно вытащил тушку вареной птицы за мясистую ножку из бульона и с аппетитом жевал. — Ну, не выбрасывать же!.. — Грустно возмутился евнух, — Мясо — соленое! Готовить ты не умеешь. Небось родители кухарку держали! — Кухарки служили в домах моих слуг. На княжеской кухне трудились повар и кондитер. Бруно отложил обглоданную куриную ножку в сторону. Северный Князь. Кузен Княгини Ялыны… — Эрик! Что с Эриком?! Он… — Евнух сорвал с себя одеяло, морщась от боли в спине. Азир осторожно сжимает его напряженное запястье. Улыбается синими глазами. Агнец желает быть съеденным волком. — В порядке. Наверняка ест креветки и читает вульгарные романы… Люди сестры — не варвары. Они не причинят вашим омегам вреда. Я клянусь тебе именем Великого Урру, как может клясться язычник, готовый принять смерть ради своего бога… Даже стрела, выпущенная в твою спину, не наша. Мы делаем оружие из древесины. Стрела — железная. На ней западные символы. Взгляни, если хочешь… Ты отправишься к любимому, как только сможешь стоять на ногах, Бруно. Евнух тревожно осмотрел разрушенный языческий храм, оборудованный под лазарет или самый лакомый кусочек любого счастливого дома. — Никто… — Не в силах давать такие обещания, — Не делал для меня столько, сколько за эти дни сделал ты, Князь Азир. Мне нечем с тобой расплатиться. Быть должным я не хочу. — Будь же в порядке. И мои труды окупятся! — Альфа выкладывал ароматные травы из карманного фиолетового мешочка, — Кто же тебя подстрелил? Что ты помнишь, Бруно? Он помнил, что огромная постель в покоях Принца Эрика осталась нетронутой. Супруги нежились на узкой кушетке в объятиях друг друга. Уткнувшись носом в золотые локоны омеги, евнух печально вздохнул: за Эриком прежде не было замечено страстной любви к лошадям. Куда он денет пегого жеребца, когда снова вернется в башню?.. Он помнил, как бродячей кошкой бродил по железным крышам, изучая пьяных белых захватчиков. Запоминал таверны и дома, где их особенно радушно встречали горожане. Ничего более. — Нравится? Бергамот! — Ароматный порошок у самого носа евнуха. Бруно скуксился. Захаживала к брату в больницу Эмпти с таким запахом — на любителя! — Хорошо. Выбирай из того, что есть. — Добродушно настаивал Князь, радуясь свисту закипающего чайника. — М? — Пожал плечами Бруно и ткнул пальцем в случайный сухой корень. — Губа не дура. Конопля! Струя горячей воды дрожит над глиняной кружкой. Бруно спокойно придерживает посуду князя, пока тот наливает кипяток из чайника. Этот жест кажется евнуху правильным в это мгновение. Азир не скрывает того, что польщен пустяковым жестом заботы с его стороны. Их взгляды на мгновение встречаются сквозь густой зимний пар. Бруно не успел сделать и глотка запаренной конопли, но чувствует, как тепло растекается в груди. Неосторожная капля попадает евнуху на большой палец. Тот, шипя, засовывает его в рот. Отродясь не был таким неженкой. — Нужно… Смазать маслом и побыстрее! — Князь Азир отложил чайник и бросился к кожаной походной сумке, — Я вожу его с собой для таких случаев! Я... Я не хотел, чтобы ты обжегся, Бруно… Ты будешь счастлив — Гораций вернул твои деревянные четки. Я трижды промыл их и все думал… Решишься ли ты прийти, чтобы их забрать. В левой руке альфы стеклянный бутылек оливкового масла. В правой — злосчастные четки. Постель, где мгновение назад лежал Бруно — пуста. Выстиранная черная ряса исчезла с бельевой веревки.