Guantanamera

      Шепот ветра в зарнице знойного солнца, заливающий глаза золотым блеском.       Морской бриз, нежно ласкающий прибрежные пальмы, покачивая их в лёгком вальсе под немую мелодию, слышимую лишь страстному, горячему сердцу.       Пастельные цвета, рисующие бескрайнее море да неукротимые волны, что столь заботливо обнимают белоснежный берег, ложатся на него, но с крахом разбиваясь в пену, шумно и мимолётно, шурша лазурным карибским платьем.       Картина, которую можно потрогать, покорить этот живописный берег, пройдя сквозь масляные краски, ещё застывшие небрежными мазками на холсте, но блестящие своей перламутровой яркостью, отражая глянцевые блики. И рисуя на белоснежном песке отпечатки женских ног, элегантно ступающих вдоль моря, пока пена щекочет аккуратные, розовые щиколотки, словно играючи.       Томимый ангел, что купается в золотистой ванне солнца, резвиться под голубой небесной крышей, но лицо столь кроткое и выдержанное в своих обрисованных нежных чертах, когда лишь губы, не воплощённые в идеальности черт, слегка смыкаются в вялотекущем, но уместном под морским шумом молчании... Ангелы не разбрасываются своими словами, словно жемчужными бусинами, представляя лишь усладу для чужих глаз...       Проста и недосягаема в своей воздушной белой фате окрыляющей свободы крестьянская женская душа, лишь летящей поступью порой перепрыгивая, словно юркий зайчонок...       Его личная услада для глаз, что так манит к себе, но в противоречие играет желание наблюдать как можно дольше. Тень приятно обволакивает своей прохладой, нагретый воздух лишь сильнее распаляют барабанная поступь и дребезжание струн гитар, сливаясь в единый хоровод звуков, ласкающих слух. Свободное пение на безудержном языке страсти, идущее из самой сердцевины души, отлично ложится под бегающую картинку реальности, играя где-то издалека, порой эхом растворяясь, но продолжая приятно аккомпанировать.       Его крестьянка словно ловит этот ритм, продолжает подставляться ветру, развиваясь на нем гибкой тростинкой, когда смоляная грива, скованная в большую косу, перекладывается на другое плечо, а нежно-розовые лепестки подрагивают, становясь лишь ярче в омуте солнца. Она вся будто стала ярче и краше, вошла как неотъемлемая часть пейзажа и пляшущая босыми ножками на белоснежном песке, ощущая подгоняющий свободный ветер, но все же сдержанная, а оттого для него невинная.       Милейшая, думает он, и непоколебимый грозный взор дикого зелёного взгляд не отводит, когда бунтарский костер под ласками морского бриза и чужой миниатюрной фигуркой девушки умерил свой пыл, и он в приятном забвении.       На ум не нарочно вспоминаются известный напев, прекрасно улягшейся под стук гуиро, ставшей с ним одним целым и никогда больше неразлучным. Он и она неразлучны, и дикий волк очарован, чувствует себя прирученным аккуратной женской ручкой, что ласково почешет за ухом, смотрит столь бесстрашно на него, как сейчас ступает по берегу наряду с буйными в свободном море волнами. И он это созерцает, сам в стороне, отдельно от этого камерного мирка, состоящего из одного живописного берега чувственного художника, но сам чувствуя нежность, густо разливащуюся по венам.       И видит эти кроличьи шоколадные глазки, столь выразительно блестящие с этим морем, с этим солнцем, давая необъяснимое волшебство маленькой крестьянке, что-то ангельское и чистое. Но взгляд полон бесстрашия, она не боится свирепого волка, поэтому четко смотрит в этот диковатый зелёный... И толстая, слегка растрепанная коса касается хрупкой, но стойкой спины, а шаг приобретает горделивые нотки, едва в невинном ангеле, танцующим в унисон с ветром и гуиро, проснулся строптивый чертёнок...       Уголок сухой губы скачет вверх в усмешке, но видящий глаз до сих пор видит лазурное море, белоснежный песок и небольшие следы на нем, уходящие вдаль и будто ведущие за собой, вслед за этой маленькой крестьянкой из Гуантанамо...       Влюблён...