***
Гермиона то и дело сводила брови, посматривая то на Кингсли, то на восседающего рядом Гарри. И никак не могла взять в толк — это что же, шутка какая-то? — То есть… — стараясь переварить услышанное, по слогам произнесла она. — Контрзаклинание? — и недоверчиво метнула взгляд на друга. — Для круциатуса? Гарри заёрзал в кресле, потирая ладонями колени и встречаясь взглядом с действующим министром. Гермиона тяжело вздохнула, съезжая чуть ниже и сдавливая пальцами виски. А день, казалось бы, начинался как обычно. Привычно отряхивая полы мантии и мысленно ворча — мол, все вокруг такие прогрессивные, но не шибко-то удобную мантию ты, будь добр, на работу носи, — Гермиона хлебнула горяченного кофе, довольно морщась от горечи на языке, и рванула к лифту. Ступня в лёгкой туфле неприятно зажалась дверью, отчего Гермиона скорчила нос. — Такая же неряшливая, — глухо, но вместе с тем отчётливо донеслось из-за двери, после чего дерябнул колокольчик и створки разъехались. — Такое же хамло, — не поднимая глаз, привычно отвечала она. Малфой, ну конечно же. Мерлин его дёрнул пойти работать в министерство, и, видимо, тот же паскудный Мерлин убедил британское отделение творцов заклинаний его принять. Талантлив, видите ли. Семья убийц? Ну, так детям же не должно за грехи отцов расплачиваться. Так считало общество. Гермиона с тем обществом была в корне не согласна. Хотя стоило признать: и правда — талантлив. Ещё в Хогвартсе чуялось — этот Малфой не прост. И дело даже вовсе не в отвратительном характере или происхождении, коим он тыкал каждому встречному-поперечному ещё с отрочества, дело тут… Гермиона всё никак не могла определить: то ли в чуйке, то ли в одарённости, то ли… в зубрёжке? И каждый раз этой мысли сама же посмеивалась — да чтобы Малфой и зубрил хоть что-то, помимо сборника «Тысяча и один способ оскорбить гриффиндорца»? Ой, увольте. Но вот оценки его подмечала. Помнится, ещё с младших курсов обращала внимание на высокие баллы по заклинаниям, трансфигурации, зельям. И не очень отдавала себе отчёт — когда это началось? С первого ли курса, когда он, ещё совсем дитё, кривил рожу на неё и её друзей? С момента ли, когда Гриффиндор победил первый раз за многие годы в межфакультетском соревновании, и тогда его вечно перекошенное недовольством лицо озарилось искренней обидой и непониманием? Или же после того самого презрительно брошенного «грязнокровка»? И не вспомнить. Но коль уж она грязнокровка, то и обходить каждый раз по оценкам этого высокомерного хлыща виделось, как минимум, делом принципа. И не только из-за него, но ради Гриффиндора! Да чтобы родители гордились! Ну, и остальным неповадно было бы записывать вгряз-но-кров-ки.
Ох, часто — как же часто! — она ночами смаковала это слово: перекатывала во рту — словно жвачку — так и эдак. И вкус оно имело странный. Кислость с ноткой сладковатой лакрицы. Каждый раз, закрывая глаза, она вновь и вновь слышала, как оно плевком слетало с губ Малфоя. Застревало где-то в сознании, надсадно вкручиваясь в самый центр мозга, перебирало позвонки лапками сороконожки, ниже, ниже, ниже… Щекотало само нутро, шепча и потрескивая. А потом по злой воле случая осталось вечной печатью на её руке. Грязнокровка? Хорошо. Будь по-вашему. Тогда она станет той грязнокровкой, о которой узнает каждый представитель магической Британии. Она точно попытается. Ради магглов. Ради магглорождённых волшебников. Ради тех полукровок. Ради… Узловатые пальцы тормошат пуговичку у самого горла. Так педантично и скучно застёгнутую перламутровую пуговичку. И резко дёргают ворот, отчего та пуговичка, глухо стуча по начищенному паркету, отлетает. И думается: отчего бы сейчас на неё внимание обращать, но Гермиона хватается за этот звук, как за единственный адекватный в хороводе бреда, в который её угораздило вляпаться. Она глухо сглатывает и жмурит глаза, чувствуя руку, что, стискивая, медленно спускается по горлу вниз. И лёгкие внутри противоестественно сжимаются, запрещая вдохнуть. — Расслабься, — она ощущает жар чужой щеки рядом со своей, и до красных бликов веки жмёт. От горячего дыхания кожа идёт мурашками, и, несомненно, ими она чувствует его усмешку. И явственно понимает, что с горла рука спускается ниже. А пуговички одна за одной отлетают на клятый начищенный паркет… …себя. Гермиона шагает в лифт, потряхивая головой, и бездумно потирает безымянный палец. — Грейнджер, — лениво раздаётся позади, — а ты и не торопишься, я посмотрю. — А я никуда и не опаздываю, — не утруждая себя поворотом головы, ровно отвечает она. С тех пор, как отпрыск благородного семейства Малфоев явил свой лик на порог министерства, — регулярные вялые стычки бывших однокурсников стали, в общем-то, традицией. Не сказать, что от сильной злобы или какой другой обиды — то давно осталось за порогом воспоминаний — скорее как дань памяти детским годам. Или… или это даже казалось забавным. Порция взаимных задирок с Малфоем утром — как крепкий эспрессо из любимой кофейни за углом. Бодряще, терпко и оттенком приятной меланхолии на нёбе. Правильно. — Ну как же, — монотонно продолжал Малфой, — утром тебе в кабинет прислали записку с вызовом к министру к двенадцати, — Гермиона наконец удивлённо обернулась. Шутит ли? Веки прикрыты, по губам расползалась кривая полуухмылка. — А сейчас, — он демонстративно постучал по циферблату наручных часов, — уже без пяти минут. — Как к двенадцати? — против воли нахмурилась Гермиона. — Но я же… — Опаздываешь. Именно. Она недоверчиво посматривала на Малфоя, а в голове змеилось: вызов к министру? Столь внезапный? С чего бы? Или Малфой привычно брешет? — А ты-то откуда об этом знаешь? — зацепилась она за единственный, в её понимании, логичный вопрос. Тот лишь повёл плечами, широким жестом зачёсывая волосы назад: — Я всеведущ, — в ответ Гермиона лишь фыркнула. Выскочив из лифта, она выученным путём направилась к лаборатории, где её уже явно заждались. Но руководитель отдела по исследованиям влияния особо опасных заклинаний на подсознание представителей магической и немагической общественности уж мог себе позволить небольшое опоздание. В конце концов и покидала она рабочее место всегда чуть ли не за полночь, чем был не слишком доволен Рон. Она вновь недовольно потёрла безымянный палец. Рон вообще редко когда был доволен, что уж тут говорить. «Хороша жена, — бухтел он, — сутками на работе пропадает, ни еды дома, ни компанию составить». На справедливое замечание, что и он со своими тренировками все выходные и праздники проводит вне семейного логова — Рон надувал губы и хмурил лоб. Н-да, семейной идиллией и не пахло. Но это ничего, — повторяла себе Гермиона каждый раз. Стерпится, слюбится, как матушка говаривала. Рон же такой хороший. Правильный. Всё как положено: цветы, свидания, первые прикосновения, влажные поцелуи, первый секс, предложение в кругу семьи под слёзы миссис Уизли и одобрительные кивки Гарри и Джинни. По расписанию, по накатанной, по плану. Пятерня сжалась на талии, вырывая из лёгких то ли стон, то ли вскрик. — Тише, тише, — он сомкнул зубы, отчего несколько капель крови стекли по подбородку. Секундой замерев, провернул копну каштановых волос на кулаке и резко дёрнул вниз, вынуждая запрокинуть голову. Мокро слизнул стекающую кровь, тут же прикусывая линию челюсти. — Ты же не хочешь, чтобы твой факультет получил минус пятьдесят очков? Или чтобы наша праведница-гриффиндорочка стала известна не только высокой успеваемостью, м-м? — всасывая нежную кожу, продолжал Малфой. Её фаланги до побеления цепляются за край стола, в ушах кровь уже не просто шумит, а натурально глушит; мир сузился до одного единственного человека, чьи руки сжимают так, что явно проступят синяки. Но сейчас это не важно, вовсе нет. И сами собой ладони потянулись к нему: обхватить, прижать, под самую кожу скользнуть, раствориться. — Руки! — тут же тормозит он, перехватывая запястья. — Не касайся, я говорил. Она лишь до боли кусает внутреннюю сторону щеки, ощущая во рту металлический привкус. И ждёт. Бесконечно ждёт. — Проси, — приказывает он и пальцем ведёт по опухшим губам. Гермиона с трудом разлепляет веки и смотрит непонимающе. Непонимающе, но заворожённо: на пальце Малфоя её кровь, которую он внимательно рассматривает и, медленно губами чмокнув, глотает, шальным взглядом заглядывая в её глаза. — Я жду, — он складывает руки за спиной и отступает на шаг, мягко склоняя голову. — Я… Просить? — она хочет ближе подступить, но Малфой хмурит брови и одним кивком приковывает её к полу. Гермиона пытается собрать осколки мыслей в единую мозаику, но там уже и не осколки, а лишь хрустальная пыль. Не собрать, не склеить. Она сдвигает широкие брови и губёхи обиженно поджимает. Дышит тяжело, в себя приходит. — Какой же ты скот… — шепчет под нос и, запахнув рубашку, почти бежит к выходу из чёртовой Выручай-Комнаты. Не думая о внешнем виде, игнорируя тяжесть в ногах, тянущее чувство внизу живота, игнорируя самое себя. И уже у самого выхода вновь ощущает сухие пальцы, что браслетом смыкаются на запястье и, рванув, Малфой прижимает её к вздымающейся груди: — Я подожду, — выдыхает в самую макушку, пуская дрожь по всему телу. — Тебе нужно просто попросить… По педантично продуманному плану. Да. — Что ты тут делаешь? — Работаю, Гарри, мог бы уже запомнить. — Гермиона, — тот-самый-серьёзный тон, — вообще-то, мы опаздываем! — Куда? — К министру, разве ты не получила письмо? — удивленный тон Гарри не оставил и толики сомнения: Малфой не наврал. Помявшись с мгновение, она развернулась, следуя обратно к лифтам и в пол уха слушая бубнёж Гарри. Тщательно перебирала в голове: не накосячила ли где? Отчётность — точно в порядке, всё сдано в срок, разработки идут согласно расписанию. — Кингсли, — кивнула она, закрывая за спиной дверь и продвигаясь к креслу. Кинула взгляд на соседнее и поджала губы: Малфой сидел, безразлично проворачивая меж пальцев палочку и с выражением всемирной усталости подпирал подбородок кулаком. — Гермиона, здравствуй. Прости, что так внезапно вызвал, но есть разговор, — медленно начал Кингсли, одновременно накладывая на дверь блокирующие и заглушающие чары. Она лишь мелко кивнула, всё еще не понимая: на кой чёрт её так срочно вызвали и почему тут Малфой; в районе солнечного сплетения чернильным пятном растекалось беспокойство. — Ты знаешь, чем занимается Драко? — внезапный вопрос поставил в ступор сразу, однако, по давней привычке заставляя вспоминать, что ей известно. — Ну… — неуверенно начала она, пальцами постукивая по колену. — Название «отдел творцов заклинаний», кажется, говорит само за себя, разве нет? — Не совсем, — взбивая бумаги ровной стопкой, покачал головой Кингсли. — Вот, ознакомься вкратце, — он кивнул Малфою и тот молча протянул ей надежно запечатанную папку. Она не торопясь протянула руку, перехватывая стопку. Секундой посмотрела на Кингсли и, пожав плечами, надломила восковую печать. Чтобы несколькими минутами спустя выпучить глаза и с трудом сдержаться, только бы до неприличия широко не открыть рот. — Как это возможно? — проговорила она, наконец сумев подобрать слова. — Как это — контрзаклинание? Для непростительных же такого не существует! — Ломать шаблоны нынче не твоё, Грейнджер? — раскрыл рот и Малфой. Гермиона бегло зыркнула на него, игнорируя рьяное желание вступить в полемику, и вновь развернулась к Кингсли: — Он тут каким боком? — сквозь зубы выдавила она, кивнув в сторону не сменившего позы Малфоя. — Он, кхм, это была его идея. — Та-ак, — дыши, Гермиона, дыши, — а я тогда при чём?.. — Ты испытала Круциатус на себе, — в полуоборота посматривая на неё, начал Малфой. — В твоём доме и под твоим внимательным присмотром, — язвительно отвечала та. — Верно, — не меняясь в лице, согласился Малфой. — Но, не смотря ни на что, ты осталась в здравом уме. Хотя, я не сомневаюсь, моя тётка тебя не щадила, — на секунду Гермионе даже показалось, что в его тоне мелькнуло что-то вроде сожаления, но она тотчас вышвырнула эту мысль прочь. — Я долго думал… Как бы сделать так, чтобы можно было противостоять этой магии? А потом вспомнил, как Поттер, — он кивнул в сторону Гарри, — умудрился побороть империус. Помните? Крауч, четвёртый курс? — Такое поди забудь, — едва слышно проворчал себе под нос Гарри. Гермиона кивнула в подтверждение. — Так вот, мы поговорили, и я стал размышлять… Чем больше людей сможет противостоять непростительным заклинаниям — тем лучше… — Но всех пожирателей переловили, зачем же… — начала было Гермиона, но Малфой тут же раздражённо перебил: — А у тебя есть сто процентные гарантии этого, Грейнджер? Готова поручиться, что нигде в мире не осталось ни единой пакости, которая может в минуту съехать с катушек и вновь начать швыряться непростительными направо-налево? — Нет, — тихо пробормотала она под нос, склоняя голову. Малфой прав. Гарантий нет и быть не может. — Ты уже смогла пережить эту боль единожды… — И не хотела бы повторять тот опыт… — Всё будет иначе, — на секунду смягчился голос Малфоя, и он поднял на неё взгляд. — Найти в разуме то, что отвечает за генерацию эндорфинов. То, что сможет помочь сознанию побороть действие заклинания. Удовольствие через боль. Извлечь это воспоминание. На основе него сотворить контрзаклинание. Вот наша цель. Она хлопала ресницами, переводя взгляд с Кингсли, что молча слушал их беседу, на Гарри, глазами выжигающего дыру в ботинках, и обратно на Малфоя, который, видимо, не шутил. Она ещё раз бегло прочла документы, ощущая как в горле нарастает ком. — Кингсли, — мертвенно, будто бы и не её голос прозвучал, эхом отразившись от стен, — снимите заклинания с двери. — Но Гермиона… — начал было Гарри, на что она только шумно выдохнула, не сводя взора с министра. — Я прошу. Снимите. Он кивнул, взмахнув палочкой и, не помня себя, Гермиона уже через минуту оказалась в коридоре, всё ускоряя шаг и нервно теребя рукав мантии. «Чушь, чушь какая-то… — билось в висках. — Он просто болен на всю голову, это не может быть правдой…» — Грейнджер! Она лишь головой махнула: оборачиваться на этот голос не было никакого желания. — Да стой ты! А Гермиона, словно упёртый ребёнок, только ускорила шаг. — Гермиона! Она запнулась, замедляясь. Повернулась и встретилась взглядом с Малфоем, что уже нагнал её, даже не запыхавшись. — Ты, — прошипела она. — Очередной способ поиздеваться? Удовлетворить свои больные фантазии? — она пальцем упёрлась ему в грудь, позабыв о всякой сдержанности. Он нитью сжал губы, грубо схватив под локоть и заталкивая за ближайший угол. — Думаешь, я этого хочу? — Понятия не имею, как вообще это возникло в твоем воспалённом сознании, — не отводя глаз, шептала она, всё больше распаляясь. — Ты просто… просто… — Больной? — склонив голову, поинтересовался он. — Это я уже слышал. — Почему я? Что тебе от меня нужно? — Я уже объяснил. — Почему именно такой метод и конкретно я — не объяснил, — раздражённо покачала головой Гермиона. — Так хочется залезть мне под юбку? — злобно сощурилась она. Малфой резко приблизился, упираясь рукой в стену над её ухом. Но Гермиона и с места не двинулась. Нет уж, не дождётся. — Если бы я хотел залезть тебе под юбку, как ты выразилась, — почти по слогам говорил он. — То, во-первых, придумал бы способ получше. А во-вторых, у меня уже была такая возможность множество раз, не находишь? Гермиона ощущала, как ногти впиваются в ладони, и давилась собственными мыслями. А точнее — воспоминаниями, что словно муравьи от неловко брошенной в муравейник спички ломанулись наружу. Вот она, уже не ребёнок, но ещё не взрослая, смотрит, как Малфой летает над квиддичным полем. Вот ветер треплет его волосы, руша привычно гладкую причёску. Вот она кидает очередной взгляд на его котёл на зельеварении, подмечая, как Малфой в этот день растрёпан, а одинокая капля сползает по щеке за воротник чуть распахнутой рубашки. Вот ловит на себе его взгляд и усмешку, когда тихо сглатывает, не зная, куда деть глаза, и трясёт головой, прочь сгоняя морок. Вот она задерживается после трансфигурации, когда весь класс уже ушёл, но ей крайне важно донести последние исправления в реферат, а вот и дверь хлопает и Малфой подходит близко-близко, опускаясь на колени и руками заползает под подол школьной формы. Сжимая бёдра, глухо говорит: — Тебя без дружков застать только в учебных классах можно… А у неё тогда дыхание спирает, она пальцами перебирает мягкие волосы и притягивает его лицо к своему, склоняясь ближе и языком по его губам ведёт. Он дёргает её на себя, легко целует и большим пальцем гладит скулу. Смотрит, смотрит, бесконечно бегает глазами по каждой веснушке, застывшей на носу. Она рвано выдыхает, а Малфой пальцем давит на подбородок, целуя уже влажно, глубоко, прикусывая и зализывая припухшие губы. И дышать ей сложно, и костром пылают лёгкие, и слышит она только сокровенное: — Моя грязнокровка… — Это было давно. Всё, всё осталось там, — произносит она, надеясь, что ничто не выдаст её трясущегося нутра. — Где? — ещё тише вопрошает Малфой. — За порогом войны, — Гермиона толкает его в грудь, но Малфой стоит намертво. — Отойди, — лепечет. — Я не сделаю тебе ничего плохого, — почти бесшумно, Гермиона уже чуть не по губам читает и ей так охота поверить. — Ты доверяешь мне? — Нет, — честно выдыхает она. Но густой дурман уже вовсю расползался в сознании. Гнать, гнать его нещадно! — Я… — она трёт большим пальцем безымянный, и это движение Малфой осознаёт слишком ясно, перебивая её: — Никто не узнает. — Гарри и Кингсли узнают, — лопочет она под нос, ощущая, как слабеет её уверенность. — Они знают только общие детали, — закрывая глаза и утыкаясь лбом в лоб, говорит Малфой. — Общие, слышишь? Всё, что написано в папке видела только ты. Это останется между нами. Она устало выдыхает и тихо, безнадёжно ударяет его кулаком о грудную клетку. Малфой обхватывает её сжатую ладонь и кругом обводит костяшки, перебирая тонкие пальцы.***
— Ты попросишь остановиться, если захочешь, поняла? — словно учитель для дошкольника растолковывает он. Гермиона таращится в одну точку, безответно соглашаясь и уже жалея о принятом решении. Это же так… неправильно. Не по плану. Она не такая, ей не нравится это всё. Ей бы цветы да поцелуи под луной. А вовсе не Малфой, что стоит сейчас напротив, закатывая рукава в комнате, очутиться в которой она и мысли не допускала. Она оглядывается, мелко потряхиваясь, и подмечает: тут светлее, чем ей представлялось. Съехал с Мэнора, значит, — кивает сама себе. Небольшой дуплекс в Бирмингеме, светлые стены, просторная спальня, никаких мелочей, которые бы навевали хоть какие-то мысли о хозяине жилья. — Ты снял его, что ли? —неловко спрашивает она, пытаясь хоть как-то разбавить тишину. — Нет, живу здесь, — ровно отвечает Малфой. Гермиона отворачивается к окну и, заметно ёжась, обхватывает предплечья. — Малфой, это всё абсурд какой-то, я пожалуй… Взмах палочки и комната падает в тень, а пресловутый Малфой оказывается за спиной, ладонями касаясь её лопаток. — Ты уже пришла, — он откидывает её волосы вперёд и носом ведёт по шее. — Не беги от меня. Его рука ложится на живот и напряжённо скользит вверх, достигает шеи, чуть поворачивает её голову назад. Его глаза почти полностью скрыты за тенью белесых ресниц, и столь знакомая ухмылка скользит по губам: — Останься… Это слово впивается в её разум, а тело само проворачивается в руках Малфоя, и, со всей изведанной тоской, со всей обидой, злостью, желанием, Гермиона злостно жмётся к его губам. Рот открывает шире, игнорируя влажные звуки, кусает, тормошит его губы, жадно фалангами волосы сжимает. И никак насытиться не может — то не ошибка, то маховик времени, — ведь ей будто снова шестнадцать, они в классе вдвоем, и никто не посмеет прервать. Малфой дергает её рубашку, и перламутровые пуговички рассыпаются по полу, а он ей в шею всё нашёптывает, и чувствуется каждое спешное движение его губ; останавливать их Гермиона уже не хочет. Она гнётся ужом, болезненно дышит, закусывает руку, лишь бы не застонать, а Малфой уже подхватывает её под бедра и несёт к кровати. Гермиона же вся там: в его строчных поцелуях, в судорожном движении рук, что бродят по спине туда-сюда, в своих резных подушечках пальцев, что тянут его светлые волосы, и жмут его рот к тонкой коже, к себе, к себе, к себе… Драко медленно опускает её на кровать, едва заметным касанием бежит по прикрытой трикотажным топом груди и чувствует, как на его движение реагирует её тело. Цокает языком и достаёт с заднего кармана палочку. Большим пальцем тянет вниз её нижнюю губу, задевая крупные зубы, другой же рукой медленно ведет палочкой по линии ключиц, ниже спускается, ниже, пока не поддевает белье и заклинанием не разрезает его на две ровные части. Ему не то, что бы требовалось вербальное согласие — он видел, как она в лифте смотрела все эти годы, слышал тон, с которым она говорила и чувствовал — никуда ничего не ушло, не делось. Замужем она, ха-ха. Это же Грейнджер, она правильная, последовательная. Для всех. Везде. Оттого и замужем. Он резко сжимает её горло, заставляя распахнуть глаза и склоняется к лицу, языком ведя линию от подбородка к уху; правильная она для всех, кроме него. — Ты меня не бойся, — произносит он тем голосом, который предназначен лишь ей. И горло сильнее давит. Видит, как ей воздуха не хватает, и учит: — Задержи дыхание, Грейнджер. Она смотрит на него почти не испуганно, и её грудная клетка послушно замирает на вдохе. — Молодец, — кивает Драко, сжимая горло сильнее. И тут же другой рукой надавливает ей на живот. Секунды схлопываются, и глаза Грейнджер начинают закатываться. Драко резко разжимает пальцы, подмечая оставшиеся следы, а она тут же глубоко дышит и слабнет в его руках. — Вот так, вот так… — повторяет он, ныряя рукой под подушку. — Дыши, дыши… Оттуда достает светящийся серебром ошейник и трепетно, будто даренное ожерелье, надевает ей на шею. — Всё хорошо, Грейнджер, ты же помнишь, если не сможешь терпеть — просто попроси… Драко вновь обхватывает палочку, и руки Грейнджер оказываются скованными над головой. Он резко приподнимается, оглядывая её. И мысленно кивает себе: хороша. Ресницы трепыхаются, на лбу испарина, искусанные губы, полностью раскрытая грудь в окаёмке рубашки. Он не может удержаться и тянется к левому соску, с силой сжимая его меж пальцев. И получает единственно верный ответ из всех возможных — тихий стон. — Грейнжер, Грейнжер, — играюче шепчет Драко и палочкой подманивает из ошейника серебряные нити, — я подозревал, конечно, но, — он с силой тянет шнурок заставляя её задрать голову, — чтобы настолько… Он расстёгивает ремень её брюк, продолжая прикусывать кожу у так сильно выступающих тазовых косточек, чуть отводит голову — любуется красными следами — и тянет одежду вниз. Тянет неторопливо, чёлкой щекочет живот, слегка дует, глядя как светлые тонкие волоски на бёдрах топорщатся, а кожа мурашками идёт, и чует — Грейнджер колено приподняла, чтобы скорей одежду скинуть. Драко же посмеивается и сползает вниз, чувствуя, как его верхняя губа о горячую кожу касается и задирается вверх. Оказываясь у самых кончиков её пальцев на ногах — садится, надавливает на углубление ступни и тут же проворачивает руку, что держит серебристый шнур. Вместе с ним и голова Гермионы клонится назад, а Драко тем временем её ступни, сжимающие пальцы, обвязывает. — Хочу слышать, — выдыхает он, потираясь щекой о её голень. — Ну же, Грейнджер… Поднимает глаза и видит — куксится и губы только кусает. Драко качает головой — взмах палочки — и новые нити серебристыми змейками выползают из ошейника. Можно было и заклинанием, но… он берёт их в руки, поворачивая Грейнджер на спину и, усаживаясь ровно над её пахом, приподнимает за талию. Гермиона всё еще жмурится, и Драко вновь резко склоняется и затягивает её в поцелуй. Языком мажет по зубам, поочередно губы всасывает, чувствует, как она стремится к нему и тихо посмеивается: крепления не дают. Он продевает шнур под спиной и ведет его к шее, нарочно грубой тканью рубашки задевая грудь. Протягивает перекрёстно по спине и вновь к ключице. Сильнее тянет за верёвку — так, что та почти врезается в кожу: серебряный свет искрится на светлой коже, подсвечивая раскрасневшиеся линии под ними; Драко тотчас эти места губами накрывает, несильно втягивая. И чувствует — дрожит, дрожит Грейнджер! Нервущиеся нити обтягивают грудь, спину, живот. Драко смотрит и хмурит брови: недостаточно. Легкое движение палочки и она тихо вскрикивает. Он тут же трётся щекой о её, бормочет: — Ну же… Говори… — распахивает глаза и нависает над ней: — Гермиона… Она в ответ тихо стонет: связанная, на груди от натяжения пут уже виднеются вены, соски топорщатся, верёвки почти рассекают кожу, но она выдыхает только: — Драко… И тогда он вжимается в неё бёдрами, вновь поднимая палочку. А Гермиона уже и с трудом осознает саму себя. Плечи затекли, кожа, кажется, вот-вот лопнет от режущих нитей, но только… губы бы его чувствовать дальше. И терпеть, терпеть. Ради волшебного мира, ради магглов, ради… ради… к чёрту. — Скажи, — глотая воздух, хрипло выдыхает она. — Пожалуйста… Он молчит, палочкой обводя ореол соска, отчего тот словно в клешнях сжимается. Она до крови прокусывает губу, подавляя вскрик. Носом втягивая побольше воздуха, отчаянно молит: — Скажи, Драко. Я прошу. Она не видит, но чувствует — Драко улыбается. И ей так нужно это услышать, что уже никаких сил нет вытерпеть! Малфой приближается к её губам, всасывает каплю крови, не целует даже, но близко-близко слова чеканит: — Мо-я грязно-кров-ка, — а Гермионе больше и не надо, она забывает, что связана и бёдрами вперёд подаётся. Драко губы тянет в стороны и фалангами бежит вдоль сковавших тело пут. Вверх, к лицу, к веснушкам, по которым все эти годы так живо грызла тоска, которых так хотелось мягко коснуться в чёртовом лифте, провести привычно по щеке ладонью, зарыться в волосы. Из-за которых пришёл в министерство. А оказалось, что право имел лишь на слова. Он сжимает зубы и взмахнув палочкой заставляет нити сильнее стягиваться. Видит слёзы меж её ресниц и вместо того, чтобы унять их, касается её пятки и шепчет заклинание. И видит, как её тело судорогой сводит. Она всё молчит и чуть не захлёбывается слезами. Он знает, что это за нити: они не только сковывают, но и кожу жгут. Проводят ток в такт последнему заклинанию. Ещё раз. И ещё. Её тело бьется в судороге последний раз и расслабляется. Он наклоняется к ней и мягко оглаживает взмокший лоб. Внимательно смотрит на лицо. Вглядывается, ищет ответы. Гермиона распахивает глаза и сквозь мутную пелену видит Драко. Дышит тяжело, ощущая боль и что-то запретное. Что-то, что она смогла позволить сделать лишь ему. И готова позволять раз от раза, только бы видеть этот обеспокоенный взор серых глаз. — Драко, — хрипит ссохшимися губами. — Больно… Он кивает, не отнимая ладони от её лица. — Поцелуй меня, — он послушно склоняется и мягко накрывает её губы. Во рту привкус металла — тот самый, что он помнил от их прошлых неловких поцелуев. Не останавливаясь, он прислоняет палочку к её виску, вытягивая тонкую серебряную нить. Приподнимается и, достав из кармана склянку, помещает её туда, чуть стряхивая. — Ты ничего не вспомнишь, Гермиона, — присаживаясь рядом и заклинанием освобождая её тело, говорит он. Она тихо льнёт к его бедру, глотая слёзы и заходясь мелкой дрожью. — Не так всё это должно было произойти, — он качает головой, поглаживая её оголённое плечо. — Я просто должна была попросить, — бормочет она. — Я просто не должен был спрашивать, — грустно усмехается Драко, накладывая заклинание забвения на жмущуюся к нему Грейнджер.***
— Опять опаздываешь, — равнодушный голос будто бы дал подзатыльник. — Не припомню, чтобы я нанимала тебя в секретари, — привычным сарказмом отвечала Гермиона, бегло просматривая отчётность. Привычная перепалка в лифте привычным утром с привычным Малфоем. — Ну, на роль секретарши, скорей бы подошла ты, — посмеивается он. Гермиона стоит спиной и очень рада этому: Малфой не видит, как по её губам скользнула улыбка. — Симпатичное колечко, — вдруг склонившись над её плечом, тихо говорит он. Гермиона замирает, скользнув глазами по тонкому серебристому ободку на пальце. — И правда… — неуверенно отвечает она, пытаясь вспомнить откуда вообще оно у нее. Обручальное кольцо она сняла ещё с неделю назад. Ровно в день, когда съехала от Рона. Украшений у неё и не было особо, кроме того кольца. Тогда это откуда? — Слушай, Грейнджер, — Малфой встаёт рядом, глядя ровно вперёд. — А ты чай любишь? — М? — она недоуменно поворачивает голову. — Прости, что? — Чай, говорю. — Вообще, предпочитаю кофе, — всё ещё не понимая, к чему это он, отвечает Гермиона. — Тогда ясно, чего ты такая дёрганная, — хмыкает Малфой, а Гермиона рот почти уже раскрывает, но он опережает её замечания: — Сегодня в шесть у выхода. Пойдём пить кофе. Она в ступоре смотрит на него, а в голове каша. Какой ещё кофе, Малфой что, переработал в своей лаборатории? — Но я не просила о кофе, — механически говорит и тут же язык прикусывает. — А я не спрашивал, — ровно отвечает Малфой, выходя из брякнувшего колокольчиком лифта. Гермиона смотрит ему в след и отчего-то глупо улыбается. Как тогда, за порогом прошлого, к которому зареклась не возвращаться. — Кофе — значит кофе, — тряхнув волосами, она губы тянет в стороны и вновь глазами опускается к безымянному пальцу. Привычным жестом оглаживает гладкий металл, подмечая небольшие зелёные камушки по ободку. Задумчиво разглядывает, силясь вспомнить, откуда оно. И пожимает плечами, нажимая кнопку нужного этажа.