Высота света

Чимин следит за каждым движением выступающего. Чересчур знакомые связки, противно схожие движения. — Он украл твою программу, — голос тренера спокойный не потому, что ему безразлично. Кому нужны сейчас эмоции? Лишь голый факт. Никак не реагируя на заявление, болью отдающееся в груди, Чимин продолжает смотреть, как бывший друг выполняет его программу, изменив лишь некоторые детали. Вряд-ли эти замены произошли от внезапно проснувшейся совести. — Я говорил тебе быть осторожнее с ним, — едва слышный вздох. Говорил. Да, тренер, предупреждал. Но Чимин он открытый, солнечный, с большим сердцем, которое любят топтать. — Как ты? — прикосновение чужой руки отдаётся лёгкой дрожью в теле. Чимин оборачивается. Глаза, полные непролитых слёз, отражаются в чужих разбитыми осколками. Его молча сгребают в крепкие объятия. — Я рядом, — хрипло обещает Чонгук. Тренер отходит в сторону, чтобы не мешать. Пальцы холодные, тело трясёт от сдерживаемых рыданий, иней покрывает всё тело, умоляя навсегда потухнуть, чтобы больше не терпеть. Не терпеть чужую ложь, бесстыдное враньё, не пускать близко тех, кого стоило бы держать на расстоянии целой вселенной. Пак судорожно сжимает пальцы, комкая чёрную толстовку, зарывается носом в острые ключицы и слушает родное дыхание. — Перед твоим выходом ещё двадцать участников. Есть время. Ты будешь использовать его по назначению или потратишь на жалость к себе? — тренер всё так же спокоен. За годы опыта научен, что кроме поддержки, порой, нужна реальность. И он в эту реальность возвращает своего ценного ученика. — Подаришь ему свои баллы, своё место или напомнишь, кто здесь главный номинант на золото чемпионата? Пак жмурится, чувствуя, как сильно его в ответ стискивает Чонгук. — Тебе надо выступить, малыш, — голос Гука обманчиво нежный. Через эту теплоту, что только для Пак Чимина, отчётливо проскальзывают нотки злости за любимого человека. Он бы голыми руками разорвал эту подделку, что сейчас фальшивой улыбкой сияет перед судьями на льду, завершая украденную программу. — Да, — соглашается, сглатывая рыдания, Пак. — Я выступлю. Времени остаётся не так много. Чимин старается сконцентрироваться, но из-за эмоциональной боли снова и снова мажет элементы, психует, расстраивается. Не выдерживая очередного окрика от наставника, он садится посреди небольшого тренировочного поля и закрывает глаза. Дышит загнанно, игнорирует, как ноют мышцы. Крепкая хватка переносит его в тёплые объятия. Слепо, не открывая глаза, Пак обхватывает руками чонгукову шею, жмётся устало, растеряно и замирает. Его гладят, нежат, защищают и берегут простыми поглаживаниями, уютом собственного тела и понятным молчанием. — Просто откатай программу так, будто танцуешь для меня и тех, кто тебя ценит и любит. Больше никаких целей. Для меня, для всех нас ты уже победитель. И да, это важный для твоей карьеры чемпионат, но мы говорили с тобой об этом, что любой результат — лишь цифра. Настоящая победа она глубже. Слова Чонгука ложатся на раны лечебной мазью. Они успокаивают. Каждое поглаживающее движение забирает всю боль себе. Дыхание Чимина выравнивается. Он соглашается мягким кивком, касается губами острой скулы, проводит кончиком носа по родной щеке, получает в ответ едва заметный поцелуй в шею и встаёт из надёжных объятий. Он готов. Обновлённую программу он завершает прогонять ровно перед собственным выходом на арену. Его имя встречают аплодисментами, как и его появление. Он отталкивается от бортика, и скользит в центр. Взгляд прикован ко льду. Белое полотно исчеркано чужими коньками. Каждая линия — история. Чимин готов рассказать свою. Опускаясь, сжимаясь в точку, он закрывает руками голову, словно хочет стать невидимым и замирает. Когда начинает играть музыка, слышны перешёптывания, ведь эта мелодия уже играла несколько выступлений назад. Не в первой для соревнований, но всегда вызывает вопросы, ведь невольно будут сравнения между теми, кто выбрал одинаковое музыкальное сопровождение. Лёгкий гул нарастает. Танцор не двигается. Судьи переглядываются. Первая острая нота и Чимин вспархивает, разрывает невидимые оковы, что давили его ко льду, пытаясь загнать куда-то под. Зал застывает от неожиданности и восторга. Острый, чёткий взгляд прямо на судей, плавный разгон. В каждом движении — словно он всё ещё сбрасывает с себя путы. Смена ритма мелодии меняет и направление танцора, что был так близок к бортику перед судьями. Из-под острого лезвия коньков рассыпается крошево льда. Линии разрисовывают арену, оставляют автограф фигуриста, который после — закатают, как и все предыдущие, стирая и память о выступлениях. Но эта память останется в сердцах тех, кто сейчас прикован всеми фибрами души к трагедии, что рассказывает в каждом движении Чимин. В его выступлении — драма, боль, отчаяние и борьба. Это борьба с нитями лжи, с цепями хейта. Но в первую очередь это борьба с собой — остаться или уйти, выстоять или сдаться. Каждое движение его тела, рук, бёдер, головы — это целый рассказ. Он откровенно делится с публикой и судьями личным. Своим. Даже те движения, что глупо сворованы бывшим другом — он оставляет, с гордо поднятой головой демонстрируя превосходство мастерства в их исполнении. Ни на секунду его взгляд не сменяет уверенности. За свою откровенность, открытость, душевность он болел множество раз. Но столько же раз ему помогали исцелиться и встать, подняться ещё выше. Он с нежностью обнимает себя за плечи, закрывает впервые за время выступления глаза, скользит по льду с мягким наклоном, на губах — ласковая улыбка. В этом образе — его любовь. Любовь к тому, кто всегда прикрывает его спину от ударов, кто бережно зашивает каждую рану на этом безрассудно открытом сердце, к тому, кто прямо в это мгновение неотрывно смотрит не за реакцией зрителей, а за выступлением своего сокровища. Для Чонгука Чимин весь — сокровище, драгоценность, находка, которая изменила весь курс его жизни. Никому из тех, кто смотрит на Чимина, лишь как на фигуриста, танцора, не понять, насколько ценный этот человек. Чонгук этим знанием не хочет делиться не из жадности, а из острой необходимости защищать. Он станет драконом, воином, кем угодно, лишь бы уберечь сосредоточение любви и света, что обесценивают глупые люди. Резкий разворот, прыжок, взмах руками, словно раскрывая крылья, которые так старались обрезать, обрубить. Успешный тройной аксель, взрыв аплодисментов. Пак снова скользит по льду, движениями рук, выражением тела, рассказывая о том, что взлёты сменяются падениями и как важно, когда падаешь в крепкие объятия, когда помогают встать. Движения ускоряются, как и разгоняется жизнь, жажда жизни, когда опора, когда истина и вера есть в собственном сердце, что стучит в унисон сердец близких. Четверной тулуп. Рёв фанатов и внимательные взгляды судей, что быстро фиксируют собственное мнение в коротких росчерках на бумагах перед ними, пока фигурист продолжает расписывать собственным почерком арену. Пот струится по спине, под костюмом, плотно облегающим тело. Чимин переводит взгляд, без сомнений находит нужный, родной и кладёт ладонь на сердце, второй рукой взмывая вверх. Мало кто увидит в этом жесте искреннее признание: твоя любовь заставляет меня быть выше, пусть глупцы в этом видят высокомерие, само это слово лишь о высоте, высоте моих чувств к тебе, высоте моих чувств к тому, что я делаю. твоя любовь делает меня выше в собственных глазах, твоя любовь делает меня сильнее и ближе к Богу, к свету. Чонгук незаметно для других прижимает собственную ладонь так же к сердцу. Между пальцев он чувствует протянувшуюся красную плотную нить между ним и его светом, его драгоценностью. Звучат последние ноты выбранной мелодии. Чимин опускает голову, прижимает руки к груди, медленно кружится и замирает вместе с музыкой. Овации оглушают. Впервые в жизни ему не важны баллы. Ему важно: услышал ли хоть кто-то из зрителей, как искренне он умолял ценить любовь и собственный свет, не поддаваться желаниям других отобрать это? Понял ли хоть кто-то из смотрящих его выступление, что он желает каждому окружать себя поддержкой, а не лизоблюдством? Прочитал ли в его движениях хоть кто-то историю о том, что все обиды, все падения, весь тот груз проблем, что порой давит к земле, можно скинуть и раскрыть широко крылья, взмыть выше, не боясь очередных осуждений? Ведь там, высоко, чище. Оттуда все эти сложности — то, что можно преодолеть, перелетев. Возле бортика его встречают крепкие объятия. Самые родные. Он улыбается, разглядывая в глазах Чонгука вдохновляющую любовь. — Ты — моё сокровище, — мягко шепчет Чон. — Ты — моя победа, — Чимин прижимается крепко, опирается, чтобы не страшно было падать. Он знает точно — поймают, даже если другие столкнут. Получая золотую медаль за первенство на чемпионате, Пак встречается взглядом с тем, кто глотает горькие слёзы обиды, ведь воровство не дало нужного результата. Чимин не испытывает злорадства, не чувствует презрения или ненависти. Жалости в нём тоже нет. Он больше не надеется, что воришка поймёт хоть что-то из его танца, из его слов. Он разрешает себе взмыть выше, превратить бывшего друга в точку, как и их когда-то, казалось бы, хорошую историю, перелететь эту неприятность и сделать выводы. Распрямляясь, он не смотрит на сияющее на его груди золото, он смотрит сверху вниз на несостоявшегося друга, прощаясь, и переводит взгляд на таблицу лидеров. Улыбается. Приятное чувство, без слёз и без чувства превосходства. Та высота, на которую он взлетел, ему нравится. Ему комфортно. Там чисто и светло, но снизу этого не видно. По коже бегут мурашки, и он с нежной улыбкой поворачивается в сторону своей истинной победы. «Люблю», — шепчет одними губами. «Люблю», — в ответ ему двигаются губы, у которых особая отличительная черта — под нижней прячется родинка, которую так любит целовать Чимин.