Почему ненавижу поезда.

Словно сошедший с картин английских художников XIX века; Итачи стоял на перроне, взглядом провожая тронувшийся с места поезд. Серьезный — до невозмутимости серьезный — с пролёгшей меж бровей морщинкой. Переживание во взгляде едва различимо, но, если взглянуть на некоторые детали в его образе, можно было предположить, что он волнуется. Закушенная губа, тревожно потирающиеся друг о друга руки и носок туфель, что периодически отбивал сбивчатый ритм их с Саске любимой песни. Итачи волновался за своего маленького брата, которого чертов поезд увозил от него всё дальше и дальше. Один, в практически пустом вагоне в такое позднее время суток. У матери совершенно точно не получится встретить его, а отец — на ночной смене. Поэтому Саске придется добираться до дома своим ходом, и этот факт сильно тревожил душу Итачи. С другой стороны, повода для волнения не было. Саске уже было семнадцать — он прекрасно ориентировался в своём родном городе, но, тем не менее, для Итачи Саске оставался несмышленным и несамостоятельным ребенком; тем милым и очаровательным, с большими черными глазами и маленькими ручками. Маленький Саске любил, когда Итачи целовал его руки, а взрослый смущённо отвергал даже тот факт, что это когда-то происходило. Всё такой же очаровательный, старающийся показать свою взрослость, но всё ещё по детски капизный и ранимый, как бы не пытался это скрыть. Они провели вместе почти месяц: ходили в кино, парки, скверы, музеи. По вечерам они пили кофе с ароматными синнабонами и говорили об всём на свете. Учёба, работа, личная жизнь — за месяц братья успели обсудить, кажется, всё, что только можно. Они любили вместе готовить. Возня на кухне была поистине уютной и комфортной для обоих братьев, которые каждый свой кулинарный шедевр готовили с душой — друг для друга. «Всё лучшее — брату», — думалось обоим с улыбкой, пока оба замешивали тесто для одного и того же блюда. Они страшно любили синнабоны — ароматные булочки с корицей; так же как и любили кофе по утрам на голодный желудок. Родственные души — ничего не скажешь более. Итачи ждал его на следующие каникулы. Очень ждал.

***

      — Позвони мне, как приедешь, пожалуйста, — последнее, что слышит Саске от брата, согласно кивая ему в ответ. Молчаливое прощание затянулось — поезд не будет их ждать. Какое машинисту дело до двух братьев, трогательно сжимающих ладони друг друга; чьи взгляды жадно скользили по слишком знакомым, родным чертам, запоминая их. Следующая встреча будет нескоро — через два месяца, с самого начала летних каникул — и тогда Саске сможет остаться у брата на недель шесть. А — если повезёт — то и на всё лето. Компания Итачи ему приятна до умопомрачения. Он помнил едва ли не каждую минуту, проведенную вместе — настолько сильно жаждал его общества. И в горе — и в радости, — как говорится. Саске не нравилось, когда Итачи вёл себя как мамочка, но сказать, что ему была неприятна эта своебразная забота — нельзя. Забота приятна почти во всех ее проявлениях; к тому же, заботы от Итачи Саске ждал слишком долго. Зад усажен на сидение старенького двенадцатого по счету вагона, сумки спрятаны под сидения, а куртка повешена на специальный крючок. Тяжёлый вздох и старое рассохшееся издание оказывается в руках; поезд трогается с места — Саске едва успел забежать в вагон, чуть не сбив с ног проводника, собирающегося уже закрывать двери поезда.       — «Божественная комедия» Данте, — зачем-то вслух декларирует Саске, задумчиво потирая затылок. Итачи настоятельно рекомендовал к прочтению, а если рекомендовал Итачи, то не прочитать попросту не получится. Таково проклятие. Саске ненавидит классику, но ради брата прочтёт всё, что тот скажет. Насильно, сквозь сопротивление собственного разума, сквозь лень — да хоть будь то самая скучная на земле книга. Жертвенность в подобных ситуациях кажется неуместной, глупой, но это же Итачи. Сейчас не тот период взросления, когда можно пренебречь его советами. Итачи начитан, опытен, умён, и поэтому всегда способен дать дельный совет. Действительно ведь дельный! Он способен решить практически все его проблемы, начиная от долгов по учебе и заканчивая проблемами с одиночеством. Большой палец Саске легонько трёт рассохшийся переплёт книги; он завороженно вздыхает. Осознание того, что пальцы Итачи касались этих страниц, переворачивали, потирали, — сводит с ума. А ещё эти пальцы невероятно бережно подклеивали рассохшиеся пожелтевшие страницы — Саске видел ровные кусочки прозрачного матового скотча. Теперь эта книга в его руках — она принадлежит Саске. Абсолютно. Полноправно. И Саске сохранит её, как самый ценный подарок в своей жизни. Поезд увозит его всё дальше и дальше от Итачи — в Осаку: в родной дом, к матери и отцу. Саске по прежнему живёт там, но после окончания школы планирует переехать к брату в Токио. Итачи не против — наоборот — настоятельно рекомендует переезжать в более крупный город, аргументируя это более успешной самореализацией. Саске не нужна никакая самореализация — ему нужен брат. Жизнь без него теряет всякий смысл. Итачи напишет ему СМС через четыре часа — ровно через это время поезд остановится в Осаке; и спросит, как он добрался. Также, наверное, уже в тысячный раз попросит Саске сесть в такси и именно на машине добраться до дома. Час ночи, как-никак. Никогда не знаешь, где тебя будет поджидать опасность. Саске на это глумливо смеётся и отвечает:       — Хорошо, брат. А смеётся, потому что это всё до ужаса глупо. Он сам кого хочешь тронет, а нии-сан до сих пор за ним бегает — беспокоится. Пасмурное вечернее небо давит на сознание. Мигрень в такие моменты сильно тревожит. Итачи дал таблетку. Итачи предусмотрительный — внимательно просчитает и предугадает все возможные исходы. Даже несколько целлофановых пакетиков дал на случай, если вдруг Саске стошнит. «Чертов педант», — думалось ему с раздражением. — «И ведь до сих пор помнит, как меня в детстве укачивало во время тех совместных поездок на Окинаву». Хотелось позвонить ему и сказать: — Это было очень мило с твоей стороны, Итачи, но, может, ты угомонишься со своими подколами?! Саске до боли в скулах радовала забота брата, но вот эти издевательские насмешки над ним — из ряда вон выходящий беспредел. Насмешки насмешками — и всё же — улыбка с его лица всё никак не сменялась привычной кислой миной. Не в его характере визжать от чрезмерной заботы — лишь трогательная, скромная улыбка по поводу того, что Итачи, наконец, был готов дать шанс на их сближение. Эти каникулы расставили многое на свои места — не до конца, правда — было кое-что, с чем они не могли разобраться. Но, главное, совместное проживание подкрепило их чувства и доверие между друг другом. Теперь они оба были уверены в своих решениях.

Почему ненавижу поезда? Потому что они разлучают меня с дорогим человеком.