Он был похож на океан

***

      Он был удивительным. Чудаковатым, непонятным для многих, своенравным. Жил в какой-то своей галактике, в своём мире, читал стихи французских поэтов, интересовался космосом, любил нелепые наряды… Я помню, как стучало моё сердце, когда нас представили друг другу. Мой товарищ пригласил нас обоих на свой день рождения, подошёл ко мне и шёпотом сказал, что должен познакомить меня с ним. С Феликсом. Моя вселенная в тот вечер расширилась до невообразимых размеров, потому что я буквально почувствовал, как выбрался из своей скорлупы, в которой рьяно отсиживался последние несколько лет.       У него были необычайного цвета глаза. Аквамариновые, лазурно-бирюзовые, а может, вовсе цвета морской волны? Я не силён в оттенках. Он был похож на океан… Такой же шумный порой и сносящий с ног, а иногда наоборот — такой же тихий, спокойный, укутавшийся в клетчатый плед в декабрьский холодный день… Я до сих пор храню его плед. Феликс пел песни под гитару, накинув его на плечи, пока я варил для нас двоих безалкогольный глинтвейн из яблочного сока, гвоздики, корицы, аниса и апельсина. А потом были долгие разговоры под аккомпанемент треска поленьев, что доносился из камина, и завывания метели за окном, когда мы приезжали на дачу моих родителей, чтобы спрятаться от всего мира. Мы напевали знакомые с детства песни, а потом читали стихи. Устраивали целые соревнования, представляете? Он всегда побеждал, потому что идеально владел рифмой и умело подбирал слова, которые трогали до глубины души.       Я записывал его стихи на салфетках, которые попадались под руку, а потом, вернувшись в город, складывал их в отдельную коробку из-под кроссовок. Скажете, что я не романтик? Возможно. Мог бы купить шкатулку для таких важных вещиц — знать бы только, что когда-то он станет лишь воспоминанием… Одно из стихотворений мне особо врезалось в память.       Я буду таять на твоих губах мягким снегом,       Буду кружить в воздухе хлопьями белыми.       Я буду самым звонким, самым гулким эхом,       Приду к тебе когда-то с поцелуями несмелыми.       До дрожи, до поджатых пальцев на ногах,       До сладости, что кружит разум, опьяняя…       Явлюсь в твой дом, что в наших утонул мечтах,       И там останусь, чтобы вместе и до края.       Споём все наши песни под гитару у камина,       А дальше — ночь. Мы посчитаем звёзды?       Ты — мой бальзам, мой яд, моя вакцина,       Ты нужен даже больше мне, чем воздух.       И вот снова декабрь. Самое начало. Снова белые мухи кружат в воздухе, прилипая друг к другу, как моя душа когда-то прилипла к его, как моё сердце навсегда соединилось с его, стало одним, чтобы вместе растаять, как эти снежинки, что оседают на моих губах. Всё, как он пророчил. Я поднимаю голову, подставляю лицо и чувствую, как на разгорячённые щёки — я только что вышел из кафе, пообедав, — падают эти холодные крупинки. Они облепляют нос, тают на ресницах… И по щеке невольно бежит одинокая слеза.       Я так сильно скучаю по тебе, Феликс.       Сажусь в свою машину, а в голове тем самым звонким, гулким эхом его голос. Его особый тембр, который я бы узнал из тысячи. Из десятков тысяч. Из сотен тысяч людей, среди которых нет ни одного хоть на процент похожего. Вспоминаю наши вечера у камина. Вспоминаю первый поцелуй, когда я привёз его в наш загородный домик… На нём была голубая плюшевая шуба и такая же плюшевая, но молочная шапка с медвежьими ушами. Законно ли быть таким милым? Я назвал его «тедди», впервые увидев в этой шапке, а потом прозвище так прицепилось, что я по сей день, вспоминая о нём, прокручиваю в голове это слово.       В тот день на нём были клетчатые штаны, те самые куртка и шапка. Я подхватил его на руки, а он меня обнял, как панда, как настоящий медвежонок. Я нёс его по улице, на нас пялились люди, но нам было так наплевать на мнение окружающих… Потом я посадил его в машину и увёз на дачу. Он замер на пороге. Посмотрел на меня своими глазами-океанами… А потом попросил поцеловать его по-настоящему. До этого ведь у нас не заходило дальше объятий и его невинных поцелуев в щёку.       И я окончательно пропал. Меня, откровенно говоря, расплющило от его тёплых и сладких губ с привкусом ягод ирги — мы недавно пили чай в кофейне с пирогом, в котором были их плоды. Я ещё в первую нашу встречу понял, что Феликс полностью изменит мой мир, ведь он менял его везде, где появлялся. Я не ошибся. Мы, жадно целующиеся, упали тогда на мохнатую шкуру, привезённую ещё моим дедом в этот дом. Мы стягивали друг с друга одежды, а сердце моё спешило пробить грудную клетку, чтобы взмыть ввысь, чтобы упорхнуть, махнув крылом, как он упорхнул когда-то… Но всё это было позже. А тогда мы целовались до мушек перед глазами, и я чувствовал себя живым. Живым! Впервые за все свои годы, проведённые на этой планете.       Он был моим первым парнем. До этого я встречался с девушкой, но понимал с самого начала, что что-то не так. Не чувствовал себя в своей тарелке, не ощущал, что нахожусь в нужном месте и с тем самым человеком, а Феликс… Он подарил мне это чувство. Он подарил мне себя, много месяцев, проведённых рядом, много хороших воспоминаний, которые теперь хоть и отдаются болью в грудине, но остаются самым тёплым, что в принципе есть в моей душе.       Я не виню его. Всегда знал, что он — свободная птица, ведь Феликс рассказал мне об этом ещё в первый день знакомства. Он прилетел тогда в Сеул из Австралии, потому что в столице Кореи живёт его отец. Приехал погостить и остался, но всегда твердил о том, что хочет путешествовать по миру, что хочет дышать полной грудью, хочет быть свободным… А я никогда не понимал, почему мы не можем дышать полной грудью вместе. Не понимал, но и не осуждал.       Он верил в сказки и в существование Питера Пэна. Может, конечно, не на полном серьёзе, но это не мешало ему отчаянно уверять меня в том, что когда-то он и сам улетит в Неверленд. Этот остров не имеет адреса, никто не знает его координат, но… Вдруг он туда действительно добрался, когда покинул меня? Быть может, он живёт сейчас в окружении пропавших мальчишек — он сам один из них. Обитает в пещере или в доме на дереве; воюет с кровожадными пиратами, защищая своих соплеменников; разговаривает на закате с русалками, которые обитают в тамошнем море… А по ночам видит цветные сны, в которых я. Мне бы хотелось надеяться, что я тоже ему снюсь.       Иногда мне кажется, что из моей груди вырвали сердце с корнями. Что бросили под поезд, на котором он уехал, стёрли в пыль… Я действительно до одурения по нему скучаю. Вижу в странных снах, которые наполнены беспроглядной тьмой, а где-то вдалеке его образ, его нежные руки, его очаровательные веснушки, смешные наряды, необычные шапки и береты, один из которых светло-розовый. Иногда мне кажется, что он был моим видением. Что я всё придумал себе, сошёл с ума, ведь каждое мгновение, проведённое рядом с Феликсом, до сих пор приходит ко мне фантомами. Может, я уже давно нахожусь в лечебнице, а всё происходящее — бутафория?       Нет. Не могу в это поверить. Мы провели с ним целый год бок о бок и всё было слишком реалистично.       Познакомились осенью и вместе шуршали листьями под ногами; собирали пышные, яркие, пёстрые букеты возле клёна. Пили чай с чабрецом, можжевельником и кубинским сахаром. Пекли шарлотку с корицей, которую спалили, а потом хохотали и скребли горелое дно на тёрке. Играли в настольные игры в компании друзей — нас тогда снова пригласил к себе Чан, который нас и познакомил. Читали друг другу вслух книги Рэя Брэдбери, отмечали понравившиеся моменты разноцветными стикерами с желудями, которые Ликс купил в одном из магазинов канцелярии — он всегда был фанатом симпатичных блокнотов и прочей бумажной продукции.       Встречали зиму в нашем деревянном доме на берегу озера. Лепили снеговика, которому Феликс отдал одну из своих шапок — она была зелёная и с лягушачьими ушками. Мы назвали снеговика Леди Фрог. Пускали пар изо рта и смеялись, вспоминая, как в детстве придумывали себе, что это не пар вовсе, а дым от сигарет. Катались на коньках по тому самому озеру, а потом валялись в снегу, который попадал за шиворот, из-за чего Феликс визжал голосисто. Лежали у камина втроём… Я, он и плюшевый мишка тедди — жёлтый, в красной кофте — я подарил его Ликсу однажды. Варили горячее какао, разливали его по купленным сезонным кружкам с надписями. На его было слово «ДекаБРРРь», а на моей — «Живу в пряничном домике — заедаю им свои проблемы». Чем теперь мне заесть свои проблемы? Вернее, одну. Его отсутствие.       Потом радовались наступлению весны. Ловили солнечных зайчиков, прыгающих по стенам. Бродили по лужам в резиновых сапогах, там же — в луже — устроили как-то фотосессию. Я храню эти снимки в той же коробке из-под кроссовок… Феликс был в жёлтом плаще-дождевике и ярко-голубых сапогах. Весёлый, счастливый, грязный по самые колени… Как-то я застал его дома, мастерящим кормушку для птиц — мы вместе её прикрепили потом во дворе дома, вместе и пополняли крупой для пернатых гостей. Он зарывался руками в моих тёмных волосах, пока мы смотрели фильмы всю ночь напролёт, обсуждая бесталантных актёров. Уверен, он сыграл бы лучше. Посреди ночи делали перестановку в моей нашей квартире в Сеуле, потому что Ликс вычитал в интернете, что кровать должна стоять в определённом месте комнаты — он всегда интересовался чем-то новым и необычным. Собирали весенние цветы, дышали свежим воздухом после грозы… Он боялся грозу. Но после — обязательно тянул меня на улицу, рассказывал про петрикор — землистый запах после дождя… Мы радовались каждому дню, плели венки из ярко-жёлтых одуванчиков и ждали лето.       Оно ворвалось в наш с ним мир знойным солнцем, утренней росой, когда мы босиком бежали по полю, приехав на выходные в загородный дом, и персиковым лимонадом, в который Феликс обязательно добавлял лимонный сок и по горсти кубиков льда. Мы с Ли, Чаном и его друзьями ходили в поход с палатками: ловили там рыбу, которую потом варили в котелке; пели песни у костра; а ночью задыхались от прикосновений друг друга, стараясь быть тише, чтобы не услышали соседи в виде белок и лис. Вместе составляли самый летний плейлист, а потом, собрав на очередных выходных корзину с провизией, ехали на пикник, где снова устраивали фотосессию. В моей коробке из-под кроссовок хранится снимок, где Феликс лежит, спрятавшись в пучине ромашек, закрыв глаза и наслаждаясь моментом. Он всегда говорил, что счастье в мелочах: в воздушном змее, которого мы отпустили в космос; в пляжном волейболе и замках из песка, которые мы строили, приехав на реку; в арбузном дне… Да, он как-то заявил, что мы целый день будем есть только арбуз! И день этот был незабываемым, как и ночь, когда мы по очереди бегали в туалет, а потом плюнули и больше не легли спать — вместо этого отправились встречать рассвет на крыше, прихватив с собой хлеб, сосиски и кетчуп.       А потом снова пришла осень. Распахнула ставни, просочилась простудой, насморком, ларингитом и жаром. Я лечил его дома — Феликсу не нужно было на работу, потому что трудился он всегда удалённо — рисовал графические портреты и хорошо на этом зарабатывал. Я варил ему лечебный суп, а ещё готовил имбирный чай с лимоном, который он был готов пить литрами. Мы снова шуршали листьями, собирали букеты, читали друг другу книги, а потом…       Я люблю осень — это время года подарило мне Феликса. Я ненавижу осень, ведь она у меня его и забрала…  — Проводишь меня на поезд? — в один из дней спросил у меня Ликс, поставив в тупик. — Завтра в семнадцать часов.  — Куда? — не понял я и задал логичный вопрос. — Мы вроде не обсуждали никакие твои поездки…       Он тяжело вздохнул, а потом попросил не задавать лишних вопросов. Лишь напомнил о том, что он — вольная птица, которой пришло время улететь в другие города и страны, парить вместе с остальными путешественниками в поисках Неверленда и лучшей жизни… Он творил волшебство. Творил волшебство своим присутствием в моей жизни, которая благодаря ему так сильно изменилась! Он убивал. Убивал своей красотой и своим решением покинуть меня, обернувшись орлом, что теперь должен лететь над землёй и освещать своим сияющим сердцем путь заблудшим странникам…       Я провожал его на поезд. Феликс стоял на перроне в своей шапке с медвежьими ушами, и я видел, как он старается держаться и не плакать, как краснеет его нос, как часто он хлопает глазами… Он сомневался. Но всё равно уехал.  — Я должен, Хёни, я должен ехать дальше, — шептал мне одними губами, пока я крошился внутри на мелкие, острые осколки кремня́, и ладонью касался его бело-фарфоровой щеки. — Я не могу сидеть на одном месте. Отпусти меня к звёздам… Позволь уехать…  — Позволь писать тебе письма, тедди, — просил в ответ я, всё ещё не понимая ни черта и не веря, что всё это происходит с нами.       Он был похож на океан. Убаюкивал меня своими бархатным голосом, как волны шелестом убаюкивают берег. Он был похож на шторм, когда сердился и яростно удалял все эскизы со своего планшета. Он был похож на дождь, когда сидел на подоконнике, рисовал ромашки на запотевшем стекле и напевал что-то себе под нос, а я подходил поближе, целовал в мягкие щёки, тянул носом его аромат — гель для душа у него тоже был с запахом океана. Он был… Был для меня всем, но я для него, как выяснилось в тот день на перроне, — нет.  — Нет. — Феликс отрицательно покачал головой на мою просьбу, пряча свои лазурные глаза. — Я сам не знаю, где буду, потому тебе некуда писать мне письма. Вспоминай обо мне майскими вечерами, заварив имбирный чай и рассматривая небо, ладно?       Он и был моим небом. Краше самых ярких звёзд: Сириуса, Бетельгейзе, Проциона, Канопуса, Капеллы и Веги. Краше хвостатых комет и всех небесных тел. Важнее всего, что можно назвать смыслом жизни.       И он уехал. Оставил мне наши общие мечты, разрывающие сердце в кратерах… Заставил меня ненавидеть железнодорожные вокзалы — они для меня теперь синоним разлуки. Вынудил искать его глаза среди прохожих и, конечно, не находить. Лишил меня кислорода, заменив его навсегда на запах креозота, которым пропитаны шпалы, что стали для него дорогой в будущее, а для меня — конечной остановкой.       Мой мир теперь катится к чёрту. Уже целый год в груди камень, а единственный звук, что я могу воспроизводить — крики в беспредельную, пугающую, щемящую пустоту, когда приезжаю в загородный дом родителей, когда перебираю такие сокровенные вещицы, что хранятся в коробке из-под кроссовок, когда держу в руках жёлтого тедди в красной вязаной кофточке, когда усаживаю его на подлокотник кресла — вместе полюбоваться огнём в камине. Феликс не забрал его. И мечты наши не забрал, зато прихватил с собой моё сердце.       Я долго думал обо всём. Я и продолжаю думать. Знаю, он боялся быта… Боялся, что мы когда-то расстанемся, что превратимся в пару, которая возненавидит друг друга в конечном итоге… Всегда говорил, что такое происходит со всеми. Он был сказочником, был воплощением волшебства, но когда речь заходила об отношениях — превращался в реалиста и твердил, что такое неизбежно. Говорил, что хочет сохранить в своих воспоминаниях лишь лучшее, пока никто из нас ничего не испортил, а потому в один из дней обязательно меня оставит… Я не верил ему. Думал, что Феликс придуряется, что никогда вот так просто меня не бросит. Да нет, наверное, это не было просто — всё читалось в его глазах, когда мы стояли на длинном перроне, что промок от дождя и моих слёз. Ему тоже тяжело далось это решение, и теперь я понимаю, что Ликс не шутил. Он оставил меня, чтобы сохранить о нас лишь лучшие воспоминания…       Он был удивительным. Чудаковатым, непонятным для многих, своенравным. Постойте, кажется, я уже говорил это… Он был невероятным. Я так сильно полюбил его! Из-за моей горячей привязанности теперь самому же больно. Но я действительно не осуждаю его. Мой тедди, моя вольная птица… Надеюсь, ему хорошо там, в Неверленде, или в других странах, где он меняет мир… А он меняет — в этом я уверен.       Я не виню его, не злюсь. Понимаю, что он испугался. Первые месяцы надеялся, что он вернётся, что поймёт простые истины: не у всех бывает плохой финал. Счастливый тоже существует. Я оставлял ключи под половиком у моей нашей квартиры, когда уезжал на работу, а ещё одни ключи хранятся за бочкой для дождевой воды возле дома у озера. Вдруг он решил бы вернуться туда? Но месяц за месяцем, сезон за сезоном… Ничего не меняется, ничего. А ещё я до сих пор не научился засыпать один. Уютно было только в его компании… Скажете, что я мог бы попытаться его остановить или вернуть? Я могу спорить с вами на эту тему сутки напролёт — Ликс не из тех, кого возможно остановить в чём-либо, уж поверьте. Мы бы только разругались в пух и прах, а потом он сказал бы, что происходящее — именно то, чего он боялся. Мой бесстрашный любитель книг, канцелярии, ромашек, творчества, шапок и имбиря… Мой испугавшийся потерявшийся мальчишка родом из Неверленда…       Это всё о тебе, Феликс. О моём лучшем воспоминании.

***

      Я вновь решил приехать на выходные в загородный дом у озера. Разжигаю огонь в камине, готовлю скромный ужин на кухне, включив фоном какой-то глуповатый фильм. За окном проливной дождь и сильный ветер — слышу, как с треском отрывается ветка дерева. Давно опавшие листья заливает водой и не видно конца этому буйству природы, но у меня есть вкусная еда, ноутбук, тедди и камин. Мне не нужно думать об укрытии, как бродячим кошкам и собакам, а потому я, прихватив клетчатый плед Феликса, забираюсь с ногами на кресло и продолжаю просмотр фильма, который начал ещё на кухне.       Я не понимаю главных героев. Бывшие муж и жена делят имущество в суде, ругаются страшно, готовы друг другу волосы повырывать и перегрызть глотки. Да, всё это берётся из жизни. Вот то, чего боялся Феликс. Он страшно не хотел скандалов, не хотел обид и ругани, не хотел расходиться врагами… Не верил в нас, получается, а может, был не реалистом вовсе, а самым настоящим пессимистом, когда дело касалось отношений. Он никогда не рассказывал о прошлых… Может, всё закончилось так плохо, что он уверовал в то, что каждые непременно заканчиваются именно так?       За этими мыслями не слышу разговор героев на экране и даже не сразу слышу осторожный стук в дверь, путая его с шумом природы. Замираю, поняв. Родители в другой стране, друзья не приезжают в этот дом. Может, заблудившийся лесник или охотник? У нас лес и ели позади, а сейчас хоть и глубокая осень — всё ещё пора грибов, поздних ягод, да и на дичь люди всегда охотятся.       Оставляю тедди на подлокотнике, посуду тоже; на плечи набрасываю клетчатый плед и шагаю к двери. Открываю и забываю о собственном дыхании. Промокший до нитки, с виноватыми щенячьими глазами, в той самой шапке с медвежьими ушами, которые понуро повисли после дождя… Стоит и смотрит на меня пронзительно, а во взоре слёзы застыли. Снова сон мне снится? Это жестоко, потому что слишком реалистично… Сегодня будет особо больно просыпаться.  — Хёни…       Пробирает до мурашек родной голос. Год я его не слышал, целый чёртов год, тянущийся мучительно долго. Тру глаза, чтобы убедиться в реальности.  — Ключи всё ещё за дождевой бочкой, но я не стал отворять сам. Не уверен, что впустишь, — говорит Феликс, а я замечаю его дрожь. Мой маленький потерянный мальчишка…       Молча сгребаю его в охапку, душу́ в объятиях, утопая в рыданиях, но не медлю и затаскиваю его в дом, бросив сумку в углу. Стягиваю одежду, тащу его в душ, включаю горячую воду, чтобы прогрелся, и оставляю там одного. Ликс выходит через пятнадцать минут распаренный и смущённый, похожий на воробушка, подходит к моему креслу, пока я задумчиво рассматриваю огонь и безуспешно пытаюсь усмирить разбушевавшееся сердце, которое вновь застучало в груди с его появлением. Он ведь украл его, а теперь — вернул.  — Я сначала приехал в твою квартиру, а потом понял, что ты здесь. — Феликс осторожно садится на подлокотник и берёт в руки плюшевого мишку. — Хранишь его?  — Каждую мелочь.       Молчим. Боюсь задавать вопросы… Вдруг он просто проездом?  — Мне никогда не заслужить твоё прощение, Хёни…       Поднимаю на него свой взгляд. Какой же глупый мальчишка с лазурными глазами! Прощение? Да, он испугался, уехал, но стоит ли за это таить обиду?  — Разве? — жду его ответа, а сердце колотится, как в нашу первую встречу в гостях у Чана.  — Я — глупец. Несмышлёный ребёнок, который больше всего на свете боялся тебя потерять, а потому сбежал в неизвестность, думая, что это — лучший выход. — Феликс всхлипывает и смотрит в пол.  — Ты всё ещё считаешь, что в жизни не бывает хороших финалов? — Мне до сих пор кажется, что всё это сон, и если так — пусть он никогда не заканчивается.  — До тебя у меня были лишь одни отношения, — впервые говорит об этом. — Всё закончилось катастрофически плохо. Я потерял веру в людей, в любовь, в хорошие финалы… А потом встретил тебя, сошёл с ума от нахлынувших чувств, чуть не утонул во всём, но опомнился и вдруг подумал, что ты… Ты тоже непременно меня бросишь.  — И бросил первым. — Тянусь к нему и помогаю перебраться на колени. — Какой же идиот, тедди. Какой же ты идиот…       Впервые его обзываю. И никогда больше не стану — обещаю! Он не идиот в том, что испугался — я уже говорил, что понимаю его. Он полнейший балбес из-за того, что думал так обо мне. Хотя и тут я могу понять. Предательство одного влечёт за собой последствия в виде недоверия ко всем остальным.  — Ты позволишь? Позволишь мне остаться, хён? — Он лбом утыкается в мой лоб и плачет. Слёзы капают на мою футболку, она скоро промокает, а я, закрыв глаза, наощупь нахожу его губы и срываю с них несмелый поцелуй. Это и есть мой ему ответ.       Он продолжает всхлипывать, руками зарывается в моих волосах, бормочет о том, что ни дня за этот год не было, чтобы он не пожалел о своём решении. Много раз порывался вернуться, но боялся обнаружить меня в чужих объятиях и окончательно разочароваться в людях, но не сдержался в конечном итоге. Приехал.  — Я привёз кое-что из Сеула, — вспоминает Феликс и подрывается, бежит к своей сумке. — Ничего не покупал для тебя в странах, в которых побывал за этот год, потому что до последнего боялся возвращаться, но купил кое-что в столице.       Он шуршит бумажными пакетами, которых в сумке великое множество, а потом достаёт небольшую коробочку из кофейни.  — Пирог с ягодами ирги. — Обеими руками протягивает мне гостинец. — Ты… Ты ещё помнишь?  — Наш первый поцелуй со вкусом этих плодов, — я улыбаюсь и не могу поверить в происходящее. Я не смирился за этот год, нет, но надежда на его возвращение угасала… — Начнём всё сначала, тедди?  — Только, если в этот раз до края, — цитирует свой же стих, и я наконец полноценно понимаю его посыл.  — Ты — мой бальзам, — проговариваю одними губами последние строки.  — Мой яд, — продолжает Феликс, делая шаг вперёд.  — Моя вакцина…  — Ты нужен даже больше мне, чем воздух.       Мы оставляем пирог в стороне, а сами падаем на мохнатую шкуру у камина. Целуемся долго и нежно, потом жадно и страстно, изучаем тела, вспоминаем каждый миллиметр друг друга… Мы объедаемся ягодным пирогом позже, а потом я делаю снимок Феликса. Он чумазый, перепачканный, смешной, счастливый…       Я обязательно распечатаю эту фотографию. Пополню ей и сотнями других свою коробку из-под кроссовок, на которой выведу голубым фломастером одну лишь фразу, которая отныне будет звучать только в настоящем времени:       «Он похож на океан».