Душа скорбей

Пару секунд Джексон рассматривал кольцо на гордо протянутой руке новоявленной Сесилии Каллен, потом фыркнул. ― Сучка, ― заявил он. ― У нее была свадьба, и ты не позвала своего лучшего друга?! ― В ее защиту могу сказать, что она сама не знала, что у нее будет свадьба, ― тут же заступился за свою молодую супругу Карлайл, при этом поглаживая по волосам Эсми, повисшей на нем с объятьями от прекрасной новости. ― С тобой у меня будет отдельный разговор, ― заявил Джексон, но, не сумев устоять перед яркой улыбкой Сесилии, с выдохом крепко обнял ее, приподняв над полом. ― Поздравляю, луна моя. Пусть брак твой будет счастливым. ― Поздравляю, дорогие, ― проворковала Эсми. Отпустив брата, она вцепилась в Сесилию из только-только расцепившихся объятий Джексона и ласково прижала к себе. ― Добро пожаловать в семью. ― Добро пожаловать в семью, Каллен! ― хмыкнул Джексон, пожимая руку Карлайлу. Взгляд упал на золотое кольцо. ― Тебе досталось лучшее из лучшего. Береги ее. ― Разумеется, ― хмыкнул Карлайл. Несмотря на то, что сейчас Мартелл был таким дружелюбным и вроде как даже радостным, Каллен не мог перестать беспокоиться из-за его старых слов. «Я заберу ее, обращу в вампира и никогда больше тебя к ней не подпущу», ― где-то на задворках мозга эти слова остались выжженными навсегда. Как предупреждение, как вечная угроза. Тень, которая всегда будет рядом с Карлайлом, как напоминание, что если он не позаботится о Сесилии, есть другой. Джексон, вероятно, и понимал о чем думает Карлайл, но ничем себя не выдал — ни лицом, ни голосом. Улыбчивый и яркий, будто не было этих недель. Но, возможно, он прекрасно знал, что именно об этом и подумал Карлайл, и надеялся именно такой расчет, говоря это. В конце концов, Джексон ничего не делал без расчётов на будущее. ― Элис вас сожрёт, ― качнула головой Эсми, но она не переставала улыбаться. ― Она так любит праздники. ― Да, и тогда Королевская семья Великобритании точно бы нам обзавидовалась, ― сказала Сесилия, глядя на мужа, и тот хмыкнул, будто девушка рассказала одну им понятную шутку. ― Я извинюсь перед Элис, но ни о чем не жалею… ― За что ты извинишься? ― спросила Элис, спускаясь по лестнице. Джаспер, Эмметт и Розали следовали за ней. Эсми отпустила Сесилию, позволяя той подойти к Карлайлу. ― Ты не знаешь? ― спросил Карлайл, и Элис нахмурилась, будто «отец» неудачно подшутил над ней. Словно он предлагал ребенку конфету, прекрасно зная, что у того диабет ― по крайней мере, Элис выглядела оскорбленной и обиженной. Она обиженно сложила руки на груди, с вызовом глядя на пару. ― Вы же знаете, я не вижу спонтанные решения! Сесилия изогнула бровь, посматривая на мужа с легким удивлением, но тот лишь передёрнул плечами, чуть улыбнувшись. ― Ладно, мы это еще обсудим, ― заявила она. Джексон затрясся в беззвучном смехе сбоку от нее. Сесилия выдержала драматическую паузу, а потом подняла руку с обручальным кольцом. Вампирам понадобилось время, чтобы понять, что именно это значит, но когда Элис возмущенно зашипела, не сумев скрыть радость, у вампиров сложилась единая картинка ― кольцо, Карлайл, Сесилия и недовольная Элис. Неожиданно, но Розали первая бросилась к ним и обняла обоих. ― Поздравляю, ― проникновенно проговорила она, крепко сжимая отца и Сесилию. ― Спасибо, ― пробормотала миссис Каллен, искреннее тронутая тем, что самая холодная вампирша семьи первая ее поздравила. ― Теперь тебя называть «мамой»? ― загоготал Эмметт, подскочив к ней и приподнимая над землей. Ее кости устрашающе хрустнули, но больно не было. Эмметт не отпустил девушку, даже когда Эсми с легкой укоризной в улыбке попросила быть помягче, но все-таки чуть ослабил хватку. ― Поздравляю, отец! ― Эмметт подмигнул Карлайлу. ― Лучший вариант жены из всех возможных. Карлайл усмехнулся, пожимая приемному сыну руку и отвечая на костедробящие объятья. Элис подошла к ним так, словно делала одолжение, но не могла скрыть дикой радости в глазах. ― Ты права, я никогда вас не прощу! ― заявила ясновидящая. ― Но, пожалуй, сменю гнев на милость лет через двадцать, когда вам придется обновить документы и тогда от свадьбы вы не отвертитесь! ― Договорились, ― серьезно кивнула Сесилия, и Элис, расцветая в самой широкой улыбке, крепко обняла ее. Сесилия представила, сколько синяков останется на теле после этих поздравлений, но ей было абсолютно все равно. Джаспер пожал руку Карлайлу, поздравил его, а потом подошел к Сесилии и молча обнял. С Джаспером объятия вышли заметно более долгими, чем с остальными, и обнял он ее куда сильнее ― даже сильнее Эмметта, который поднял ее, закружив над землей. Он ничего не говорил, лишь вцепился в спину пальцами, склонив голову к шее, и выпустил легкий и одновременно длинный выдох, запустив целую тысячу мурашек по ее шее. Сесилия уже не чувствовала своих плеч, и отчего-то ощущала себя смущенной, но собрала все оставшиеся силы и тоже обняла Джаспера. Он дрогнул, когда почувствовал ее теплые пальцы на своей спине. Никто ничего не сказал, будто не замечал их. Лишь Джексон обжег Сесилию взглядом, и тут же отвел его. Отстранился Джаспер так же молча, серьезно кивнул ― будто тоже говорил ей о чем-то, что знали только они ― ласково поцеловал ее в лоб и сказал совершенно неожиданную вещь: ― Кое-кто ждет тебя больше, чем мы все. Глаза Сесилии сверкнули. Она на секунду обернулась к Джексону, словно в поисках одобрения, и когда он кивнул ей, она широко улыбнулась. Она взлетела по ступеням, в дом, ведомая одним единственным чувством, повторяя в голове одно и то же имя. Бьянка. Ее Бьянка. Ее дочь была здесь. Сесилии было до боли необходимо увидеть ее. Она чувствовала, что ее сердце разорвется, если этого не случится. Бьянку она нашла в старой комнате Карлайла. Туда поставили кроватку с бортиками, детский стол и стульчик, на котором в идеальном порядке лежали альбом для рисования, раскраски, нераспакованные фломастеры, а в стаканчике ― цветные карандаши. В большом ящике, сделанном под старинный сундук, очевидно, хранились все ее игрушки. На полу была чистота, ни одна игрушка не валялась. Постель оказалась идеально заправленной. Слишком идеальное для трехлетнего ребенка. Бьянке словно ничего не было интересно. Она, вероятно, потеряла половину своего задора и жизнелюбия, когда ее мать загадочно исчезла, сраженная непонятной для ее детского ума болезнью. Так зачем Бьянке все эти игрушки? Она бы с радостью обменяла все это на здоровье своей мамы. Папа приводил ее, только когда мама спала, и говорил, что мама спала почти всегда, что так легче справиться с болезнью, и девочка просто ждала, когда Сесилия проснется. Это было необходимо для нее, ведь она так любила ее. Она хранила все, что ей покупали до того момента, как мама вернется, чтобы раскрасить, нарисовать и слепить вместе, чтобы с ней вместе открыть новые игрушки… Все вокруг нее были хорошими, но никто не был мамой. Сесилия замерла, рассматривая ее. Бьянка сидела на ковре у большого окна во всю стену, держа в руках темноволосую куклу, и усердно расчесывала ей волосы. Она сама походила на куколку. Солнечные лучи играли в светлых волосах девочки, собранных в два забавных пышных хвостика. Она была одета в элегантное, светло-голубое платье, украшенное белыми цветами и лентами. На голове выделялся белый ободок. Девочка ничего не говорила, но выглядела безумно сосредоточенно, будто выполняла важную вещь, медленно и аккуратно расчесывая черные локоны своей куклы. Она была такой красивой. И такой одинокой в этих солнечных лучах в большой комнате. Ее дочь. Такая же покинутая и одинокая, как и ее мать. ― Бьянка, ― позвала ее Сесилия, входя в комнату. Девочка замешкалась всего на секунду, как всегда медлят люди, не верящие, что долгожданный человек все-таки пришел. Спустя три секунды и кукла, и расческа полетели в сторону. Бьянка вскочила на ноги. ― Мама! Они бросились к друг другу навстречу, и Сесилия больно ударились коленями, когда рухнула на пол, чтобы поймать девочку в свои объятья. Малышка влетела в них, за ней тут же сомкнулись женские, еще слабоватые руки, но все же крепко прижимающие к себе, и вся другая боль стала неважной. Только эта боль ― боль, раздирающая сердце, осознание, что самый дорогой и важный человек на свете теперь рядом, в объятьях. Сесилия прижала к себе рыдающую девочку, которая до боли вцепилась в ее темные волосы, неловко ударив ногой по животу, и жадно вдохнула ее аромат. Детский, легкий, молочный и солнечный ― запах жизни. Ее жизни. В этот момент Сесилия ощутила самый мощный приступ любви за всю жизнь − ответной, благодарной, искренней. ― Я здесь, моя маленькая, ― Сесилия чуть отстранилась и потерлась носом об ее мокрый нос, кто из них плакал, она так и не разобрала. ― Я здесь. Мама выздоровела и больше никогда не заболеет. Бьянка продолжала плакать, стуча ножками, и Сесилия целовала ее мокрые щеки, перебирала пахнущие одеколоном Джексона светлые волосы, поглаживала узкие детские плечики. Ее ребенок. Боже правый, ее. Бьянка была ее ― от светлой макушки до кончиков маленьких ноготков на пальцах. Сесилия так отчаянно верила, что было невозможно, что едва ли не упустила ту, что была настоящей. Каждый пальчик, каждый сантиметр, каждый волосок ― это все ее. Она была не просто крестной матерью Бьянки. Она была ее настоящей матерью. Да, она не носила ее в животе, не кормила грудью, но она была с ней с первого мгновения ее жизни и все последующие годы. Она должна была откинуть все остальное и просто продолжать любить ее, быть для нее всем. Все удары в живот были ее расплатой, но Бьянка стала ее искуплением. Сесилия продолжала обнимать ее, чувствуя, что ее тело напрягалось каждые несколько минут, когда легкие Бьянки не выдерживали беспрерывного плача и шумно втягивала, и выпускала воздух сквозь зубы. ― Зоя, Алина… Веро, Эмилия… Джексон проговорил каждое имя, потом чуть покачал головой. ― Знаешь, все это звучит… просто, ― Мартелл устало выдохнул. ― Может, посмотрим восточные или турецкие имена? ― Предложи еще назвать нашу дочь Михримах, ― рассмеялась Сесилия, плавно покачивая на руках крохотный сверток, в котором сопела новорожденная малышка. ― Я знаю, что звучит глупо… Но это должно быть ее имя. Как имя Сесилия ― мое, а имя Джервэйс ― твое. Ты понимаешь? ― Она уже неделю у нас просто «малышка» и «доченька», нам надо что-то для нее придумать, ― мягко проговорил мужчина. Он беспорядочно перелистывал сборник имен с разных уголков земли, полагаясь на случай. Они с Сесилией уже отказались от идеи дать девочке имя кого-то из близких родственников, значимое и историческое для их семьи. Очевидно, что они не могли назвать ее ни Изабеллой, ни Рене, имя бабушки Сесилии тоже не подходило. Камилой Мартелл не согласился назвать ее Джексон ― золотоволосая малышка с голубыми глазами ни капли не походила черноволосую и сероглазую сестру Джексона. Назвать ее в свою честь Сесилия до боли испугалась ― еще привяжет судьбу девочки к себе. Вслед за этим отмелись и другие созвучные имена ― Селин и Селена. В итоге, как уже сказал Джексон, уже неделю новорожденная не имела имени. Это было первое решение, которое Сесилия приняла за свою дочь, и ей не хотелось ошибиться. ― Как думаешь, у нас получится? ― вдруг спросила она, прикасаясь прохладными губами к маленькому лобику. ― Стать для нее хорошими родителями? Я хочу быть для нее хорошей мамой. ― Ты будешь самой лучшей мамой, луна моя. А я буду изо всех сил стараться не превратить нашу девочку в избалованного монстра. Но не обещаю, что у меня получится. Так что тебе придется следить за мной. Обещаешь? ― Джексон серьезно посмотрел на нее, и когда Сесилия робко кивнула, поцеловал ее в лоб так же, как она ребенка до этого. ― Но, чтобы стать хорошим родителям, для начала надо придумать имя. Сесилия тихо рассмеялась, и вдруг ее глаза блеснули. ― Знаешь, в старших классах я же писала экзамен по роману «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», ― возбужденно проговорила она. ― Я прочла почти все книги из списка, но за несколько дней до экзамена узнала, что в список литературы внесли еще одно произведение. Трагедию Уильяма Шекспира «Отелло», и тема звучала так: «Роль второстепенных персонажей», или что-то вроде того. Бьянка — одна из второстепенных героинь пьесы, ревнивая любовница Кассио, венецианского офицера, служащего под началом Отелло. Она ненадолго появляется на сцене, но играет важную роль в интриге Яго, цель которой — убедить Отелло в том, что Дездемона изменяет ему с Кассио. В ночь перед экзаменом я очень много изучала эту тему, чтобы написать экзамен в случае чего, и выяснила, что имя Бьянка носила еще императрица Священной Римской империи и вторая жена, перед этим многолетняя возлюбленная великого герцога Тосканского Франческо I, одна из самых печально известных и окруженных легендами женщин эпохи Ренессанса, заслужившая прозвище «Колдунья»… Что значит «Бьянка»? Джексон быстро пролистал книжку, которую читал до этого. ― «Белая», «белокурая», ― Мартелл посмотрел в глаза Сесилии и понял, что решение принято. ― Бьянка, ― пробормотала она, и девочка проснулась, заморгав еще мутными, но уже яркими голубыми глазами. ― Бьянка Мартелл. ― Бьянка, ― повторил Джексон, словно пробуя имя на вкус, как новый, редкий десерт… или как кровь, которую он жаждал так долго. ― Бьянка… Шилес Мартелл-Свон. Бледные, бескровные губы на усталом и изнеможденном лице Сесилии Свон дернулись в благодарной улыбке, а обращенные к Джексону глаза клялись ему в любви. Ему и ребенку, который у нее теперь был. Бьянка Шилес Мартелл-Свон успокоилась через полчаса, заботливо отпаиваемая матерью чаем с конфетами, но даже после этого она наотрез отказывалась отпускать Сесилию. Даже на Джексона она реагировала новым нервным вскриком и всхлипами, предвещающими истерику, но девушку и не собиралась отпускать. Девочка так и заснула у нее на руках, судорожно вцепившись в ее рубашку. Сесилия, Карлайл и Джексон смотрели какой-то детский мультфильм вместе с Бьянкой, сидя на диване, Элис порхала по дому, меняя цветы в вазах, Эсми и Джаспер играли в шахматы, Розали читала газету в кресле, а Эмметт в наушниках смотрел обзор какого-то спортивного матча по ноутбуку. ― Как бы у нее не началось нервное расстройство, ― задумчиво проговорила Сесилия, поглаживая Бьянку по светлым волосам. — Это потрясение, ― проговорил Джексон. Он кинул беглый взгляд на малышку и стянул резинки с ее хвостиков. Бьянка повела головой, удобнее устраиваясь на матери. ― Маленькие дети же так привязаны к матерям. Но сейчас она здесь и жизнь девочки стала заметно лучше. Сесилия улыбнулась, поцеловав ребенка в макушку. Она была уже далеко не той сморщенной, маленькой и синей из-за недостатка кислорода, но казалась такой же хрупкой и мимолетной. Даже тяжесть ее тела не казалась убедительной, поэтому Сесилия крепче прижала малышку к себе, целуя в волосы также, как и много лет назад, когда не знала, как назвать эту маленькую принцессу. Сесилия бегло взглянула на Джексона, и тот, уловив его, едва заметно кивнул. Ничего не изменилось. Все такая же безгранично любимая Сесилия, и бесконечно любимая ими обоими Бьянка Шилес. ― Ну что, теперь она с тебя не слезет, ― хмыкнул Джексон. ― Я буду только рада, ― улыбнулась Сесилия, потираясь щекой о светлую макушку. Бьянка сонно сжала маленькие ручки на матери, но так и не проснулась. Бьянка и вправду почти не слезала с рук последующие несколько дней. Если Сесилия ставила ее на пол, то она хваталась за пальцы матери, запястья, но почти до боли не хотела отпускать ее. Сесилия всерьез задумывалась о том, чтобы сходить с ней к психологу, боясь, что ее болезнь отразилась и на столь чем-то маленьком и светлом, но когда Бьянка поняла, что мама не собирается исчезать, то стала отпускать ее чуть дальше от себя. Ведомая эмоциями, она стала больше и дольше говорить, и ее речь сделала заметный шаг вперед. Что Карлайл, что Джексон были рады этому яркому продвижению вперед ― и у Бьянки, и у Сесилии. Сесилия была похожа на трудолюбивую пчелу, пробудившуюся с приходом тепла от зимней спячки. Карлайл сравнил бы ее с бабочкой, но его жена не была такой же хрупкой, пусть и была прекрасной. Изящная и быстрая пчела подходила ей куда больше, особенно с ее умением жалить. Сесилия открыла окна во всех комнатах, проветривала, накупила много различных ароматизаторов, которые раз в час выдыхали запах в комнатах. Она сама вымыла все окна, поменяла шторы, пледы, постельное белье, потратив на это почти целые сутки, но ни капли не устала, и к тому времени, когда Карлайл вернулся с работы, на которую теперь ходил без тянущего внутренности ощущения страха и тоски, разбирала свои вещи. Бьянка усиленно пыталась помочь, но больше лишь наблюдала за тем, как мама передвигалась по дому, что-то делала, и ходила за ней хвостиком. К большому удивлению Карлайла, большинство вещей, недавно купленных Сесилией, оказались без жалости отправлены в черный мусорный пакет. Немногим была оказана честь остаться в гардеробе юной миссис Каллен, но почти вся ее одежда была еще с того времени, как она только-только переехала в Форкс. Конечно, если одежда все еще подходила Сесилии. Хотя, с ее катастрофической худобой, в пору ей было все, что не оказалось большим. ― Чем тебе это не нравится? ― спросил Каллен, перехватывая улетевшее в сторону черного пакета фиолетовое платье. Разбор гардероба занял по меньшей мере два вечера, и каждый раз Бьянка помогала матери, хотя примерки наиболее ярких вещей и гордое дефилирование в них перед Сесилией едва ли можно было назвать помощью. Из-за присутствия матери дни малышки стали еще более эмоциональными и насыщенными, поэтому вечером она засыпала раньше. Сесилия чуть нервно передернула плечами. ― От них пахнет. Карлайл хмыкнул. ― Поверь мне, ничем кроме лавандовым стиральным порошком от них не пахнет. ― От них пахнет болезнью, ― Сесилия поморщилась. На ее лице отразилось раздражение, когда она посмотрела на чёрное узкое кожаное платье, в котором ездила к квилетам в тот день, когда Джексон Мартелл впервые появился на пороге дома Калленов. Поморщившись, она кинула его в тот же черный пакет, где уже покоилась половина ее гардероба. ― Депрессией. Слабостью. Это чуют только те, кто это пережил. Джаспер мог бы унюхать. Поэтому им здесь не место, ― рука Сесилии дрогнула, когда она добралась до тёмно-сиреневого платья из фатина, в котором была на дне рождения Беллы, прежде чем покинуть Форкс. С одной стороны, именно по возвращении из Итаки у нее и начала прогрессировать депрессия, а с другой ― в день, когда она надела это платье, Карлайл выбрал ее, и их жизнь была прекрасна. Карлайл понаблюдал за тем, как жена, поколебавшись, повесила платье обратно. ― Розали и Элис будут в восторге, когда тебе придется обновить весь гардероб, ― хмыкнул Карлайл, и ему в лицо прилетел черный кружевной топ. ― Еще одно слово, Каллен, и тебя ждет первая ночь на диване в нашей супружеской жизни, ― заявила девушка, заставив супруга рассмеяться. — Вот еще, ― Карлайл подавил желание скомкать топ и запустить его в спину супруги, но в итоге просто тряхнул им. ― Выкинуть? ― С ума сошел? ― зашипела Сесилия, подскочив и забрав вещь из рук мужа. ― Мой любимый топ. Когда я надела его впервые, Джексон с сомнением уточнил, не забыла ли я на лифчик надеть рубашку. ― И я его очень хорошо понимаю. Но несмотря на все шутки, Карлайл был рад, что Сесилия решила выветрить напоминание из каждого уголка их дома. Она расцвела, подобно цветам после суровой, холодной зимы. Когда пришло настоящее тепло, Сесилия вытянулась, раскрылась, начала новую жизнь, и Карлайл от всей души пожелал, чтобы эта ее весна длилась вечно. ― Знаешь, может мне все-таки набить татуировку? ― задумчиво проговорила Сесилия, завязав очередной пакет, чтобы убрать его. Она пока не решила, что с ним делать. С одной стороны, от вещей хотелось поскорее избавиться, но с другой — это была память не только о боли и болезни, в некоторых нитках крылась любовь, и забота, и ее бы хотелось сохранить. ― Только не Медузу Горгону, прошу тебя, ― выдохнул Карлайл мужественно, и Сесилия усмехнулась, услышав его интонацию. ― Ладно, хорошо, ― сказала она, и когда Карлайл едва слышно облегчено выдохнул, непринужденно спросила. ― Кто у нас там богиня мертвых? ― Сесилия! ― рассмеялся Карлайл, прикрыв глаза руками. Девушка скользнула к нему на кровать, обняв коленями его бедра и упираясь ладонями в твердую грудь. Карлайл был идеальной опорой, даже не пошевелился. ― Вампирам можно делать тату? Давай сделаем парные? ― Карлайл не прекращал смеяться, пока Сесилия продолжала с улыбкой смотреть на него. ― При всей любви к тебе, я не стану набивать Аида у себя на спине, ― хмыкнул Карлайл. ― Да это и невозможно. Сесилия будто бы разочарованно щелкнула языком, а после, чуть помедлив, наклонилась, чтобы поцеловать его. Она прикоснулась долгим, чувственным поцелуем. Приоткрыла рот, впуская холодный, жаждущий язык мужчины и отвечая со всей страстью и пылкостью, на которую она была способна. Страсть в ней зажигалась медленно и словно нехотя, куда ближе теперь была спокойная нежность. Сесилия никогда не чувствовала себя такой благодарной за то, что Карлайл понимал и принимал это. Когда она попыталась неловко поблагодарить его за это, ее теперь уже муж лишь удивленно переспросил, что она имеет в виду. Для него не происходило ничего особенного, что стоило бы ее отдельной благодарности. Карлайл обнял Сесилию так крепко, что у девушки перехватило дыхание. Мужчина закрыл глаза, зарываясь носом в черные волосы. Приятные запахи шоколадной выпечки и сладости ушли из ее аромата, оставив только юную строгость туберозы, кофе и бергамота. Как же ему не хватало этого запаха. Такого приятного, такого родного. Как же ему не хватало ее голоса, ее взгляда, улыбки… Сесилия изменилась. Слишком, чтобы этого не замечать. Она стала спокойнее, увереннее. Огонь, который пылал в ней так ярко и сжигал изнутри погас, превратился в спокойное пламя. Змея, что травила саму себя изнутри, потеряла свои клыки. Внешне она почти не изменилась, лишь стала больше похожа на здоровую себя, но внутри у нее что-то треснуло, разлетелось на мелкие осколки во что-то новое. Но Карлайла эти изменения били в самое сердце. Он, безусловно, был рад, что любимая девушка наконец исцелилась от болезни, что сводила ее с ума большую часть ее и так короткой жизни, что, наконец, она снова может улыбаться, смеяться, радоваться жизни. Но вместе с тем… Это была новая девушка. Похожа на его Сесилию, а все-таки другая. В ее взгляде к нему скользил интерес, который он видел, когда они только-только познакомились. Будто она понимала, что когда-то в прошлой жизни любила его, а теперь просто знала об этом, как о факте из своего прошлого. Сесилия не казалась отстранённой. Она была нежной и ласковой, была к нему близка. Они снова вместе гуляли по лесу, проводили время, за просмотром фильмов ― дома и в кинотеатре, ходили на свидания в разные рестораны. Он дарил ей подарки, наслаждался ее благодарной улыбкой. Но Карлайла не отпускало ощущение, что Сесилия только-только начинает его любить снова. Ее действия по отношению к нему были аккуратными, сдержанными, и только когда Карлайл показывал ей, что отвечает взаимностью, она становилась смелее. Учитывая, все происходящее, это была пустяковая цена. Карлайл не сильно переживал об этом. В конце концов, они действительно любили друг друга, и небольшая пауза не могла их развести по разные стороны. Сесилия тянулась к нему, и это оказалось очевидным, ей нравилось быть рядом с ним, нравилось касаться его и чувствовать касания. Еще раз пройти их любовь с самого начала ― такая ерунда. Сесилия теперь рядом. Живая, здоровая, постепенно расцветающая, и Карлайл был счастлив. ― Ты знаешь, я приняла кое-какое решение, ― вдруг проговорила она неуверенно, выпрямившись на его бедрах и чуть нервно заломив свои пальцы. Карлайл взял ее руку и прикоснулся тыльной стороне ладони холодными губами. ― Бьянка… Ты знаешь, я дважды не смогла закончить начатое и стать ее матерью не только по факту, но и по бумагам. Сейчас я знаю, что я готова как никогда. Я хочу попросить Джексона сделать документы на мою малышку. Карлайл погладил ее по лицу. ― Я рад, что ты чувствуешь себя достаточно сильной, чтобы сделать это, ― серьезно проговорил Карлайл. — Это важный шаг, и ты долго шла к нему. ― Не без твоего участия я дошла до этого, ― Каллен невесело усмехнулась. ― Могла бы идти дольше. Карлайл вспомнил, какой она вернулась из Итаки, вспомнил как медленно скатывалась в эту бездну на протяжении почти двух месяцев, как лежала без сил в кровати ― и все этого из-за того, что она приехала обратно в Форкс за Карлайлом. Так что если бы не он, то она могла стать матерью Бьянки еще раньше. ― Ты давно не носила эти браслеты, ― заметил Карлайл, приподнимая левую руку Сесилии. Знакомый широкий золотой браслет, под которым несколько лет назад прятала следы зубов Джексона. ― Почти все украшения в моей шкатулке принадлежат Авроре, ― вдруг ошарашила его брюнетка, тряхнув волосами. Она прикрыла глаза ― здоровая или нет, но воспоминания о давно погибшей подруге всегда причиняли боль. Здоровой, возможно, даже больше, ведь в депрессии боль смешивалась, терялась и казалась всеобъемлющей, а конкретные воспоминания ранили куда сильнее. Сесилия редко говорила об Авроре. Как редко говорила о Бьянке. Но значило ли это, что она не хранила их в сердце? Вовсе нет. Скрупулёзно и властно Сесилия оберегала каждый кусочек воспоминаний о них, а за Аврору хваталась так, что не могла забыть никакую мелочь. Она не допускала туда никого, разве что Джексона, который был там и знал, что случилось, видел, как это случилось и испытывал все вместе с ней. Но их имена, имя Аврора, были высечены у нее на сердце, и ничто не могло это изменить. ― Я же не сразу осознала, что хотя Авроры нет, а есть ребенок, которого она оставила, ― вдруг продолжила Сесилия, хотя Карлайл не ожидал, что она захочет развивать эту тему дальше. Обычно она предпочитала умалчивать что-то настолько личное, а если открывала ― то снимала с себя кожу. Но сейчас Карлайл видел ― больно все еще было, но теперь не так сильно. ― У меня было много ее вещей. Я лежала в них, кричала в них, спала в них. Они лежали вперемешку с моими, и мне казалось, что так она остается со мной. Мне иногда казалось, что я просыпаюсь от звука ее голоса, что она идет качать ребенка. И… однажды, это был даже не сон, а как… Не знаю… ― она запнулась, а потом продолжила. ― Будто я говорила с ней. Сидела в кухне и говорила с ней. Даже не помню, о чем, но я помню, что в конце она сказала мне: «Я оставляю ее тебе». И я только тогда вспомнила о Бьянке. О ребенке, который у меня теперь был. Она хмыкнула, потерла нос, и зажмурилась, чтобы не позволить слезам скатиться. Карлайл молча поглаживал ее по рукам, стараясь поддержать, потому что не знал, что можно сказать. «Мне жаль», ― но это было так глупо и мелочно. «Я сочувствую тебе», ― еще глупее. Сесилия слышала это все миллионы раз, наверняка ей не раз говорили эти слова и фразы. ― Я отнесла в церковь все ее вещи, ― продолжила Сесилия. ― А украшения не смогла. Джексон хотел их выкинуть, но я пообещала себе… нам обоим, что отдам их Бьянке, когда она вырастет. Я носила их, и сначала довольно часто, почти все вместе. Как цыганка, ― Каллен невесело рассмеялась. ― Мне хотелось влезть в каждую побрякушку, приклеить к себе, съесть, степлером к себе прикрепить, лишь бы не потерять. ― Ты скажешь Бьянке, что не ты ее родила? ― чуть удивленно спросил Каллен. Он никогда не думал об этом, ему казалось, что Сесилия не станет рассказывать Бьянке о ее родной матери. Не потому, что боялась или ревновала, а потому что не захочет делиться теми ужасами, которые тянулись от тех обстоятельствах, которые свели Аврору и с Джексоном, и с Сесилией, до рождения Бьянки и гибели ее матери. Это было личным ужасом Сесилии, и Карлайлу казалось, что она захочет нести это только вместе с Джексоном, не опустив такой крест на плечи своей первой дочери. ― Разумеется, ― чуть удивленно сказала Сесилия. ― Когда она подрастет, я расскажу ей правду. Скажу, что ее мать была моей подругой, что я любила ее, что мы должны были дружить до конца этой жизни, но она погибла. И обязательно скажу, что и Аврора, и Бьянка спасли меня. ― Но?.. Сесилия выдохнула. Карлайл, возможно, не знал о ней что-то, но хорошо читал ее эмоции, мысли и чувства. Особенно сейчас, когда Сесилия была как распахнутая книга, написанная для детей, и еще не успела составить новый план поведения. — Это была худшая мысль, в некотором роде даже хуже, чем то, что я виновата в смерти своего ребенка, ― Каллен чуть выдохнула. ― Я хотела ребенка. Встретила Аврору. И она погибла, давая жизнь ребенку, который теперь принадлежит мне, и… ― Сел, ― мягко остановил ее Карлайл, подаваясь вперед. Для него не было трудом выпрямиться самому и удержать ее. Он взял ее лицо в ладони и внимательно заглянул в серо-голубые глаза. ― Ты не виновата в том, что случилось. Ужасные вещи случаются с хорошими людьми. И ты не виновата в том, что случилось с твоей подругой. Ты любила ее, любила этого ребенка, и не могла желать смерти его матери. ― Почему ты так думаешь? ― Потому что ты знаешь каково это ― жить без матери, ― произнес Карлайл, заглядывая в лицо жены. ― Знаешь, каково это ― мать-чудовище. Ты бы ни за что не стала такой, как твоя мать, или хуже нее. Для тебя Бьянка была желанным ребенком, но ты любила их обеих так, что выбрала бы живую мать для Бьянки, чем себя для нее. Сесилия благодарно улыбнулась, и обняла Карлайла. Каллен обнял жену в ответ, поцеловал в висок. ― Спасибо, ― пробормотала она. ― Я люблю тебя, Карлайл. Ее голос едва заметно дрогнул, когда она произносила это, но Карлайл сделал вид, что не заметил. ― Я тоже люблю тебя. *** ― Я хочу быть там, где люди, Я хочу увидеть… Увидеть их танцующими… ― нечетко пропела Бьянка, прикрывая глаза, ближе прижимаясь к матери. Сесилия смотрела на экран, где русалочка под музыкальное сопровождение рассказывала о том, как хочет стать частью человеческого мира. Сегодня был по-настоящему ленивый день ― последняя неделя мая выдалась прохладной, а потом Сесилия и Бьянка большую часть времени проводили, закутавшись в огромный плед и с кучей сладостей просматривая почти всю диснеевскую фильмографию. ― Как они называются? Ах, да — ноги, ― усмехнулась Сесилия, ущипнув Бьянку за пятку, выглядывающую из-под пледа. Девочка вскрикнула и засмеялась, резво спрятав ножку под одеяло. ― Мама! ― возмущенно рассмеялась она, попытавшись пощекотать Сесилию по бокам, но Каллен увернулась. ― Так, смотрим мультфильм дальше! ― перехватив руку девочки и посадив ее ближе к себе. ― Попросим папу купить тебе русалочий хвост? ― Да! ― восторженно подпрыгнула на месте Бьянка. ― Только нужен большой… ― она развела руки, показывая предположительный большой размер описываемого предмета, и озабоченно нахмурилась, пытаясь вспомнить слово. ― Бассейн? ― Ага, ― довольно кивнула Бьянка. ― И там буду плюхаться… ― этим словом она с недавних пор стала заменять слово «плавать», которое по какой-то причине ей не нравилось. Бьянка плотнее подтолкнула под себя плед, словно заворачивала себя в лаваш, и довольно прижалась головой к плечу матери. Сесилия обняла ее, прикрывая глаза. Они досмотрели почти до середины мультика, когда входная дверь открылась, и Джексон недовольным рыком объявил, что пришел именно он. Сесилия поцеловала Бьянку в макушку и, пообещав, что скоро придет, выпуталась из пледа и, сказав, что принесет нарезанных фруктов, прошла на кухню. Она с трудом подавила вскрик, когда увидела, что на столе лежат три пальца Джексона. Мужчина стоял к ней боком, прижимая еще один палец к правой руке, и легкий треск оповещал о том, что палец возвращается на место. ― Что с тобой произошло? ― шепотом спросила Сесилия. Джексон резко повернулся, взглянув на нее кровавыми глазами, и Каллен показалось, что сейчас он разорвет ее ― столько ярости пылало в его глазах. Впрочем, споткнувшись с взволнованным серым взглядом, Мартелл заметно подостыл, сделал глубокий вдох и выдох. Он часто бывал в ярости, но никогда причиной его злости не была она. ― Каллены объяснили мне, что лучше не трогать Беллу, ― яростно прорычал он. ― Что? ― недоверчиво пробормотала Сесилия. Джексон оскалился. Каллен подошла к нему, чуть дрожащими руками взяла один из пальцев со стола и, помедлив, прижала к травмированной ладони. Палец тут же схватился, начав с легким треском заживать. ― То! ― выплюнул Джексон яростно, но не так громко, чтобы Бьянка услышала и испугалась. ― Отломали мне руки, пальцы вот до сих пор срастаются. А Эсми меня разочаровала… ― Почему? ― непонимающе спросила Сесилия. Конечно, она знала, что ее сестра, упав с лестницы, переломала руки и ноги таким же образом, что и она в свое время, но тогда ей было не до того, как это произошло. Возможно, у нее была мысль, что это было дело рук Джексона, но тогда у нее не было причин развивать ее, а сейчас ее это не волновало. Вероятно, волновало Калленов. Пока Джексон был с ней и с Бьянкой постоянно, у них не было возможности расставить границы, но сейчас дело можно было закрыть. ― Она ухаживала за Беллой, ― поморщился Джексон. ― Ты не знала? Пока Элис не могла быть рядом, Эсми буквально днями и ночами пропадала рядом с твоей сестрой, поддерживала и оберегала, ― он едва не сплюнул, но на его лице ярко проступало и отвращение, и разочарование. ― Аж тошно становится. ― Она тоже член их семьи. Она же с Эдвардом, ― неправдоподобно пробормотала Сесилия. Она отпустила руку и Джексон пошевелил сросшимися пальцами и, кивнув, приставил еще один палец к ладони. Сесилия взяла мизинец и тоже поставила его на месте. ― Вообще не волнует, ― жестко заявил Мартелл. ― Она не заслуживает такого отношения. ― Да отпусти ты это все, ― выдохнула Сесилия. Джексон упер в нее нечитаемый взгляд, и Сесилия на несколько секунд ощутила вину. Джексон так много сделала для нее, он так ярко горел для нее, он буквально был гневным воплощением всех ее эмоций ― и лишь потому, что она отравила его этим. ― Как ты все отпустила? ― медленно произнес он. ― Ты изменилась. Стала мягче, спокойнее. Того и гляди, простишь ее, ― презрительно хмыкнул Мартелл, и Сесилия тут же уставилась на него с ярко блеснувшими глазами. ― Простить ее? ― хмыкнула она. ― За то, что… ― Сесилия запнулась и едва заметно качнула головой. ― Такое не прощается и не забывается. Но я могу сделать вид, что Беллы не существует, вот и все. Всем станет от этого легче, ― она повела плечами, заглядывая в красные глаза Джексона, но ни капли понимания в них не было. Любовь вампира сложна, но месть вампира — это самая страшная вещь на свете. Особенно когда это месть за любимого человека. ― Мне не станет, ― заявил он. Он отнял руку, пошевелили зажившими пальцами, и благодарно поцеловал Сесилию в щеку. ― Не будет мне покоя, пока она не почувствует то же, что и ты, ― пробормотал он, опаляя щеку девушки ледяным дыханием. ― Ты что-то сказала Эдварду? ― вдруг весело спросил он. Другого покоробила бы такая резкая смена настроения, но Сесилия уже привыкшая к его порывам, резкости, неудержимости лишь удивленно пожала плечами. ― В каком смысле? ― Видел их мельком с Беллой. Он спрашивал, не приходил ли я к ней. Ты угрожала ему мною и не сказала мне? ― обвиняющее-игриво проговорил Мартелл, щелкнув челюстями. Сесилия хмыкнула, но на самом деле ей пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить, говорила ли она с Эдвардом за эти недели, и если да ― то о чем. ― Да, прости, я… ― Сесилия прокашлялась, прочистив горло, и наконец неуверенно проговорила. ― Я сказала, что ты изнасилуешь ее, если я попрошу. Наверное, он до сих пор в ужасе. Джексон молча уставился на нее. Потом поднял зажившую руку и погладил по макушке. Скользнул по длине волос, чуть сжал темную прядь, скользнул к уголку глаз, по щеке и замер. Сесилия положила пальцы ему на ладонь, чуть улыбнувшись. ― Ты бы хотела? ― спросил он проникновенно, нежно, как любовник, который спрашивал о том, готова ли она лечь с ним в постель. Совсем не как вампир, который был готов изнасиловать и разорвать кого-то лишь из-за того, что в момент слабости этого хотела любимая им девушка. Сесилия вдохнула, сжала его ладонь чуть крепче, будто боясь, что из-за ее дальнейших слов он мог отнять руку от ее лица и уйти. ― Джексон, несмотря на то что я не считаю себя изнасилованной Оскаром, я понимаю, что это ужасно, ― произнесла она. ― Я бы… Страх смерти сильнее смерти. Я не прошу тебя об этом. Не надо. Беллу это сломает, да. Но провести вечность рядом со мной ей будет страшнее. Джексон прижался чуть ближе, взял ее лицо в обе свои ладони. Внимательно вгляделся в серо-голубые глаза. ― Что с тобой? ― шепотом спросил он. ― Ты другая. Слишком другая, ― уже совсем другим, тихим и ласковым голосом добавил он, и она лишь кивнула, готовая пообещать что угодно, только бы он оставался рядом. Привычное «Все хорошо, я просто еще не пришла в себя после такой резкой смены внутри себя» чуть не сорвалось с ее губ. Она объясняла это Карлайлу, Джасперу, Розали ― всем, кто интересовался ее состоянием, и чуть не сказала то же самое Джексону, но… Но это был Джексон. Вампир, который видел ее в полном безумстве, бардаке, хаосе. Между ними не было ничего, что они не пережили, чтобы они не обсуждали ― и в ней не было чего-то того, что Джексон не видел. Гниль, тьма, боль… Так что нового Джексон мог услышать от нее? ― Чувствую себя как три года назад, ― пробормотала она. Сесилия попыталась увести взгляд, но Джексон удержал ее лицо в ладонях, проникновенно заглядывая в глаза. ― Когда Бьянка только-только у нас появилась и я начала поправляться после смерти Авроры. Светлая надежда, ― она выдохнула. ― И вместе с тем, я не чувствую вполовину так, как раньше. Будто я опять там, в нашей квартире, учусь ухаживать за ребенком вместе с тобой, и ни Калленов, ничего нет, ― Сесилия содрогнулась и добавила еще тише, чем до этого. ― И Карлайла тоже. ― Ты не любишь его больше? ― спокойно и профессионально, как настоящий психолог, поинтересовался Джексон. ― Люблю, ― возразила Сесилия быстро и уверенно. ― И хочу, чтобы он был счастлив. Но я чувствую, что сейчас это немного другое. Не знаю, как объяснить, ― она вздохнула. ― Я будто знаю, что люблю его и… Как если бы я перенеслась в прошлое, когда только переехала сюда, и знаю, что когда-то в будущем полюблю его, но еще не успела… Карлайл понимает, что не так, он не злится, ― она чуть помолчала, а потом яростно замотала головой. ― Но мне просто надо время, что полюбить его снова так сильно, как до всего этого. Она подняла взгляд и увидела, что Джексон внимательно вглядывается в ее глаза. Сесилия дала ему какую-то безумно важную информацию, и Джексон теперь обдумывал это. Он резко притянул ее к себе и сжал в объятиях. ― Может, не надо? ― шепотом пробормотал Мартелл. ― Не надо пытаться полюбить его снова? ― Джей… ― недоверчиво проговорила Сесилия, попытавшись выкрутиться из его рук, но Джексон лишь крепче сжал ладони и, опираясь на стол, привлек Сесилию ближе к себе. ― Здесь было так много боли, ― проговорил он. ― И все это было из-за него. Хватит, луна моя, хватит. Свон… ― Каллен, ― выдохнула Сесилия. ― Я теперь Каллен, Джексон. Свон ― фамилия моего отца. Но Мартелл — это моя кровь, ― она крепко сжала его предплечья, решительно заглядывая в кровавые глаза. ― Ты моя кровь, Джервэйс. И я всегда буду любить тебя. Но он — часть моей судьбы. Я понятия не имею, что должно произойти, чтобы я оставила его. ― Сел… Я не набиваюсь тебе в мужья, ― Джексон усмехнулся. ― Я не хочу быть твоим любовником, твоим возлюбленным. Любовь, такая любовь, может пройти. Но я ― твой брат, ― он чуть встряхнул. ― Твой отец, брат, защитник, заступник, мститель. Я… я просто хочу, чтобы ты была всегда счастлива, пожалуйста. ― Я буду, ― твердо заявила Сесилия. ― С ним. С тобой. С Бьянкой. Джексон хмыкнул, а потом внезапно опустил взгляд на рубашку Сесилии. Большая черная мужская рубашка, завязанная на талии и открывающая плечи. ― Ты надеваешь мою одежду, ― заметил Мартелл. ― Не его. ― Джексон… ― Я ничего не скажу, не бойся, ― выдохнул вампир. ― Но это… это так странно. У тебя другой взгляд. А образ девушки из двухтысячных. Сесилия вздрогнула. Джексон поцеловал ее в кончик носа и отпустил руку. ―И всем правилам назло, я дышу под водой. И вопреки всем законам, я снова живой, ― проговорил Джексон, и рассмеялся. Сесилия уставилась на него с непониманием, но Джексон продолжал улыбаться. Сесилия хотела что-то сказать, но остановилась, заметив, что Мартелл едва не дрожал. Она медленно подняла руки и обняла его, чувствуя, как ледяные ладони тут же коснулись ее спины, чтобы прижать ближе. На глубине, наедине с собой. Словно во сне всё, словно всё не со мной. Вечный покой, слишком выход простой, но если и уходит, то только с поднятой головой, только достойно. ― Я сама выбрала путь воина, ― прошептала Сесилия в крепкую ледяную мужскую грудь. ― Довольно ныть уже, мне негоже.