Оттепель

Ну какой же красивый, думал я, пока пытался расфокусировать свой взгляд достаточно, чтобы казалось, что я смотрю мимо него вдаль задумавшись. Он даже головы не поднял, а я все пытался, пока не выдохнул с той примесью безысходности и скуки, которая ударилась об останки лимона в сервизной чашке, потом о её ободок, и едва колыхнула прядь рядом с его ушной раковиной. Вот тогда он вскинулся, и сразу на меня. Сколько бы не была непостоянна и эмоциональна и восприимчива ко всему (кроме смерти Банни) эта натура, глаза его вечно попадали точно в цель, не колеблясь, не размениваясь по мелочам, и назойливым водяным отблеском, какие бывают при близорукости, оставались на предмете изучения. Он не открыл рта, просто носом передернул, своим кроличьим носом. Видимо, мой взгляд был достаточно нечитаем, в равной степени задумчив и что там ещё можно найти, так что он просто вернулся к разбросанным по абзацам вишневым лепесткам. Я пытался читать и переводить своё, но это была ужасная идея - надеяться на возможность поработать здесь. Мне как Генри, видимо, в пору по теням и мускату коридоров плестись на веранду ночью, чтобы с кофейником на пару готовиться к занятиям, дрожа от холода. Весна в этом году прохладная, но нестерпимо свежая, особенно ночами, что зубы сводит. Нам несколько раз за прошлую неделю пришлось растапливать камин, вокруг которого мы, в теннисных свитерах на наивно выбранные с утра льняные рубашки, с китайскими чашечками размером с половинку абрикоса (у Френсиса на одну ладонь помещается три чашечки) - заварены розовые бутоны и кизил - сидим прямо на полу, и отогреваемся. Потом, ближе к полуночи, Чарльзу надоедает этот "детский сад", и он выуживает откуда-нибудь виски, и я уже не могу с полной уверенностью сказать, хороший ли он, но млеем мы окончательно, так что Камилла обычно вылезает из-под вышитых георгинов и снимает свитер, чтобы мы все ещё раз полюбовались её красивым платьем с завязками на спине. Мы с Френсисом сегодня тайно убежали к пруду учиться. Он такой серьёзный был, как ребёнок - мол, давай, Генри все равно, он уже и так на пять языков впереди, - брови поднимает, "понимаешь о чем я?" - а мы опять будем сидеть и половину залогов понимать только в теории. Ричард! Мы встали пораньше, и даже Генри я не видел, взяли только сэндвичей с ветчиной и ушли. Было тепло, солнце бархатом лилось, но мы пристроились на каменном краю бассейна с карпами, и я ногой то и дело награждал кого нибудь из них пинками в выхолощено-белые гладкие брюшка. Несмотря на то что я так и не продвинулся ни на страницу, сидеть здесь было одно удовольствие. Я посмотрел на часы - двенадцать по полудни - Камилла и Чарльз наверняка только что проснулись, о Генри я мог только гадать. Я от всей души надеялся, что он не заметил нас, слишком уж меня пьянило это одиночество и чувство разделённой на двоих тайны. Как будто я забрёл в заброшенный, до сих пор удивительно красивый сад, и обнаружил там старинную статую. Дышащую, обрамлённую годами одиночества и толчеей лет, не коснувшихся её овитого вьюнками тела. Отражается себе в невесомой водной глади, разрешает бабочкам вить куколки между пальцев. Френсис делит сэндвич напополам, и я только сейчас вспоминаю, что мы не завтракали. Как будто инстинктивно, он произносит: - Это тайный бассейн моей двоюродной бабули, она мне сама его показала когда я был маленький. Выглядит non comme il faut, но зато только здесь остались карпы. - Привычка, которую возможно приобрести лишь при жизни в высшем обществе - как по команде, как если бы мы встретились на вечеринке. Чтобы не молчать, пустяк для обсуждения продолжительностью не дольше пары минут. А потом он исчезает в толпе. Недавнее молчание было для меня вполне уютным. Мы могли не разговаривать часами, и я бы соврал, если бы сказал что оно не было лучше разговоров. - Думаешь, остальные не найдут нас? - А мы что, прячемся? - По лисьи блеснули зрачки, он откусил ещё. Я улыбнулся. - Близнецы ещё в постели, Генри думает что в постели мы. Кроме того, никто не пойдёт нас искать - сейчас такое марево. С этими словами он снял ботинки, подвернул штанины, и опустил кончик большого пальца в воду. Затем, как бы прислушиваясь, окунул всю стопу - жемчужная кожа извивалась в холодных неподвижных нитях. С минуту я рассматривал вишневые лепестки на ветру, поражённый, как они похожи на те, что я видел у Ван Гога. В Плано меня окружали в основном апельсиновые деревья и акации, а на заднем дворе у нас росла яблоня, которая никогда не плодоносила. Березы - молочные пальцы хемпденских приведений - всякий раз поднимали мне настроение и не надоедали глазу. Не стоит и говорить, в каком восторге я был от разнообразия флоры здесь. Вечером мы все собрались на веранде смотреть как Генри и Чарльз играют в крокет. Высокую фигуру первого было практически невозможно упустить из виду: вороные кудри не исчезали даже вдалеке. Чарльз же, благодаря своей почти альбиноской внешности, чуть не сливался с метёлками тростника и пожелтевшей травой. Нам, расположившимся за пару десятков футов, было по большей части предоставлено небо - облепихово-розовое, в занимающихся сумерках. Камилла курила, мы с ней сидели в креслах, овитые виноградом и дымом, а Френсис, облокотившись о деревянные перила, то и дело что-то кричал Чарльзу. Генри выигрывал. - Чарльз, подпрыгни! Нам не видно где ты! Несмотря на то что комментарий мог быть настолько же обидным для Камиллы ввиду их почти абсолютного сходства (за исключением длины волос и изгибов рук), она только присвистнула, когда глухой удар молотка послышался из-за дальней клумбы. Френсис выудил из полов вязаного кимоно монокль, и поспешно пристроил его на правый глаз. - Заканчивайте! - крикнула Камилла, слегка подавшись вперёд, - Генри, отстань от него. Я отсюда почувствовал, как он дернул бровью. Ответа не последовало. Чарльз прыгает, но после ужина - длинный прыжок гепарда от фортепианного табурета до вышитой дубовыми листочками кушетки, на которой полулежит Френсис с "Люсиадами". Мы с Генри играем в карты, и для меня остаётся загадкой, как ему удаётся запоминать все предыдущие ходы. Я проигрываю уже в третий раз, но это ничего, потому что он зовет меня "достойным соперником". Может быть, ему здесь просто легче дышится. Генри целыми днями мягко перемещается с террасы в свою спальню на втором этаже и обратно, невесомо путешествуя в прохладе десятков портретов на стенах и растений в горшках, как приведение. Карты немилосердно разлетаются по малахиту столешницы, и он терпеливо формирует из них новые стопки. Я смотрю как Чарльз устраивается между чужих коленей, тянет за рукава, сам путается в душистой ткани. Софа видимо слишком узкая для двоих, поэтому Френсису приходится ломаться, пристраивать книгу на полу с чертыханием. Генри кашляет. Я забираю трёх вальтов. Камилла не утруждает себя задуванием свечей. Тихое "спокойной ночи", белые озерца ног на полу. Генри позволяет мне выиграть последний кон, довольно очевидно, но все равно приятно. Я собираю карты. Френсис вылезает из-под чужих волос-локтей-дыхания, покидает кушетку, гасит свечи. Слышно как вырывается воздух из его рта. Когда он вытягивается, разминает колени и плечи, я думаю что он сам не на пламя, а на ладан дышит. - До завтра? - слышу звук собственного голоса. - Я не смогу уснуть, слишком долго валялся. Не хочешь пройтись? Мы не потрудились покинуть библиотеку как можно тише, но Чарльз все равно не проснулся. Ночь была на удивление светлой - как я позже выяснил, мы вышли из дома уже когда начинало светать. Воздух был свеж и прохладен. Обычно он пахнет по-особому, но я этого не заметил, потому что здесь этот аромат витал всегда. Мёд росы. Сонные яблони. Пустые пруды. Ясное небо. Все вокруг было пусто, и хотя за нашими спинами спал дом, полный людей, я чувствовал себя так, будто не должен находиться в этом месте, будто есть в этом что то незаконное, и не надо было мне вестись на разгуливающих по траве павлинов и тайно сюда проникать. Мы слонялись по изгибам холмов по колено в ромашке и зверобое, и болтали о жизни. Буквально вспоминали разные истории из детства, и я не заметил как это переросло в соревнование "чьё воспоминание гаже". Уверен, Френсис качнулся в эту сторону только потому что ощущал тот разрыв между детством паршивого среднего класса на юге Калифорнии и своим - выхолощенным морозами нью-йоркских зим, тихим и прекрасным, как в "Фанни и Александре". Нас, в общем, объединяло лишь то, что и его, и моим родителям было в равной степени на нас плевать - только мама Френсиса истерично пыталась это скрыть, а мой отец любил повторять свой девиз: "восемнадцать - вон из дома". Впрочем, я был вполне удовлетворён моим нынешним приютом - коконом из шелестящих сиреней, разговоров, и нежного алкогольного дурмана. - Танцы в мире том, воспоминаний золотых... Счастливей нету лжи. - я напевал себе под нос пока мы спускались вниз по небольшому склону. Френсис едва касался ногами земли и шёл впереди. Повторяя строчку ещё раз, я почувствовал как между моих губ вздувается и мгновенно лопается пузырь. Я не успел дотронуться до рта пальцами и замер на полпути, потому что Френсис окликнул меня: - Ричард, у тебя кровь? В рот уже просочилось достаточно, чтобы я почувствовал знакомую тягучую соль. Губа, которую я жевал всю дорогу, треснула по старому шву. Я продолжал неподвижно стоять, облака над вязами почти полностью покрылись мальвовой испариной. Когда он подошёл ко мне - преувеличенно медленно, туша рукавами свечи колокольчиков - я уже по шею был в крови. Чувствовалось, как она багровым ужом ползёт вниз. - Ричард, - холодные пальцы упали мне на шею, Френсис одной рукой придерживал мою голову, а вторая исчезла в его нагрудном кармане. - Ричард, матерь божья... Не опускай голову. Через секунду он извлёк оттуда платок с вышитыми по краю инициалами. Резко расправив его, он провёл тканью по моей шее и подбородку. Я только удивлялся, откуда взялось такое количество крови. Мне было не ясно, останавливается она или нет, потому что от подбородка и ниже вся кожа уже запечаталась красной плёнкой. Я застыл, чтобы не заляпать рубашку. Рот был полон крови, меня тошнило от её металлического привкуса. - Это глупость, Френсис, не надо. - Не говори пока, ладно? Теперь я представляю, что люди имеют в виду когда говорят о боге, пожирающем гранат их жизни. У него такие тонкие руки. Вязь суставов и изгибов, хлопковая кожа. Каждый раз когда он невзначай касался моего предплечья, я, как в сказке, чувствовал будто это эфемерная ветка мирта или черемухи скользит по моей руке, и каждый раз я инстинктивно вёл носом вслед, голова сама поворачивалась за ней. Сейчас я едва не умирал, ощущая как мой затылок медленно оплетает лавр. Въедается нежными стеблями прямо в череп. Цвета акациевых бутонов, разливающиеся спокойным мягким светом сплетения. Настоящий бальзам для усталых глаз. Как смотреть на траву или океан, чтобы он заполнял все твоё поле зрения, после чтения при слабом свете. Френсис не мог писать шариковыми ручками, поэтому на изгибе большого и указательного пальца правой руки у него вечно темнело побледневшее чернильное пятнышко. Ещё пара по самой середине ладони и у запястья. Каждый раз когда мне удавалось ловить его правую руку - шутя, или пока он протягивал мне сигарету - стоило моему взгляду задержаться на ней чуть дольше, он тут же, будто стыдясь, прятал её в карман или сжимал в кулак. Некая брезгливость к самому себе. Неверная чечетка капель дождя по ступеням, или это его пальцы стучат. Я никак не мог понять. - И на какого из богов я похож? - произнёс я, чудом не захлебнувшись в кровавой слюне, подступившей к гортани. Его большой палец проскользнул к кромке моей нижней губы. Чужие зрачки всего на секунду юркнули к моим глазам. Френсис хмурился и то и дело перехватывал платок, чтобы очистить меня. От этого ткань комкалась и мокла в его руке, и я не мог не заметить как окрасилась боковая часть его пальцев. Подул ветер. Завозились яблоневые почки и ожившие листья винограда. - Ну хватит, Francois, все в порядке. Ты весь испачкался. - Я укусил его за палец. Он отдернул руку, его брови взметнулись вверх. С какой-то спокойной злостью и непониманием Френсис посмотрел мне в лицо. Красные волосы колыхались на ветру. - Большее, что я могу тебе дать - это сходство с лисенком, который сгрыз тому мальчику все внутренности. - Кончик чужого носа летит вверх. Обиделся. Моя любимая картина: ветер, влажная трава, пустой бассейн на заднем плане с полумертвым пластиковым фламинго. Френсис помятый и розовый по щекам, кисти неприлично белые на фоне желтушной травы и чёрной земли. В темно-сером вязаном кимоно с засученными рукавами и огромными карманами, из одного из которых выглядывает ужасно белый обрывок носового платка, перепачканного моей кровью. По возвращении в Хэмпден я принялся за перевод Платона с таким усердием, что почти не замечал как ночь сменяет день. Сделать нужно было ужасно много, а до конца каникул оставалась всего пара дней. Однако, хоть с остальными я и не виделся с того момента как Генри на прощание посигналил мне и укатил прочь, я чувствовал, что был единственным кто страдает. Как-то вечером меня даже посетила мысль на проверку завалиться в общинный бар и встретить там Чарльза. Он, как и Френсис, мог прогулять недели, а потом за несколько часов до занятий состряпать нужный перевод с комментарием. В итоге в среду, едва облака опушились занимавшимся солнцем, я оставил окно в комнате открытым и пошёл в общины - купить поесть, потому что чувствовал, что не доживу до завтрака. В коридорах было пусто и уютно, и единственным источником шума был подрагивающий кофейный автомат. Просто от нечего делать, истратив четвертак на стаканчик, я пустился обследовать нижний этаж общин. Это оказалось идеей хуже некуда, когда я заглянул в комнату отдыха. Телик в этот раз наэлектризовано шелушился, на одном из диванов имелось внушительное пятно жидкости. Рядом кто-то потерял пару монет, и я, только потянувшись за ними, осознал, в какой комнате нахожусь. Это здесь мы с Банни поздно ночью смотрели Лорэла и Харди. Не успев переступить порог, я в шоке отшатнулся и едва не выронил кофе. По плечам мигом пробежал озноб, и я поспешил убраться из общин, едва не бегом преодолевая лестницу. Мысль о возможном заработке в двадцать центов вылетела у меня из головы как и весь воздух, и следующее что я почувствовал был только жар напитка на ладони под яблоней в паре десятков футов от здания. С минуту я рассматривал траву и переминался с ноги на ногу. Меня тошнило, я недоумевал. Из собственного окна я могу круглосуточно видеть окно комнаты Банни, у меня в столе лежит томик Милтона с надписью "Эдмунд Коркоран" на титульном листе, я провожу семь дней в неделю с человеком, который буквально столкнул его с обрыва. Я успешно избежал преследования полиции и свободен от всяческих подозрений на свой счет. Я довольно быстро засыпаю. Выстраивая эту мешанину в голове в ровные пункты, я не мог понять, почему же спустя год после случившегося, уже, казалось бы, научившись жить с этим, меня так ударило осознание всего места действия. Нет, я не считал себя невиновным и совсем очистившимся, но мне не было так мучительно плохо уже много месяцев. Я смеялся над шутками и ходил на вечеринки, а образ Банни лишь изредка маячил в зеркале и обозначался периферийным зрением между берёз. Я жил с ним как живут со слепотой. Мерзко, паршиво до тошноты, ты же знал, что так и будет, но ничего другого кроме как привыкнуть не остаётся. Минуты отчаяния случаются только иногда - когда отрываешься от книги и ничего не можешь различить за окном. Более менее вернувшись к нормальному сердцебиению, я двинулся дальше. Мои туфли совсем не подходили для прогулок по росе и носки безбожно намокли, а свитер был слишком крупной вязки чтобы согреть. Однако меня пленила бесстыдная свежесть молодого майского утра и я скоро оказался у пруда за Монмутом. Стало васильково-светло, солнце уже вовсю светило, и я пошёл дальше, и не заметил как догулял до дома близнецов. Я не носил часов и время мне узнать было негде, но я решил что сейчас уже не так рано и они не обидятся если я их разбужу. Как оказалось, из трёх человек в доме спала только Камилла. Дверь мне открыл почти правдоподобно бодрый Чарльз. - Доброе утро, Ричард. Я разулся и прошёл вслед за ним. В гостиной за столом сидел Френсис и намазывал масло на хлеб. Он необычно широко развалился - как ядовитая лягушка, раскидал свои длинные босые ноги и из-за стола виднелись только глаза. Пол под ним был густо завален исписанной бумагой, и по-детски белые столовые салфетки украшали пятна чернил. На возвышении кофейник источал пар, а рядом имелось чистое фарфоровое блюдце - Чарльз встретил меня с ним в руках: вероятно, выбрасывал окурки. - Здравствуй, Ричард! - Френсис улыбнулся и приветственно взмахнул бутербродом. - Будешь завтракать? - Тихо, Francois. - Чарльз указал на стену и вернулся на своё место. Он сидел сбоку, а Френсис прямо перед окном, и сзади тот подсвечивался благодатным огнём, как посланник божий. Я протиснулся к дивану, и, чтобы сесть, двумя пальцами приподнял чужую ногу за пятку, отчего Френсис мелко вздрогнул. Я устроил её между своих коленей. - Успеваете? Мне передали чашку. - Вполне, - сказал Чарльз. - Осталось только найти все части и скомпоновать их в одно целое. Заметив мой безнадёжный вид и то, как я оглядываю измаранные листы, голос подал Френсис: - Да, наши методы довольно специфичны. Но результат превзойдёт вас всех на голову. - То есть помощь не нужна? - Вообще-то, - Чарльз вытянул руку, посмотрел на часы, - ты бы очень выручил. Мы тут совсем забыли о времени. Он перегнулся через стол за ручкой, и расстегнутым рукавом рубашки угодил в стеклянную розетку с вареньем. - Черт. Френсис завозился и приподнялся, хлопая по карманам штанов. Очевидно, он искал клочок ткани чтобы очистить рубашку, хотя по-моему было легче просто наклониться за скомканной бумагой вниз. Я отхлебнул кофе, так как не понимал, какой от меня в данной ситуации может быть прок. Было бы смешно, если бы Френсис и правда нашёл салфетку и стал бы чистить Чарльза как меня в тот день - такая вот мама-гусыня курильщика. Ещё веселее было то, что второй действительно продолжал терпеливо сидеть и ждать, пока черника язвой въедалась в рукав. Кофе был вкусный - совсем не та общинная чушь. Я ел бутерброд и грелся на солнце. - А, вот. - Я заметил как чужие пальцы тянут кружева. Чарльз уже протянул руку, но тут Френсис резко захлопнул полу пиджака, и отдёрнул кисть. - Нет, это подкладка. У меня нет. Сходи лучше в ванную. - И разбуди Камиллу? Нет уж. - Испачканный рукав был закатан ещё туже, и Чарльз принялся искать нужный листок чтоб показать мне. Френсис опустил ладонь на глаза избегая смотреть в мою сторону. Я спрятал улыбку в чашке. Отсюда мне было прекрасно видно, что во внутреннем кармане у него лежал тот самый испорченный моей кровью платок.