"И не мне судить твоих демонов - их, поверь, и у меня множество"

В комнате темно. Разве что луна светит в давно немытое окно, и Игорь машинально думает, что надо бы вымыть, и забывает об этом практически сразу. Им сейчас и не нужен свет. Именно им. Обоим. Волков сидит на полу, как и сам Гром, смотря в темноту. Игорю интересно, что он там видит… …хотя он знает ответ. И Волков тоже знает, когда ловит Игоря на таком же смотрении. Не всё можно отнести самым близким. Ни Разумовскому, ни Юльке… Они хорошие. Очень. И слушать будут. И даже попытаются понять. Но им это не нужно. Не потому, что слабые, а потому что не надо лезть в эту грязь и кровь. Им хватает своих проблем. Игорю можно. И Олегу тоже. Они поймут. И поэтому они сидят на полу громовской квартиры. Между ними бутылки – одна полупустая, другая на три четверти полная. Не так-то и нужен им алкоголь, так, символически… Словно они пытаются оправдать в своих глазах этот разговор. Придать ему какой-то антураж. На самом деле память просто иногда берёт за горло. Каждый из них был на войне. Да и есть, всё ещё есть, просто война у каждого своя. До конца с неё никогда не приходят, это правда. Разумовский не был, и Юльке там делать нечего, совсем, но Игорь – был, и Волков был. И поэтому они говорят. Волков рассказывает о Сирии. Об армии вообще. О хриплых командах вперемешку с матами, о том, как это – плясать на адреналине и какой накатывает отходняк потом. О мудаках-нанимателях, и сам же усмехается – мол, стал наёмником, так не удивляйся, жизнь такая, для чистых дел их не нанимают… Об этих самых делах – не всё, но подробности Игорь не спрашивает. Игорь помнит, как в прошлый такой раз Волков рассказал о том, как пристрелил своих же двух бойцов, изнасиловавших местную девчонку. Ангелами команда Волкова не была, но насилие было запрещено железно. После этого усвоили все. Есть вещи, которые ты не станешь делать, даже если ты по уши в грязи и крови. Игорь знает, как это. И тоже рассказывает – короткими, рваными фразами. О взяточниках-коллегах, о следователях, которым наплевать на то, что они в деле пишут, о простых операх, которые пашут за копейки и получают за свою работу в основном плевки в спину, о тощей наркоманке, которая уже ничего не боялась и как-то помогла Игорю раскрутить одну неприятную историю. Умерла вскоре, жаль было девчонку, хоть и дура – лезть в наркотики… Они смотрели в одну бездну. И она смотрела на них в ответ. Они говорят о смерти, крови, о том, как больно, когда в тебя стреляют, и как страшно, что новый вдох ты уже не сделаешь, и как тошно на самом деле становится, когда видишь, как ломается тот, что ещё вчера казался железным – потому что знаешь, что такое может быть и с тобой. У каждого свой предел. И каждый ищет, за что ему удержаться. Волков, это Гром знает, держался за память о Сергее. Ушёл на столько лет, но помнил и верил… Любил. Любит. Гром знает про это. Он не понимает, но ему плевать, пока это не нарушает закон. Он знает, как это, когда любишь. Теперь знает. И именно потому, что любишь, не потащишь за собой в эту память. Не надо. Им – не надо. Проще вот так, в темноте и под водку, которая на самом деле почти не выпита. Так… просто чтобы прогнать комок в горле. Волков рассказывает о мальчишке, стрелявшем в него с воплем «Аллах Акбар». После этого и пришла грёбаная похоронка, никто не думал, что Волков выживет. А он просто слишком хотел жить. И навсегда запомнил, что дети – одни из самых опасных противников. Их ведь никто не воспринимает всерьёз. Игорь, давясь словами, рассказывает о том своём напарнике. О снеге на лице и о грёбаном шарфе, который почему-то застрял в горле, как комок. Он хотел бы заплакать, но он давно этого не умеет. Волков не говорит ничего, просто накрывает на минуту ладонь Игоря своей. Научился на своём Серёжке, пытается разозлиться Игорь, но не может, потому что в горле опять комок, и прогнать его получается только глотком водки. Потому что от чужой ладони на руке тепло где-то внутри. Они не напарники. Они не друзья. Они вообще, строго говоря, друг другу никто. И ни один из них не сможет поэтому предать другого. Они просто сидят в темноте запущенной квартиры, деля на двоих память о том, что хочешь забыть и никогда не сможешь.