Гибель из недр

      Сведения о том, что семидесятилетний Аптон Мезер умер в своем доме, поступили к нам в мае 1953 года. Старик жил в своем доме затворником еще с тех времен, когда округ Аркхема содрогнуло чудовищное землетрясение двадцать пятого года. В те времена он, так же как и я, служил полицейским в отделении на Варлен стрит, что на южной окраине, но после вышесказанных событий произошло нечто, что заставило его стать едва ли не сумасшедшим и уволиться, несмотря на то, что был он в те времена капитаном. Вместе с ним тогда сошло с ума еще восемь человек, однако чья участь была куда печальней. Все они служили в одной части и после того, как выехали на один из вызовов, вернулись бледные и молчаливые, не проронив ни слова. Сколько бы доктора и психиатры с ними не говорили, всем им словно бы стерли память на тот промежуток времени. Этот вопрос так и не был разгадан, и все мы думали, что последний живой человек, кто участвовал в той экспедиции, а точнее сам старик Аптон Мезер, унесет с собой эту тайну в могилу. Сейчас я думаю, что то было бы к лучшему, но тогда мы были полны любопытства и с охотой поехали в усадьбу старика Мезера.       Несмотря на то, что служил он на юге, как уже было мной выше сказано, после печально известных событий он переехал в другую часть города, точнее к виллам Эйлсбери, где поселился в обветшалом доме, который он выкупил за какие-то гроши. У самого Аптона семьи не было, и даже родители к тому времени уже смиренно лежали под землей, так что его внезапный переезд не вызвал слишком уж бурные речи. В своем новом доме старик жил затворником, и если к нему и приходили, то встречал он их без доли гостеприимства, которое даже граничило с нескрываемым нежеланием впускать таковых к себе в обитель одиночества. Те же, кому все-таки удавалось попасть в дом Аптона, говорили о странных звуках, раздававшихся по всему дому даже в те моменты, когда сгорбившийся хозяин сидел напротив. Чаще всего, старик звал своих непрошенных гостей на кухню, расположенную на первом этаже и в коей он и проводил большую часть своего времени, расположившись в кресле-качалке в углу темной, без единого окна комнаты.       Однако совсем небольшое количество людей, которым удалось побывать на втором этаже, к коему вела резная лестница из темного дуба с фигурками панов и других странных созданий, говорили, что тот самый второй этаж — это одна большая библиотека, уставленная ящиками, шкафами и коробками, что были доверху забиты всякого рода книгами. Владелец дома не любил, когда в его хранилище, сравнимом с коллекцией малой библиотеки Мискатоникского университета, заходил кто-либо помимо его самого, да его тощего слуги, что был и вовсе неграмотен и явно ничего не мог поведать обществу, хоть проведет он там четверть века. Люди, кто все-таки видел ту комнату, сразу говорили о нескольких книгах: таких, как ужасный Некрономикон, копию которого старик Мезер снял с одного из его изданий в Буэнос-Айресе; книга Эйбона, написание которой, по самым смелым догадкам, датируется еще Гипербореей; Песни Дхолов, Сокровенные культы Фон Юнца, некоторые из частей Пнакотикстих рукописей, если быть точнее, восьмая и пятая, повествующие о страшном полубоге Ран-Теготе, некогда правящего в северных широтах, и даже та невыразимая книга, найденная на месте самоубийства Говарда Ниченса в Порту-Велью и переведенная им же. Тарнул-Тартогул, чье содержание никто из нас не решился прочесть в размере и страницы.       Знав все это, мы с энтузиазмом взялись за осмотр обветшалого дома. Когда мы прибыли на место, то сразу поднялись в подпотолочную библиотеку, уделив трупу не более минуты. Именно здесь и начались те события, из-за которых я решил написать сию рукопись. На втором этаже, вопреки всеобщему заблуждению, располагалась отнюдь не только хранилище книг, что и впрямь занимало большее его пространство, но в северном углу, который был сокрыт от взгляда небольшой ширмой бледно-телесного цвета, непонятно зачем здесь поставленной, располагался небольшой письменный стол и кресло, что в купе с другими предметами, так или иначе с этим связными, создавали некое подобие кабинета. На столе беспорядочно лежали кипы бумаг, кое-где залитые чернилами так, что прочтение тех частей становилось попросту невозможным. Именно к этим записям сразу и был прикован наш взгляд.       В тот же час мы покинули дом вместе с рукописью в руках. На данный момент она хранится в одной из ячеек, как одна из улик, однако, закончив писать это, я планирую избавиться от них и свалить все на жирдяя Тревора. Может, хоть сейчас получит по заслугам.       Лишь раз прочитав тот текст, я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. Ныне я хочу поведать его вам, ибо более не могу держать это в себе. И этот излив души постигнет та же участь, что и рукопись старика Мезера, будь тот проклят.       «Началом своего безумия я по праву считаю ту ночь на пятое апреля 1925 года. Однако действия, произошедшие тогда, будут завершать сей рассказ, а вовсе не начинать. Начну же я с дьявольского землетрясения, произошедшего за месяц до вышесказанных событий. В тот день казалось, что разверзнутся сами горы Медоу, содрогаясь в немыслимых по силе толчках. Учитывая то, что мы находились едва ли не в середине Североамериканской плиты, землетрясения никогда для нас не было чем-то обыденным, а ежели они и случались, то их последствий невозможно было заметить вовсе. Однако тот раз был совсем другим. Сейчас я думаю, что по всё набирающей популярность системе исчисления оно составляло все девять баллов. Некоторые неграмотные еретики даже подумали, что пришел суд божий, когда сама земля сотряслась и сократилась в мощных толчках. Хоть эпицентр, как определили геологи, и находился в южных лесах, издревле славящихся сказаниями о ведьмах и химерах, даже в Провиденсе несколько зданий были безвозвратно утеряны, а в Бостоне дети проснулись в колыбелях от вибрации в ранние, предрассветные часы. Нечего и говорить, что южная половина Аркхема была разрушена и превращена в совсем непригодную труху. Из места, где я жил, прежней осталась только старинная церковь, а все остальное есть лишь переделка. Стоит ли упоминать о жертвах, чье число перевалило за триста человек сразу через час после случившегося. Больницы по всему штату полнились людьми с переломами, ранами на половину тела и даже оторванными в порыве стихии конечностями. Но самое ужасное и необъяснимое, что ученые до сих пор не в силах понять, является недолгое существование того дьявольского каньона, что был в эпицентре землетрясения и позже непонятным образом стянулся, словно бы за тот вечер мгновением прошли миллионы лет тектонического движения.       Тогда мне было сорок два года, и служил я в пятом отделении на Варлен стрит, моей малой родине. И сразу после окончания того немыслимого ада я в сопровождении нескольких своих подопечных отправились в небольшую деревушку на юге, один бог знает как оставшуюся едва побитой. Места те звались Рокланд, что отлично передавало их каменную местность. Лишь несколько десятков километров квадратных там стелились редкие леса, преимущественно состоящие из трухлявых дубов, чьи кроны переплетались густыми ветвями, создавая исполинские арки, не пропускающие ни малейшего лучика света, посаженных еще до того, как в кладку дома Бишопов, что в Данвиче, заложили первый камень. Саму же деревушку издревле нарекли Вичхиллс, хотя и ведьм там не было со времен последнего Сейлемского суда, название плотно вошло в лексикон окрестных мест, а тамошние жители и вовсе перестали обращать на это внимания, все сильнее перенимая это название, используя его и все больше забывая исконное название Джаджлин. Еще стоило бы упомянуть, что вопреки печальной тенденции, впрочем вполне обычной для задворок Новой Англии, в жителях той деревни невозможно было увидеть следов вырождения, более чем привычных для Данвича, Кингспорта, Инсмута и даже восточной части Аркхема.       Всю дорогу до туда мы невольно удивлялись пейзажам, разительно отличавшимся от таковых на Западе. Степь стелилась до самого горизонта, не прерываясь и на мельчайшие овраги или кочки. Нечего и говорить о холмах, оставшихся куда севернее. Из раза в раз на горизонте все реже виднелись узкие столбики сосен, отдавая свои владения неуклюжим и громоздким стволам кривых дубов, всяко старше нас и даже преданий, ходивших о здешних лесах. Пару раз, уже ближе к Вичхиллсу мы видели каменные кольца, из-за которых этому месту и дали его нынешнее название, и которые многие века отталкивали неграмотный люд. Ведь по их поверьям, такие камни, расположи их на нужных местах и соверши на них правильные знаки, притягивают всякого рода нечисть, которую не увидеть обычным взглядом. Честно сказать, атмосфера в тех кругах и вправду на редкость странная, словно бы сам воздух там гуще и полнится чем-то необъяснимым.       Приехали мы уже когда солнце коснулось недосягаемой кромки горизонта на фоне небольшой рощи. По песчаной дороги наша машина остановилась у небольшой церквушки с привычными тремя порталами и побитыми в некоторых местах окнами, что не были восстановлены в следствии повальной нищеты, ведь хоть близкородственные браки и не выкосили здешнее население, особо прибыльной работы тут не было. Шпиль церкви разрезал безветренной окаем неба, неся в него старость и запустение. Круглые окна и витражи, повествующие об истории юного Христа, говорили о том, что была церковь выполнена в готическом стиле. И хоть в подобных отдаленных от цивилизации поселениях зачастую люди давно отреклись от веры, предав ее, множество раз погружаясь в грехи, подобные матереубийству или, что того хуже, проводя в лесах некие обряды, центром их всегда была церковь, в которую они без всякого зазрения совести являлись каждое утро, моля бога о милости. Изнутри, как ныне помню, послышался приглушенный многовековыми стенами стон органа, участь коего была подвергнуться коррозии. Его магическое звучание, истошно поднимаясь по заржавевшим трубам, невольно навевало некие мысли о том, что люди отнюдь не единственные здешние обитатели, ведь вблизи здешних лесов всегда ходили слухи об собакоподобных упырях, терроризирующих по ночам людей, крадя их отпрысков, и о ведьмах, летающих безлунными ночами на помеле.       На площади было не людно, вернее будет сказать, она пустовала вовсе. По окрестным домам с разваливающимся от старости крыльцами, лишь на некоторых из которых было что-то кроме служебных вещей, быстро прошла весть о визите, но наплыва народа все не было. Наконец, когда мы вышли из ржавого форда, одна из дверей портала в церкви с пронзительным скрипом открылась, было предельно ясно, что масла она не знала уже добрые десятки лет. В проходе показался пастор с темным капюшоном на голове, практически полностью скрывающим лицо, стоило бы добавить, что к тому времени орган уже не пел своих баллад. Сам же пастор представлял из себя карикатурного мужичка с круглым животом и низким ростом, во весь которого спускалась где-то покрытая золотыми кружевами, напоминающими пентаграммы, но все-таки преимущественно однотонная черная мантия, продолжением которой и был капюшон. Неуклюже проковыляв поближе к нам, он озабоченно огляделся и, наконец, снял то, что скрывало его лицо. Не могу предположить почему, скорее это было на подсознательном уровне, но пастор сразу произвел на меня отрицательное впечатление. Что-то да было в его налитых жиром щеках и хитро прищуренных глазах, наполненных безразличием, словно то была маска, хотя иногда и вспыхивая алыми огоньками запретных знаний и видений. Его толстые губы практически не открывались, когда он начал что-то произносить. Однако стал его понимать я лишь с середины предложения, столь неразборчивый и мерзкий был его голос, слышимый местными жителями каждый божий день:       — …И нечего сюда приезжать кому попало, особенно после той ночи на луге за Чертовой рощей, когда огонь поднялся до небес и принес сюда нечто, о чем не говорят всуе. Именно после этого и произошло землетрясение, будь те дьяволопоклонники трижды прокляты. А ведь говорил я одному из них, что только сатана сам судья ему, когда заявился тот сюда со словами, что, мол, грядет правление истинного бога. Бога, спящего под землей. Послали мы тогда его обратно в те места, откуда он пришел, где их дьявольская секта живет. И после той ночи он больше не появлялся, да и вопли по ночам остановились. Дай бог, может, всех их перебило стихией, но никто не решится пойти в те места, особенно после того, как пропала миссис Тэйлор на канун дня всех святых в этом году. До смерти здесь их все боятся, двери закрывают, окна занавешивают, да вот только понять они не хотят, что ничего их не спасет, коли те захотят заиметь их на иной из ихних обрядов проклятых.       На этом пастор закончил свой рассказ, едва ли не задыхаясь от темпа, с которым тот буквально выплевывал слова, и безмолвно уставился на меня.       — Полагаю, что имею честь говорить с пастором католической церкви в Вичхиллсе Райаном Тиндлом, не так ли? — уточнил я.       — Вы как никогда правы, и я настоятельно рекомендую, нет, приказываю вам сегодня же покинуть Вичхиллс, до того, как наступит ночь, и луна взошла над горизонтом!       — Мне представляется, что вы не знаете кто я, мистер Тиндл.       — Почему же не знаю. Вы Аптон Мезер и, судя по костюму, вы капитан, о вашем визите я давно знал, еще когда ваша шайка выехала из Аркхема.       — И тем не менее ежели оно так, то с какой такой кстати мы должны вас послушаться и покинуть Рокланд?       — Боже ты мой, не уж то вы не слушали меня?! — с заметным раздражением воскликнул пастор. — Здесь, в Рокланде, не место полицейским, тут творятся такие вещи, что даже данвичцы с их проклятым Уилбуром Уэйтли обходят здешние места стороной, совершая крюк по западу, прежде чем войти в Аркхем. Среди каменных кругов произносятся заклинания во славу их языческих богов, запретных и старых, как сам мир, по их словам. Даже тот демон, которого вызывал Элайжда Биллингтон из ночного неба и что ходил средь холмов вблизи Эйлсбери, не сравнится с существами, приходящими сюда в те моменты, когда луна прячется за густыми облаками, дабы не созерцать то бесчинство!       Слушая это, у меня начали закрадываться сомнения, уж не сошел ли он с ума, год за годом проводя все свое время в церкви. Я просто не мог поверить в его слова, столь они были богохульны и фантастичны.       — Но мы сюда приехали как раз, чтобы со всем этим разобраться, не уж то вы этого не хотите? — возразил я.       — Да как же вы не понимаете, хоть весь мир встанет против них, на их стороне спящий под землей, — тут Тиндл перешел на шепот, — вы думаете, что было причиной землетрясения? Это он подал зов своим детям, дабы те разверзли землю и пробудили его, разрушив оболочку, прилетевшую с ним с самых дальних звезд, когда еще Марл-Воргон сотрясал затерянную Гиперборею. И теперь и вправду грядет нечто, нечто ужасное, нечто...       Пастор залился смехом. В тот момент его безжизненные глаза впервые выдали в нем то, что знает он куда больше, чем поведал нам. Тут уже я не стерпел и с силой оттолкнул его, вслед за этим безразлично крикнув:       — Мы — лица закона, и никто не смеет останавливать нас, мистер Тиндл, так что я вынужден счесть ваш бессвязный вздор за прилив усталости и вовсе не ссылать вас в желтый дом, хотя должен был. А за это вы уж, будьте добры, посторонитесь! — возразил я.       В те времена мой характер оставлял желать лучшего и славился своей вспыльчивостью, иногда даже граничившей с нескрываемой агрессией.       Мы быстро покинули площадь, направившись по восточной улице вдоль старых домов. То и дело в их окнах показывались лица, в которых не спокойствие, но необъяснимая тревога искривляла странные гримасы. Но, как я уже сказал ранее, хоть были они и чрезвычайно мерзки, ни в одной из их черт не усматривалось последствий инцеста и близкородственных браков. Чем дальше мы отходили от центра, тем расстояние между домами становилось больше, пока и вовсе не сменилось на безлюдную пустошь, где лишь изредка мелькали деревья, и только на горизонте приближалась темная Чертова роща, чьи полумертвые дубы сами видели те года, когда ведьм в Сейлеме сжигали на проклятых кострах. Солнце уже утонуло в густых кронах сухих ветвей, и с потемневшего неба на долину неспешно начали опускаться сумерки. Именно в тот момент наш отряд ступил под свод незапамятной старости. В том месте все напоминало о разложении, будь то трупный запах, непроглядная темнота или вечный скрип в стволах окружающих нас великанов. Смотря на все это, мне не приходилось удивляться, почему неграмотные деревенщины прозвали рощу Чертовой. В таком окружении всегда чувствуется что-то не из мира сего, и становится предельно ясно, откуда в далеком прошлом пошли сказания о химерах, древних культах и ведьминых шабашах, когда черный человек приходит в сей мир, и кривой нож разрезает горло младенца.       Тут я хочу передохнуть и сделать паузу, ибо для меня неимоверно тяжело будет поведать то, что было едва через час после. Боже, да если есть в этом мире благосклонные боги, молю вас, позвольте мне забыть то. Сейчас, зная все, я могу сказать, что сдвиг тектонических плит было неимоверной удачей. И что за чудовищный катаклизм там не произошел, но две стороны каньона в тот вечер схлопнулись за мгновение. После всего увиденного тогда, я сразу же переехал как можно дальше от юга Аркхема, прочь от Кингспорта и прилежащим к нему с севера лесам. Я прекрасно понимаю, что ежели мое бренное сознание понадобится Ему, то хоть я буду в сердце аравийской пустыни, его дети всегда найдут меня. Недавно я встретил одного из них, ошивающегося возле моего нового дома. Зря, зря я выкупил те записи сумасшедшего Говарда Ниченса у Мискатоникского университета, боже, если бы мои учения окончились на Некрономиконе, где говорилось лишь о былом величии и некогда могущественной силе, что сами Янглоты не смели его беспокоить в первоначальном спокойствии. Но нет, мои глаза узрели ужас, запечатленный в переведенной части Тарнул-Тартогула Говардом Ниченсом. Я осознал весь тот необъятный хаос, который бы произошел с землей, не окажись мы тогда там. Однако дети Фулангорта все еще живы, а сил с ними бороться у меня более нет. Боже, одного взгляда на его ничтожную часть заставило меня содрогаться и вечно молиться всем богам, которые известны мне. Йа! Йа! Шуб-Ниггурат! Черный козел лесов с легионом младых!       И все же я продолжу свое повествование, как бы тяжело мне не было вспоминать произошедшее той проклятой ночью, когда луну скрыли кровавые от стонов и визгов облака.       Сумерки сменились ранней ночью, и все дальше продвигаясь по непроходимым зарослям, до нас впервые долетел отдаленный вопль: вопль, исполненный страхом и болью, однако помимо всего этого, вполне известного нам, в нем было нечто такое, что вовсе не было известно нам и что взывало к самым отдаленным уголкам памяти и космического сознания. Мы, услышав это, лишь прибавили шаг и уже скоро впереди замелькал огонек. Сейчас мне неимоверно тяжело вспоминать это, ибо я очень хочу списать это на групповые галлюцинации, вызванные какими нибудь газами, шедшими из глубин земли в том лесу. И на самом деле не было ни разлома, ни тех выродков, что были лишь жалкой и неимоверно неудачной пародией на человека, ни той лапы размером с дерево, на мгновение показавшийся из провала. Но все мои надежды разбиваются о тот факт, что в тех местах нет болот или других мест, способных выбрасывать подобные вещества в воздух. И все же я продолжу свое повествование.       Когда до источника крика оставалось не более тридцати футов по лесу, и когда мы вышли из непроходимых зарослей, нашему взору пришла картина, которую мы никогда не забудем, будь даже вся наша память исчезнет до момента появления на свет. Все участники нашего отряда дали вечную клятву, что не расскажут об увиденном никому, включая ближайших друзей и, разумеется, родственников. Тем не менее я больше не могу держать все это в себе. Да и вряд ли эту рукопись увидит хоть кто-то, ибо после ее написания она будет предана огню, так как не может мир носить столь ужасное. Так что же мы все-таки увидели на той лужайке? Когда только наши глаза поднялись, мы увидели нечто такое, что не может увидеть человеческое сознание в полной мере. Не люди, но полуразложившиеся мертвецы в темно-бордовых мантиях с капюшонами, скрывающими большую часть их лица. Волдыри по всей поверхности их кожи раз от раза лопались, когда те совершали резкие движения, при этом разнося на всю округу отвратительный смрад. В тех местах, где их не было, лицо разрезали шрамы и ожоги, словно бы те упали с огромной высоты. Их накидки были кое-где выкроены золотыми нитями, слагающимися в дьявольские пентаграммы, чьими центрами являлись знаки вечности. Но самое ужасное было то, что на их поясах висели маски, невероятно похожие на людские лица маски. И в одной из них я с трепетом узнал жирное лицо пастора Тиндла… Они беспрестанно вскидывали руки к небу, развернувшись в сторону костра, столь огромного, что казалось, его пламя зажигало сами звезды. Параллельно этому они выкрикивали слова, по всей видимости, заклинания, и меня пронзило немыслимым страхом, когда в том бессвязном оре я услышал известные мне слова: Фулангорт фтагн! Йандо! Йандо! Шоггог н’гаи! Кан млади р’таи! Ньярлатхотеп шоб цалн! Йа! Йа! Шуб-Ниггурат! Йандо! Йадно! Фулангорт длорбаш!       Эти богохульные слова они раз за разом выкрикивали в пустоту ночного неба, словно ожидая от него ответа. И только в тот момент я увидел разлом, делящий поляну напополам. Мы стояли и боялись сделать лишнее движение, застыв от первобытного страха, словно безмозглый заяц, смотрящий в глаза голодному койоту. Мы перестали слышать что либо, кроме дъяволопоклоннического песнопения, и даже истошный крик, приведший нас сюда, затих в наших умах. Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем богохульные отродья перестали петь, начав показывать какие-то знаки руками. В их руках то появлялась фигура звезды, то несколько выпрямленных пальцев возносились к небу, вслед за чем касаясь земли. Из каких недр Ада вылезли те «люди»? Из каких колодцев бесконечного страха и вселенского безумия черпали они свою жизнь, те бесчеловечные создания, одно существование которых шло наперекор законам и правилам природы? Наконец они все замолчали, смиренно опустив свои взгляды в сторону разлома. Боже милостивый, да ежели все закончилось на этом, то я бы уволился и вовсе не сошел с ума, но это было лишь началом, началом того, что навсегда врезалось мне в память и никогда более не покинет мой затуманенный взор.       После того как тишина невесомым призраком нависла над поляной, и даже звезды более не выбивали свой пульсирующий ритм, один из тех отродий вынес в центр труп. Я не смею описать его, ибо даже не представляю, что могли сделать с человеком, чтобы он превратился в такое. Длинные волосы на голове, полностью испачканные в грязи, говорили о том, что это некогда было девушкой, но что то было тогда я не вправе говорить. Увидев это, мне сразу вспомнились слова пастора, что в своем безумии и богохульстве захлебывался перед нами о пропавшей миссис Тэйлор. Не уж это была она? Но ведь даже не это свело меня с ума. Когда дьяволопоклонник встал вплотную к разлому с трупом в руках, он прокричал три слова: Фулангорт фтагн! Йандо!       Одна из частей чудовищного песнопения, услышанного нами ранее. После этого он сбросил ее вглубь Земли и отошел, медленно пятясь. И лишь прошло пару секунд, как страх подступил к моему горлу и напрочь сбил шок, не позволявший мне до этого двигаться. Я заорал с немыслимой громкостью, выхватывая из кобуры пистолет. Не знаю, на что я надеялся, но я всадил в каждое отродье по десять пуль, раз за разом меняя магазин. После присоединилось еще несколько человек, кому удалось удержаться на ногах и не упасть в обморок, увидев то. Когда же все закончилось, мы быстро ушли оттуда, даже не удосужившись посмотреть на то место, где когда-то был разлом, ныне закрытый. Выйдя из леса, мы перешли на бег и несмотря на наш уже довольно большой для этого возраст, достигли машины в какие-то десятки минут.       После нашего приезда я и переехал, благо семьи у меня никогда не было, да и родители мои на тот момент уже лежали в земле. Так что я быстро нашел деньги на новый дом на севере Аркхема, где теперь и пишу свой рассказ. И теперь, собравшись с силами, в готов поведать вам причину своего безумия. Когда та никчемная пародия на человека отошла от каньона, из него показалось огромное рудиментарное щупальце, где-то напоминающее медузу. Оно люминесцировало и постоянно извивалось. Размером с высокое дерево, оно поднималось выше всех крон. Смотря на него, культисты словно бы находились в наркотическом опьянении, раскачиваясь из стороны в сторону, вторя движениям щупальца. Когда же оно полностью показалось из разлома, за ним начало подниматься то, что никогда более не будет мной забыто. Огромное тело шириной в десять ярдов с дюжиной ртов и таким же количеством полузакрытых глаз. Раз в три фута на нем росли другие подобные щупальца, однако являющиеся в разы меньше. Но больше всего меня поразила огромная пасть в пять ярдов, из которой свисало еще не полностью прожеванное тело миссис Тэйлор…»