Не тобой

      Глаза Альберу – не омуты, не океаны и не расплавленный шоколад, они – печальные изгибы бровей и вина, растворённая в самых обычных радужках. Кэйл ничего к ним не питает и даже не смотрит, но Альберу всё пытается поймать его взгляд и будто в нём тонет.       Кэйл благодарен Альберу за всю помощь за эти два года войны, за расслабление, близость и тихую гавань, дружеское плечо и возможность доверять, но видит, как это ускользает из его рук. Альберу нужно больше, и Кэйл не в праве осуждать, хотя и в праве не соответствовать.       Альберу продолжает пытаться, но Кэйл из раза в раз радикален:       – Нет, – простое, строгое и усталое. Так отреагировал бы учитель университета, если бы к нему лез симпатичный, но совершенно неинтересный и безнадёжный студент.       Так реагирует Кэйл, равнодушный, измотанный, с каменным лицом и точно таким же сердцем. Он не возражает против Альберу, как не возражает против Эрухабена, Лока или Розалин, однако ни о чём большем не идёт и речи. Едва ли можно зайти так далеко, чтобы назвать Альберу семьёй, не говоря уже о романтике.       К тому же, Кэйл никогда не видел в ней ни смысла, ни резона, по крайней мере для себя. Даже семья на данный момент ему не обязательна, он прекрасно функционирует без неё. Романтический партнёр – дикость, бессмысленная уязвимость и лишение любой независимости прикованностью к одному человеку. Кэйл, положивший всё на алтарь самостоятельности, на эту добровольную пытку решаться не собирается. Гораздо более ему интересно, зачем Альберу обрекает себя на это.       Альберу вянет, и по нему это видно: тоска во взгляде, едва сдерживаемые вздохи, новый вид усталости в движениях и лице, постоянное напряжение и видимая неудовлетворённость. Кэйлу нечего этому противопоставить, кроме своего равнодушия, отсутствия заинтересованности и болезненной честности. Он медленно разбивает Альберу сердце и говорит ему перестать пытаться, старается делать и говорить всё эффективно, не давать лишних надежд и отрезать чётко, без прикрас, но Альберу всё ещё близится к нему, как корабль к водовороту, готовый разбиться и даже не имеющий шанса на сопротивление.       Не Альберу болеет сердце Кэйла, и его уже не жаль. Было миллиард раз ясно сказано и разъяснено, как младенцу, и всё же эта преданность... Не осталось жалости, осталась скорбь, толика уважения и сожаление. Такую лояльность да кому-нибудь, кто этого заслуживает, кто может ответить взаимностью, кому это необходимо, кто сможет помочь Альберу и возвысить его, вознести на природных крыльях ближе к солнцу. Альберу ценит тепло, жаждет его после безрадостного детства, хочет увидеть наконец в жизни что-то приятное, но почему-то влюбился в Кэйла, Кэйла, воплотившего собой сгусток самого худшего, что мог явить мир, в чьём доме и сердце холод и печаль. Альберу рядом с ним делать нечего, но он зачем-то из раза в раз остаётся.       Как хорошо было бы, если б Кэйл не взваливал на себя ответственность за чужие чувства. Для него всё это – одна огромная неприятность, нечто, что осело свинцовой пылью в грудной клетке, затрудняя дыхание. Кэйл, однако, уже умеет игнорировать невозможность дышать. Эти невзаимные чувства Альберу влияют и на него тоже, но Кэйл умеет жить даже так, укрывшись тонкой нитью игнорирования.       Альберу бы кого-то, кто скажет ему: «Унеси меня к берегам реки Стикс», пройдёт с ним все трудности и горести плечом к плечу, разделит интересы и точно так же влюбится по уши. Кэйл не попадает ни по одному из пунктов: он не из тех, кто посвятит всю свою жизнь человеку, который для него не ключевой, который не прошёл с ним апокалипсис как лидер или как единственный товарищ; трудности Альберу не актуальны для Кэйла, почти незначительны для того, кто выживал, кто старше на тринадцать лет и волнуется о совершенно других вещах; их интересы, может, и пересекаются, но Кэйл всегда предпочтёт себя и свою выгоду кому-либо ещё.       И уж точно он не влюблён в Альберу по уши.       Кэйл не попадает ни по одному из подпунктов, он не тот, в ком Альберу нуждается и не тот, кого он захотел бы видеть рядом с собой, оба это осознают, так почему же кровоточащее и ненужное сердце лежит у его ног?       Кэйл не может и не хочет, не видит Альберу таким, но всё ещё пытается не растоптать его до неузнаваемости, пытается не нанести непоправимый вред. Он успокаивает его несколькими словами, впервые в их отношениях выступая человеком более взрослым и осведомлённым, утешает по-дружески, почти по-братски и видит, как Альберу из-за этого разваливается ещё больше.       Кэйлу нечего предложить Альберу, что не сделало бы ему ещё больнее.       Кэйлу с Альберу ничего не светит, а уж Альберу с Кэйлом – тем более. Им хорошо по-отдельности, они дополняют друг друга, помогают по возможности, и пространство не даёт им возненавидеть интенсивность друг друга и этот уровень вовлечённости, эмоциональное истощение, остающееся после напряжённого – другого у них не бывает – общения. Будь они вместе, оба задохнулись бы в считанные месяцы. Они птицы вольного полёта, коты, которые от природы гуляют сами по себе, и привязь, цепи, что могут связать их друг с другом, ничто иное как кощунство.       Между ними ничего не было раньше и их ничто не ждёт в будущем. Почему Альберу продолжает пытаться и любить после всего, что Кэйл сделал, чтобы отвадить его от себя? Где привычные рациональность, оценка ресурсов и вероятности успеха, грамотное направление сил в нужное русло?       Почему Альберу растрачивает себя на Кэйла, которому это всё никуда не упёрлось?       Эта односторонняя любовь заставляет их обоих расклеиться затуманенным небом, хронической болью в костях, перемолотых в муку несчётное количество раз, и разлитыми на двоих кровью-слезами.       Кэйл не знает, не хочет признавать, что с ним, но это в самом деле не имеет никакого отношения к Альберу. Дети ведут себя странно, постоянно крутятся рядом, заставляют больше отдыхать, упрашивают Рона замерять пульс Кэйла, давать ему профилактические лекарства, мерять температуру и следить за тем, чтобы он не перенапрягался. Голос Раона тише, Он выглядит более нервной, Хонг целый день снуёт из угла в угол, то и дело вглядываясь в лицо Кэйла. Что с детьми? Кэйл несколько раз пересмотрел их питание, проверил на признаки отравления или болезней, скрытых ран, проклятий, иллюзий и эффектов древних сил, даже рассчитал влияние их нынешней физической активности на психическое состояние, и не нашёл ответа. Что с ними произошло?       Тревожные сны Кэйла не об Альберу, пока тот вообще не имеет сна, убиваясь в бессмысленной и иррациональной любви.       Кэйл видит, что его усилия не приносят плодов, когда в очередной раз пересекается с Альберу во дворце, и принимает единственное оставшееся решение – отдаляется. Это неприятно, да, он теряет многое: совместные посиделки за документами и чаем, относительный комфорт, подколки, шутки и незаменимое понимание. Теряет прежде всего того, кто стал терпим и почти желателен, как сказал бы Ли Су Хёк, друга. Кэйл же таких громких слов не любит – быть его другом слишком тяжело и совершенно того не стоит.       Альберу в то же время теряет едва ли не смысл, хотя и продолжает существовать и функционировать. По его горлу идёт ветер, ветер перемен, уносящий с собой все сомнения.       Разве так долго он шёл к трону, цели и мечте, чтобы сдаться полуизгибам губ, равнодушным глазам и измученной душе без сна и отдыха?       Альберу и Кэйл оказываются врозь. Так лучше для обоих: Альберу не душит Кэйла, а Кэйл не заставляет Альберу забывать о всём, ради чего он жил, чего добивался, к чему шёл, не заставляет забывать себя в этой безудержной любви.       Хоть и врозь, но всё же вместе: такие воспоминания не уходят, не канут в лету в одночасье.       «Ты живёшь, и я жив».