В одной лодке с монстром

      Стэнфорд никогда не мог выразить того, насколько же сильно он любит и ценит своего брата. Если даже задумываться о всех их ссорах, разногласиях и недопониманиях — тот был лучшим из лучших. Стэн в первую очередь всегда думал о том, как бы сделать лучше ему и другим. Тот мог отдать жизнь за собственную семью и брата, если бы оно было необходимым!       Совершал Стэнли много подвигов за всю свою жизнь, но последний Форд не забудет никогда. Тот миг, когда его брат, пожертвовав собственным благоразумием и личностью, пожелал прикончить одноглазого бога раз и навсегда. Он по собственной воле велел ему стереть их обоих с помощью стирателя памяти, заперев Билла Сайфера в клетке из разума. Даже учитывая то, что шансы на хоть какой-то результат были нулевые!       Форд знал, что его брат повел себя героем. Нет, он открыто твердил ему об этом, а когда Стэнли вновь грустил по поводу того, что Форд слишком «крутой» по сравнению с ним, ученый постоянно припоминал об этом случае, пусть его брат так и не смог понять, кто же это «Всевидящее око». Он просто не помнил.       Оракул — Джезельбраум Непоколебимая, — в конечном счете оказался прав. У Форда было лицо убийцы Билла. Вот только сам он — не был им. Ну, разве что частично…       А за что Стэнфорд был благодарен Стэнли больше всего, так это за — кажется, уже третий? — новый шанс. Новая попытка сблизиться с ним и снова стать не разлей вода. Тогда, когда Форд предложил — наконец-то не испугавшись отказа и по собственной инициативе! — отправиться им в плавание по северно-ледовитому океану. Стэнли позволил ему извиниться, исправиться, стать лучше и перестать скрываться за маской безразличия. Как же Форд был рад в тот момент…       Ученый был счастлив всё то время, начиная с согласия брата и заканчивая их выпуском в плавание.       А почему заканчивая?.. Так вышло.       Кто бы мог подумать, что, сняв розовые очки, распрощавшись со всеми и вернувшись к рутине жизни, даже разбавленной приключениями по океану, к Форду вернется и его паранойя? Да не только паранойя, а бешеная паника, заставляющая дрожать по ночам, но не от холода, оглядываться по сторонам, но не в поиске монстра, и задыхаться, но не после задержки дыхания. Как же Стэнфорд ненавидел эту часть себя. Не только ненавидел — даже стыдился! Он боялся показать её Стэнли, но трудно скрыть внезапные приступы тревоги от человека, живущего с тобой в одной лодке. При чем буквально!       Стэн видел всё, но не мог понять причину.       Ученый полагал, что, убив свой ночной кошмар — который был им в переносном и буквальном смысле, — он сможет выдохнуть со спокойной душой. Для пущего эффекта он со своей семьей даже сжег все вещи, напоминающие Билла!       Как жаль, что он понял слишком поздно то, что проблема, по большей части, заключалась в нем самом, в его голове и мыслях, а не в мире вокруг.       Она въелась в его кожу, кровь и мясо, став одним целым с ним. Она пытала по ночам, изводила по утрам и мучила вечерами. Бесконечно. Бесконечно долго. Раньше Форда отвлекали опасности, монстры на пути, угрозы для жизни после каждого шага, но теперь всё стало слишком спокойно. Слишком мало на судне было людей, чтобы они всё время занимали его. И, конечно, Стэнфорд всеми силами старался уделять время брату — непонятно, для собственного блага или просто желая наладить связь. Его мысли разбивали его вдребезги при любом удобном и неудобном случае, а то, что они твердили ему — было чистой воды сумасшествием! Мужчина боялся оставаться один на один с собой и стремился ограничить время одиночества до минимума, пусть это было на него ничуть не похоже! Что уж тут — сам Ли однажды его спросил об этом, на что Форд с трудом нашел ответ: он уже «выучил» свое и хочет наверстать упущенное.       Нет. Не выучил. Конечно нет. Наука лучше и важнее. Но стоило ему остаться одному в каюте, слушая шум волн, потрескивание древесины, скрежет какого-то металла, что до боли напоминал режущий слух смех… Форд не мог себе признаться в правде, бросающейся в глаза. Просто… заниматься во время того, как судно качает, было неудобно. Тем более, когда кто-то должен следить за штурвалом и соблюдать поставленный курс. Стэнли в это время был занят абсолютно другим.       От людей часто можно услышать о том, что на природе мысли могут отдохнуть и «просветлеть», однако за время своего пребывания на палубе Форд осознал: нет, не могут. Всё это ложь, приукрашенная толстыми слоями радужных красок. На деле всё было иначе. Стэнфорд никогда не чувствовал себя «в порядке» на свежем воздухе в океане. Влиял ли на это морской воздух? Навряд ли. Постоянная качка? Точно нет. Форд научился преодолевать гораздо большие испытания, чем обыкновенные покачивания на воде.       И всё также он продолжал не понимать, что не так. А может, просто не хотел.       Всегда летом по ночам, чуть ли не отрываясь, он смотрел на небо. Стэнли часто допрашивал его об этом, смотря на то, куда глядел его брат, но ничего не находил. В том месте не было ничего, даже ни единого созвездия.       «Нет, оно было» отвечал ученый себе в мыслях, пристально всматриваясь в несколько звезд, складывающих из себя небольшой треугольник. Он сам создал это созвездие и нарек его Уильямом. Как же он ненавидел его. Ненавидел и презирал. Замечая за собой то, что он, возможно, думает совершенно не о том, для человека «давно-забывшего-прошлое», он щипает кожу на руке и вскакивает. Лодка завывает и раздается новый высокий скрип. Напоминает смешок. Луна в небе слишком напоминает белое, всевидящее око, смотрящее на него сверху вниз. Форд хватается за голову и желает вырвать собственные волосы, расцарапать лицо. Второе он, между прочим, желал очень часто. Иногда, к примеру, стоя перед зеркалом и вспоминая, как его — а точно ли его? — собственные — уверен ли, что собственные? — глаза горели золотым, а зрачок становился у́же.       А потом прибегал Стэнли, застав Форда в таком уязвимом и гнусном положении. Тот паникует и пытается успокоить, спрашивает, что не так и что произошло. А Стэнфорд молчит. Он благодарен, честно, но что он должен ответить? «Прости, братец, я спокойно смотрел на ночное небо, пока внезапно не пожелал придушить себя своими же руками от нахлынувшего безумия»?       Стэнфорд, со временем, всё же смог признать, что Билл повлиял на его жизнь. Что Форд всё ещё не может оставить его.       Хаос и безумие, скрываемые внутри бессмертного — почти, — существа передались и ему. Вот только если для Билла они были привычными, то Форд страдал от них до изнеможения. Разделение одного тела с Сайфером на протяжении длительного периода времени в прошлом не могло пройти даром.       Все вокруг неизменно твердили Стэнфорду: «живи для себя». Это выглядело так, как будто он сам не знает об этом. Какое они право вообще имели говорить об этом человеку, которому уже перевалило за шестьдесят? Да ведь даже брат повторял ему это!       Безусловно, Форд знал об этом, но жить так не мог. Не привык. Половину жизни он провел мечтая получить признание мира и человечества, потом — живя одним единственным существом. Сначала довольствуясь полным доверием к нему, а потом — ненавистью. Каждый день он проводил, подпитывая себя лишь жаждой прикончить это существо, лишь жаждой изучить Билла Сайфера настолько, что любой его ход будет ему известен, а все слабые места — найдены.       Никто не мог знать об этом. Никто не мог знать о том, что Форд давно потерял грань между «своей» жизнью и жизнью «ради Билла».       Его разум постоянно создавал лживые размытые силуэты в тех местах, где их и не ожидаешь увидеть. Острова, разложенные в ряд сокровища, склеившиеся облака, аномалии и даже обыкновенные ракушки — всё сводилось к знакомому желтому треугольнику. Он был повсюду и даже после своей смерти продолжал наблюдать. Но, по какой-то причине, один только Форд ощущал этот надзор всем своим нутром. Стэнли же в упор игнорировал самые пугающие вещи. А может, ученый непроизвольно сам искал его изображения. Мысли подсказывали, что второй вариант более правдивый, но они много чего наговорили ему до этого. К примеру то, что Билл оставил след на его душе в разы больше, чем он предполагал.       Об этом свидетельствовали как минимум выцарапанные ногтями треугольники на штурвале и бортиках судна. Форд был готов поверить в любую из теорий происхождения этих недорисунков, начиная от мелких жуков, ходящих по изогнутому кругу, и заканчивая версией, что в голове Стэнли иногда всплывает форма треугольника, из-за чего тот неосознанно начинает его рисовать. И плевать, что Форд — единственный, кто подходил к этим местам в последнее время. И плевать, что после каждого такого нахождения мужчины там их количество увеличивалось в колоссальных масштабах. И плевать, что это его шестипалые руки нервно скребли ногтями по дереву, чертя знакомые линии.       Зато скоро стало известно двум братьям точно: если так будет продолжаться и дальше, то вся лодка будет исписана этими узорами. Тогда уже Форд точно не выдержит и сиганет в воду.       Он искал Билла везде, в каждых чертах лица, углах, камнях и существах. Когда находил что-то хоть отдаленно напоминающее его — ловил очередной приступ паники. А если даже не находил, то просто знал, что где-то он есть. Где-то рядом.       Однако он понял слишком поздно, что всё это время его врага и не надо было искать — тот был всегда рядом с ним.       Стэнфорд после нескольких мучительных ночей был готов поклясться, что видел, как Стэнли ночью распахнул глаза, но не свои — чужие. Золотые, светящиеся в темноте, до ужаса знакомые глаза. Он забормотал что-то на неясном языке, после чего почти мгновенно заснул заново. Ученый в тот момент замер, не в силах пошевелиться, хотя голос в его голове с каждой секундой кричал всё громче, что, если он прямо сейчас не достанет лежащую пушку или даже топор из-под своей подушки, то быть беде. К счастью, но к беспокойству Форда, он сумел совладать с желанием прикончить лежащего человека на месте. К счастью, он смог внушить себе, что Стэн ни в чем не виноват.       После этого его посетила догадка: а мог ли Билл выжить в самом деле?       Мысли метались по сторонам. Он закрылся в каюте, пока Стэнли гулял по палубе. Мог ли? Мог? А если всё же…       «Он сохранился в разуме Стэнли?» посетила мысль мужчину. Это никто не отрицал. Напротив, было несколько доказательств этой идеи!       По крайней мере, Стэнфорд знал точно, что память полностью удалить нельзя. Если бы она была удалена полностью, то её нельзя было бы «восстановить». Всё это было бы не более чем жалкой попыткой. Она бы исчезла вместе с мыслями, воспоминаниями и эпизодами жизни. Но этого не произошло! Она была лишь «заблокирована» на какой-то срок времени. Находилась в «мусорном ведре», но это не означало, что её нельзя было достать обратно.       Если всё это было правдой, значило ли оно, что Билл тоже мог остаться «заблокированным» ненадолго, а потом, со временем, с каждым приходящим о себе воспоминанием в голову человека, вернуться? Это имело смысл! Всё это имело смысл!       Что ж, проблема сразу возникла в другом: Стэн не должен был узнать о Билле. Форд не мог ему больше доверять. На все вопросы брата о том, что с ним, приходилось отвечать «ничего серьезного». Но оно было серьезным. Даже чересчур. И Стэнли видел это.       Паранойя Форда дошла до того, что он стал подумывать над тем, что раздельных кроватей недостаточно. Нужны раздельные каюты. Срочно. Иначе ещё одной ночи с говорящим братом и со светящимися глазами второго он точно не выдержит. Ученый обязательно планировал поговорить об этом со Стэнли, и желательно как можно быстрее. Упоминать о том, что на дверь в свою каюту он поставит десять замков, он не стал. Хотя это и было бессмысленным. Если Билл действительно вернется — он ворвется к нему в каюту, и никакие десять, двадцать, да даже сотня замков его не остановят.       Причинами этого внезапного решения были не только пугающие угрозы в голове Форда о том, что он придушит Стэнли, а может и Стэнли его. Была ещё одна. Она заключалась в том, что он, на худой конец, был больше не в силах сдерживать собственное шипение и беззвучные крики от неожиданных болей во всем теле. Пугать брата ещё больше не хотелось, тот и так спал в последнее время слишком чутко и беспокойно.       А ведь никто виноват то и не был. Виновником был один, ныне мертвый, Билл. Ведь именно он всё это и создал. Именно он был проблемой.       И всё-таки, это были лишь слова. Всего лишь мысли, которые ничего не стоят. Форд бы никогда не смог выразить в словах то, насколько же сильно он ненавидит этого демона. Он был бы готов убить того ещё сотню раз, заставить страдать и мучиться так, как некогда заставлял его биться в агонии тот. Даже если бы за этим последовали неминуемые последствия.       И Форд продолжал ненавидеть его после смерти. Стэнфорд с радостью посмотрел бы на то, что видел Стэнли, когда Билл умирал на его глазах. Он, честно, даже собирался спросить своего брата об этом, попросить описать в подробностях и рассказать о реакции Сайфера, если бы второй мужчина хотя бы помнил этот момент. Если бы тот хотя бы помнил Билла.       И всё это, пожалуй, немного противоречило словам Форда о том, что ему плевать на демона. Возможно, ненавидящие кого-то люди ведут себя слегка иначе. Возможно, он должен был бы относиться к нему с большим равнодушием, чем он мог. Но это было глупо. Он потратил на Билла всю свою жизнь. Он имел право ненавидеть его до боли в груди и подкашивающихся ног. Будь у него выбор — он бы сделал всё, чтобы увидеть хотя бы долю единицы боли и раскаяния Билла.       Как бы то не было, ненависть не была единственным составляющим его отношения к Биллу. Граничил с этим ощущением злобы и жажды мести только страх. Безграничный, так и не исчезнувший после тридцатилетнего похождения по мирам и мультивслененной.       Но бояться того, чего нет, неправильно и иррационально, верно?       Верно.       По этой же причине этот страх, не в силах рассеяться и исчезнуть, рассыпался на маленькие частицы. Последние же не могли испариться, а потому оставался только один вариант — приклеиться к другим объектам.       Потеряв «магнит», весь невыносимый страх перешел на остальное, заставив бояться, избегать и шугаться каждого источника ужаса: своего отражения, себя, а самое худшее — собственного брата. От мысли об этом мужчине хотелось блевать и биться головой об стену.       Стэнфорду больно видеть, как человек рядом постоянно спрашивает его о его самочувствии. Стэнли винит себя. От этого ещё хуже. Но Форд не может ничего объяснить.       Не может он объяснить брату и то, почему же каждый раз вздрагивает после того, как тот произносит свои «привычные» фразы или называет Форда по прозвищам. «Эй Умник!» — было достаточно, чтобы спровоцировать хрипоту в горле ученого и шок в глазах.       Стэнфорд больше так не может. Он устал. Безумно устал. До боли, которая из эмоциональной перерастает мгновенно в физическую. Он ненавидит Билла всей душой, сердцем, телом. Всем тем, что он однажды отдал ему добровольно. Всем тем, что он в прошлом доверил ему без лишних сомнений и мыслей.       Почему. Почему он просто не мог перестать думать об этом? Почему не мог перестать отшатываться от каждого человека? Почему не мог остановить свои приступы паранойи? Почему он продолжал всё это делать?       Почему сейчас, яростно утверждая про себя в мыслях то, что Билл мертв и никчемен, не стоит ничего и по-любому мучается в аду, он безостановочно четко царапает на досках уже шестой раз его имя? Почему видит его глаз — пусть и закрытый навеки, — везде?       Стэнфорд зажимается в угол судна на палубе, хватаясь за волосы и снова желая вырвать их из головы. Неумело бьется об стенку затылком, чувствуя подступающие слезы не то от боли, не то от эмоций. Почему это дерьмо не уходит?! Почему даже после его смерти Форд продолжает неосознанно пытать себя?       Он стонет. Стон медленно переходит в завывания. Завывания — в крик. Крик становится душераздирающим воплем боли и отчаяния. Отчаянием от того, что он не может ничего сделать. Он просто очень устал. Он просто больше не может. Он просто хочет отдохнуть. Пожалуйста, дайте ему отдохнуть. Хоть раз…       Стэнли бежит чуть ли не сломя голову, когда до слуха наконец доходит крик ученого. Услышать его в спокойную погоду было бы нетрудно, но сейчас — буря и гремит гром. Стэн присаживается перед братом, пытаясь остановить изощренное самоистязание. Он хватает Форда за руки, встряхивает и кричит: — Форд! Форд, очнись немедленно! — доносится сквозь гул в ушах до Стэнфорда. Стэнли в панике. Он понятия не имеет, как помочь брату.       Мужские руки обнимают дрожащие плечи, прижимают к себе и беспокойно поглаживают. Это не поможет. Проблема заключается внутри него. Всё это бесполезно, где-то у закоулках собственной души понимает Стэнфорд.       Ученый бормочет что-то невнятное, виня себя за несдержанность и от этого ещё больше заливаясь слезами. — Форд, прошу тебя, успокойся, — голос неуверенный, а когда ученый поднимает слабо глаза, то видит, что и брат перед ним уже чуть ли не в слезах. Он не может ему помочь. Он не сможет ему помочь. «Безнадежно» думает Форд, когда осознает, что и он сам не знает, как себе помочь и как с этим бороться. Руки Стэна дрожат, но он старается не отпускать ученого ни на миг. Сам уже собирается разрыдаться от того, что не в силах утешить и понять.       Стэнфорд чувствовал физическую боль, когда осознавал с каждой секундой, что поведать Стэнли о своей боли он не может. Что нельзя. Это рискует обрести мир на второй возможный конец света. Ему оставалось только обнять брата в ответ, правда не зная, как им теперь справляться.       Стэнли молчит. Хочет, чтобы Форд всё рассказал, но тот не расскажет, он знает. Всё это до глупого наивно. Его брат с каждым днем всё больше сходил с ума, а он едва ли мог его успокоить.       Оба обреченные на боль они не знали, что делать. Стэнфорд и Стэнли были ограничены одним крохотным судном, вокруг которого — нескончаемый океан. Бежать было некуда, да и будь у них возможность побега — они бы не сделали этого. Хорошее, как казалось, путешествие по воде превратилось в пытку. Никто не мог помочь себе, что уж говорить про помощь другому. Ученому оставалось лишь мысленно пожалеть своего брата, а Стэнли — Форда.       Будь у них, быть может, шанс спокойно поговорить, так они бы смогли всё уладить. Но теперь, когда один не в силах справиться с настигающей паранойей, а другому не может даже сказать или объяснить причины, чувства, когда второй пытается помочь первому, но не понимает как это сделать, ведь тот молчит, им оставалось только вытерпеть это. Одна лодка на двоих — неплохо. Но одна лодка на двоих, когда оба одновременно считают себя «одинокими» в ней — ужасно.       А Пайнсы, в конце концов, разделяли эту лодку не друг с другом, а каждый со своим личным кошмаром.