Свобода воли и глупость

      Она есть дочь Плутоса, бога богатства. Она есть источник всех мыслимых и немыслимых пороков, на которые только способен человек. Она есть Глупость. Она есть во всём, что существует в мире, в каждом человеке, даже том, который пытается её отрицать и скрыть за титулами мудрости. Глупость — главная создательница, демиург, творец; именно ей человечество должно созданием государств, избрание их наместников — властителей, деятелей в вопросах религии, суда и гражданского управления.       — Этот панегирик…       Аякс захлопнул книгу и выдохнул, крепко стиснув зубы. Этот гуманист, известный как Скарамучча, в последнее время был его особенной головной болью. Он глубоко верил в возможность возвращения к религиозным началам и в том, что церковь возможно изменить мирно, путём реформ. Что особенно казалось Аяксу абсурдным в мировидении Скарамуччи, так это его понимание вопроса свободы воли. Уму непостижимо, чтобы человеку свобода воли была дарована Богом и он сам, этот человек, опираясь на свой разум, мог использовать данный ему дар для спасения.       Как раз недавно Аякс вступил с ним в серьёзную полемику по вопросам доктрины о свободе воли. Не самое приятное обсуждение, должен признать богослов, ведь общение с такими личностями ему давалось сложно. Скарамуччу он знал ещё некоторое время до того, как они сцепились в споре, ведь Аякс (он не смеет скрывать этого факта из своей жизни) изначально брал гуманиста за авторитет, но спустя некоторое время осознал, что несмотря на их одинаково предвзятое отношение к схоластике их путям суждено разойтись.       Аякс, так и не закончив читать эту энкомию, устремил нахмуренный взгляд к окну. Не нарочно в голове он провёл параллель между Скарамуччей и его шутами. О, нет, шуты не смехотворны. Шуты как носители масок дураков поистине опасны, ведь лишь их устами раскрывается правда: каждый дурак может сказать всё, что только ему вздумается, и никто не обидится или не разозлится, ведь что ещё взять от этих неразумных. В мире дураков действительно только Глупости ведома истина и подлинная мудрость.       — Да, теперь я понимаю… Как говорится: «Πολλάϰι τοι ϰαὶ μωρὸς ἀνήρ ϰαταϰαίριον εἶπεν» («Часто глупец в неразумии метким обмолвится словом»).

***

      Вопрос о понимании свободы воли всегда был актуальной общечеловеческой религиозно-философской проблемой. На самом деле истоки уходят ещё к середине первого тысячелетия нашей эры, когда Предвестник и Странник вели дискуссии о природе и благодати. Ввиду массового распространения религиозности в предшествующий период злободневными стали вопросы веры. Кризис традиционной религиозности вёл к популяризации мистических концепций, которые призваны вселять в человека веру в его способность вступить в непосредственное общение с Богом и растворить в нём свою личность. Из этого вытекало глубокое переживание людей по поводу собственной греховности. Для каждого верующего главным был вопрос о «спасении души», поэтому Аякс, как многие другие богословы и теологи, начал размышлять о том, может ли человек сам сделать что-либо для своего спасения?       Аякс был одним из тех, кто к этому вопросу подходил радикально, ведь твёрдо отрицал всякое существование свободы воли и способности человека хоть как-то спасти свою душу. Несомненно он не говорил ничего против мысли о том, что «добрые дела» действительно способствуют приближению человека к спасению. Но прежде всего главный творец есть Бог и потому все дела в человеке делаются именно им. Человек в этом отношении ничего сделать не может, а потому и свободы воли у него нет. Аякс здесь часто ссылается на Предвестника как своего авторитета. Ему конечно было ясно, что его учение во многом противоречило всему принятому религиозному, но отрекаться от своих слов он бы не стал никогда в жизни, даже под угрозой подписания против него архонтской буллы.       Противников и несогласных с Аяксом было в самом деле много. Однако его самого интересовал лишь один из тех, кого раннее он принимал за образцы. Скарамучча не раз вступал с Аяксом в переписку, приводя свою критику и тезисы против написанного в его трактатах, что казалось богослову абсурдом чистейшей воды. Насколько ему было известно, Скарамучча изначально совершенно не был заинтересован в этих вопросах, а полемику начал лишь с подстёгиваний Селестийского герцога, который водился у него в друзьях. Несомненно Аякса, как и любого другого просвещенного человека, поражала личность сего деятеля: невероятный полиглот, знаток литературы Античности, литературный гений, однако не теолог вовсе — простой гуманист.       После прочтения одной из последних работ Скарамуччи, которая как раз была посвящена рассуждениям о свободе воли, богослов отправил своему противнику приглашение на публичную дискуссию или, если тот пожелает, на обсуждение всё тех же аргументов и тезисов, но не в переписке, а с глазу на глаз. Аяксу трудно объяснить самому себе причины, почему он решился на такие импульсивные действия, однако возможно ответ заключался в скромном замечании Скарамуччи на одной из страниц, которое гласило: «Я предпочел бы обсуждать эту тему только среди специалистов».       Сейчас это не имело значения, потому как гуманист в своём скромном спокойном облачении сидел прямо перед ним в одной из аудиторий богословской школы, в которой Аякс около десяти лет назад получил должность доктора теологии и стал преподавать.       — Должен перво наперво спросить Вас. Почему же вы согласились на встречу? В последней переписке вы, кажется, назвали меня сумасшедшим.       Аякс поправил рукава своих тёмных одежд и стал за кафедру, где по обычаю находился во время занятий со студентами. Для него эта позиция была более привычной, впрочем, его гостя кажется совершенно не беспокоило, где и в каком положении будет находится его собеседник.       — Признаться честно, я и сам не до конца обозначился, почему принял Ваше приглашение. Буду с Вами открыт, Ваша личность мне не так приятна, чтобы вести денные личные разговоры, но постольку, поскольку наши темы рассуждений так или иначе затрагивают одни вопросы, я не смог отказать в дискуссии, — гуманист говорил много, но не торопился, чтобы его речь и мотивы были ясны, — помимо всего этого, кто знает, быть может однажды нам будет суждено встретиться лицом к лицу на каком-нибудь из заседаний рейхстага.       Аякс смерил своего гостя пристальным взглядом, в конце понимающе кивнув. Правда в том, что были вещи, которые объединяли их. Аякс не мог игнорировать тот факт, что Скарамучча также видел как стремительно нравственно разлагалась церковь и религиозные порядки изменялись, далеко уходя от первоначальных. При этом совершенно очевидно было, что гуманист был далёк от идей реформации. Если Аякс своим учением был намерен идти вперёд к изменениям, то Скарамучча скорее лелеял мысль о возвращении к религии в том виде, которую он видел в античных и ранних религиозных источниках Средневековья.       — Знаете, в ваших работах я заметил вот какую интересную вещь. Каждый раз, как только рассуждения заходят о предопределении, вы старательно уходите от этой трактовки, от этого простого термина. Вы избегаете его? Да, и ещё. Неужели вы не верите в абсолютную Божью силу?       Реакция гуманиста ожидать не заставила, бровь его тонко изогнулась, будто бы он не сразу понял суть вопроса. Однако сомневаться в нём Аякс не стал, на дне глаз Скарамуччи плескалось спокойствие, а не непонимание. Вопроса было два, торопить никто никого не стал с ответом.       — В чём-то вы правы, я не берусь судить об этом вопросе так, как делаете это вы. Эта проблема кажется мне довольно деликатной. Ровно так же я не берусь судить о силе, которая есть у Бога, — гуманист ненадолго замолчал, отведя взгляд к окну, по всей видимости в попытках подобрать верное выражение, — Поймите, я работаю с тем, что есть. Иначе говоря, я рассуждаю о свободе воли и силе Божьей лишь по тому, как эти сферы открыты в Священном Скрипте.       Аякс сосредоточил глаза на лице Скарамуччи. В этом моменте у них случалось расхождение в чтении и трактовании источника, ведь Священный Скрипт был основой и его учения. Во всех трактатах он напрямую обращался именно к нему для аргументирования своих тезисов. Богослов пускай и предпочитал поспорить, дабы доказать свою правоту, сейчас решил опустить обсуждения.       — Тогда мне хотелось бы узнать, неужели вы считаете абсолютно не абсурдной мысль о том, что человек может обрести спасение своими силами посредством обращения к разуму?       — Извольте, такого я не говорил, — гуманист сразу возразил, едва ли дав Аяксу закончить его мысль, — Да, я уверен, что человек спасается соответственно своим делам, но естественно это делается в синергии с Божьей благодатью.       Наступило молчание. Их взгляды встретились. Об этом молчании они совершенно не договаривались ни словом, ни хотя бы каким-то выражением лица или мимическим действием, но все речи сейчас были оставлены за спиной.       — Уважаемый Аякс, найдется ли у Вас ответ на мой вопрос? — гуманист решил первым разрушить молчание и, дождавшись кивка, выражающего согласие, продолжает, — Я читал один из Ваших трактатов, где речь шла о том, что Бог уничтожает силу греха и вырывает из-под власти Демона тех людей, которых предназначил ко спасению. По сути он сам ведет их к оправданию. Сможет ли совершить он дело Вашего спасения, если я позволю себе такой проступок?       Аякс не сразу понял, о чем говорит с ним Скарамучча, задумавшись над тем, в какой из своих книг и глав он транслировал озвученную мысль. Отрешившись от беседы всего на несколько секунд, он не сразу заметил того, как встал с лавки гуманист и сократил между ними расстояние. Неожиданное прикосновение чужих губ к своим застали Аякса как вспышка молнии среди безоблачного неба. Глаза небесно-голубого цвета расширились от неожиданности и удивления, в них ярко блеснула радужка. Богослов упёрся ладонями в плечи гуманиста и отстранился, несильно отпихнув юношу, дабы не навредить ему, и сделав шаг назад от кафедры.       — Что же Вы наделали? — голос Аякса спокоен, но совершенно ясно, что он потрясен и едва ли не потерял дар речи от неожиданного поцелуя.       — Попытался узнать, как работает богоизбранность.       Аякс чувствует на своём затылке лёгкое давление пальцев гуманиста и непроизвольно наклоняется вперёд. Через секунду он вновь чувствует мягкое прикосновение к своим губам. Скарамучча прижимается к ним своими, не отрывается сразу, выжидает пару мгновений, а затем на несколько считанных сантиметров отстраняется и снова примыкает вперёд на этот раз прикрыв глаза. Мягкий поцелуй бросает Аякса в дрожь то ли от того, что он ему так приятен, то ли от ужаса и мысли, что Бог его не поведёт к оправданию, зато Демон заберёт в свою власть.       Руки богослова предательски дрожат, но всё же находят точку опоры на талии гуманиста, который лишь позволяет этому случиться. Аяксу жарко: жарко от рук Скарамуччи, покоившихся на его шее, жарко от чужого тёплого дыхания, опаляющего его щеки в попытках привести сбившееся дыхание в норму, жарко от осознания своего полного и уже, пожалуй, завершенного нравственного падения.       — От такого греха ни Вам, ни мне уже не отмыться, полагаю. Неважно, если наши учения работают по-разному. Мы больше не псы Господни, уважаемый Аякс.