1816

Женщина стояла на крыльце виллы, под навесом, кутаясь в пелерину. Альпийские луга в этом году не зацвели. От дождей холмы стали нечёсаными, как хребет бродячей собаки. Мужчина, которого высматривала постоялица виллы, возвращался по дорожке с короткой пешей прогулки. Он покинул всю компанию полчаса назад, когда дождь, казалось, утих — заявил, что ему невмоготу сидеть у огня безо всякого моциона. Когда он подошёл, женщина присмотрелась к меховому вороту его пальто. Что-то привлекло её внимание, какая-то блестящая крупица. — Доктор! — воскликнула она. — Что это, снежинка? Она высунула руку из-под пелерины, чтобы дотронуться: — И правда, ледяная… — Кажется, зря я сегодня ругал надоевший камин. Кто бы мог подумать, что всего полчаса непогоды снова сделают из меня примерного домоседа! Скорее, к огню! О дар Прометея, принесенный смелой рукой с небес, как посмел я тебя не ценить? — Неужели теперь так будет всегда? — Кто знает! Цвет лица у неба нынче очень нездоровый, как у больного желтухой, но если больной не умрёт, то поправится. Ну-ка, пойдёмте скорее в тепло. Рука женщины соскользнула с его плеча. Она смотрела теперь не на доктора, а вдаль, в туман. — Я снова вижу его, — сказала она безо всякого чувства. Мужчина оглянулся. Долина, откуда он поднялся к вилле, казалась седой. Снег ли то был? Или вялый дневной свет превратил туман в оптическую иллюзию, в мираж наподобие тех, которые показывают в салонах гостям после нескольких рюмок абсента? — Снег посреди лета… — Смотрите, смотрите внимательно, — потребовала женщина. Дождь казался плотнее в одном небольшом участке. Он сгустился в сизую тень. К изумлению мужчины, в долине медленно обретала подобие плоти человеческая фигура. Затем она пришла в движение. Двое у порога виллы наблюдали за тем, как неведомый человек, сотканный из холода и тумана, проходит по долине и наконец исчезает из виду среди холмов и отвесных скал. — Чрезвычайно… — мужчина не нашёл слов. Немного оправившись, он продолжил: — Мир изменился чрезвычайно. Быть может, мы сейчас увидели того, кто несёт эти изменения? Что за дух мог принять такое обличье, да ещё расхаживать средь бела дня, хотел бы я знать. Немецкие легенды говорят лишь о духах ночи… Впрочем, день нынче утратил всякую белизну, а лето страдает от анемии. Быть может, мы погружаемся в сумрак, сливаясь с потусторонним миром? Он взглянул в лицо собеседницы. Женщина всё не сводила глаз с долины, где исчезло виденье. — Быть может, то ходит по земле Агасфер. Ослабление всякой жизни наблюдаем мы сейчас, а он, сей легендарный Вечный Жид, находится как бы между двумя мирами. — Изумление отпускало доктора, остужаемое философствованием, словно горячка — хинным отваром. — Не разумно ли предположить, что сейчас его время? — Или, предположим, вечного Прометея более не палит солнце и не пожирает орёл, поэтому он сумел освободиться? — подхватила женщина. Доктор поёжился, он чувствовал, что пальто отсыревает, но медлил войти в дом. Туманная долина напитывала его вдохновением, какого он давно не ощущал, сидя взаперти. Он будто впервые после долгой диеты отведал молока. — Прометей был бы кстати. Но меня здесь занимает мысль об оптических иллюзиях. Могут ли они быть разумны? Может ли мнимое одновременно быть сущим? Послушайте, что мне представилось: тень, которую мы видели — это существо обманчивое, что притворяется человеком, живым человеком, жаждет им быть, однако по природе своей не является. Оно не смиряется, о нет, напротив! Чтобы сохранять в себе подобие жизни, оно выпивает силы из людей… — Силы? — Да, силы, или кровь, каковая является основой души. Тем самым существо распространяет проклятье всё дальше и дальше, не в силах отказаться от лживого своего образа. Каждый встреченный им становится пищей. На смену человечеству приходит раса бледных, подавленных людей, испитых до дна, под таким же чахлым солнцем. Виною же всему — обман. — Какая мрачная история, — сказала женщина. — Полагаю, лорду Байрону она придётся по вкусу. — Не моя вина в той мрачности. — Доктор посмотрел в пасмурную высь. — Солнце словно умирает. Облака похожи на хлопья пепла, как если бы уже разверзлись адские глубины. Один богослов написал, что геенна огненная — не вечный пламень, а едва тлеющая зловонная свалка, не дающая тепла. Где же тот Прометей, который вновь сведёт огонь с небес? Хотя бы, — он попытался обратить всё в шутку, — чтобы нам погреться. Собеседница не вняла его намёку проследовать в дом. Взглядом она блуждала по отдалённым границам, у едва видимой черты сосен, как будто душой желала нагнать ушедшую тень. Не заботило её даже то, что пелерина отсырела и жалко повисла на плечах, неспособная защитить от дурной погоды. — Я тоже кое-что вижу, — сказала она. — Точнее, не в силах перестать об этом размышлять. С каждым витком мысли открываются новые грани, словно я еду по крутой горной дороге, в глуши, где на отвесной скале притаилось убежище алхимика, а в лесной чащобе танцуют блуждающие огоньки. Мне не принудить себя остановиться, ведь как не узнать, что кроется за следующим поворотом? Быть может, нечто подобное испытывает и явленный нам дух? В точности как и вы, я считаю это странное создание духом времени. Она сделала паузу и проговорила: — Мне мерещится, будто не облака заслонили небо, а новости и слухи, что рождаются в тиглях или под микроскопами. Кажется, уже ежедневно открывают какую-нибудь бациллу, но открытия совершались всегда. Нет, дело не в новшествах как таковых… Как будто ход прогресса осенили те пятна на солнце, о которых толкуют астрономы. Мне трудно выразить, в чём это проявлено… Вы читали о некоем вашем коллеге, который применял электрический ток, чтобы оживить труп? — Я слыхал, что удалось оживить лягушку, по крайней мере, на несколько секунд, — задумчиво ответил доктор. Он начал смутно понимать, к чему клонит собеседница. — Так представьте же, — продолжила она рассказывать, — сущность, что воплощает в себе достижение наших дней. Скальпелем и электричеством мой герой станет создавать подобие живого из мёртвой материи. Как и ваш персонаж, мой обретает своё проклятье на стыке двух миров. Имя этому проклятью — знание. Герой им отравлен, не может не обратить его в дело. — Такую историю тоже можно себе представить, — усмехнулся доктор. Однако собеседница не взглянула на него, она, похоже, вообще не слышала ответа. Только теперь стало заметно, что она как бы не вполне присутствует рядом, что блеск в глазах её — стылый, колкий. Вдруг она протянула руку, словно пытаясь ухватить ей одной видимую цель. — Я вижу, — голос стал отчуждённым, — вижу, как он идёт, шагает по эпохам и нациям. Приручив молнию, он возомнил себя Прометеем. Прежде он препарировал людей и сшивал из них големов, теперь кромсает страны и перекраивает границы. Он шествует дальше… Его скальпель отныне рассекает самую суть вещей, расчленяет понятия и устои, но тут же удар рукотворной молнии сплавляет их в новых уродцев. Несовместимые идеи абсурдны, но в его руках принимают убедительный вид. Электричество приводит их в движение. Из его лаборатории выскакивают двоякие твари, подобные маленьким бафометам, но народы превозносят его, словно пророка. Наконец, он создаёт големов из одних только слов, слепив воедино рассказы о судьбах былых людей. Так будет заменено человечество. Ведь чтобы стать новым божеством, именно власть над logos необходима. Она замерла с воздетой в небо рукой. Доктор глядел на женщину, изумлённый больше, чем прежде. — О, Мэри, но ведь это завораживает! — воскликнул он. — Это незаурядная мысль! Я убеждён, вы должны записать её. Да тут же целый рассказ, не хуже тех, что мы читаем у камина! Наконец-то на лице женщины заиграла озорная улыбка, которая так очаровывала всю их компанию. — Раз вы столь высоко оценили мой вымысел, я подумаю над тем, чтобы дерзнуть. *** На следующий день в гостиной собрались все, кроме женщины. Лорд возлежал на диване, листая сборник немецких легенд — макабрических историй, которыми вся компания развлекалась последнее время. — Книга подходит к концу, — отметил лорд, — а скука тем временем набирает силу. Но где же Мэри? Неужели ей всё это надоело даже раньше, чем мне? — Она собиралась отдать распоряжения горничной и до сих пор не вернулась, — сказал жених Мэри. Он полулежал в кресле, укутанный в плед. У юноши постоянно болела голова от дождливой погоды, вот и сейчас доктор поднёс ему стакан капель. На столике у кресла в беспорядке лежали бумаги, поверх них — лист печатного текста. — «Le Feuille» принесли? — осведомился доктор, передав юноше питьё. — Что пишут? Продаётся какое-нибудь новое средство для укрепления волос? — Прочтите, это немыслимо… Урожаи погибают. В Германии Рейн вышел из берегов. Французский фрегат «Медуза» тонет у берегов Мавритании. Доктор взял «Листок» и вчитался в строки на французском. — Неужели всему виной пятна на солнце? — пробормотал он. — Джон, — оживился вдруг лорд, обращаясь к доктору, — та ваша фантазия, в которую вы намедни меня посвятили, не оставляет меня. Некий князь, что ищет себе знакомств на светском рауте — невинная завязка, но неожиданно сцена переворачивается, вуаля — не дружба здесь, а доверчивая юность отдаёт бессмертному старику свою кровь. Подобно сказочному существу. Где же, где… — он принялся листать «Макабрические истории». — Вот! Имя ему — Вампир, вышедший из глухих румынских лесов. Представьте себе, я уже почти готов взяться за перо! Или нет… Ха, есть затея получше. К чему обременять себя? Лучше сядем вместе, и я расскажу вам свою версию, а вы будете дополнять или сочинять собственные. Пускай вымысел летит свободно и заведёт нас в глубины, которых не могу предсказать даже я сам. Такое развлечение поинтереснее будет, чем побасенки немецких крестьян и лесорубов, а? — Я поищу Мэри, — ответил доктор. Он покинул натопленную комнату. В галерее, которая вела к лестнице на второй этаж, он увидел Мэри. Та стояла у окна. В изжелта-сером свете черты её лица, и без того заострённые, казались измождёнными. Грубая шаль, взятая у горничной, соскользнула с одного плеча, но женщина не поправляла её. Взгляд Мэри был прикован к чему-то за окном. — Я снова вижу его, — прошептала женщина. — Он здесь! О, милый доктор, мне кажется — он пришёл за мной! Мужчина, тем не менее, смотрел лишь на неё оценивающим взглядом профессионала. Щёки женщины слегка раскраснелись, но не настолько, чтоб можно было говорить о лихорадке. Из оконной рамы дуло, колебались выбившиеся из начёса прядки. Казалось, женщина всем существом своим готова к движению, к полёту. «Валькирия, — подумал доктор, — не больная, а валькирия. Но каковы должны быть крылья, что удержат человека под нынешним желтушным небом?». Странные мысли, увлекательные мысли. Мужчина переборол волнение и подошёл к окну. Взглянул наружу. Ему понадобилось усилие воли, чтобы остаться на месте. — Я тоже вижу нашего гостя, — сказал он. — Мэри… Вы обдумали моё предложение насчёт повествования? Плечи женщины вздрогнули. — Да. Быть может, потому он сегодня так близко. Фигура, сотканная из дождя, стояла в самом дворе виллы. Зыбкие очертания колебались, они то раздувались, словно призрачный незнакомец был одет в пальто или плащ, то почти таяли. «Ему много холоднее, чем нам», — подумал мужчина. — Да, Джон Уильям. Я записала всё, что пережила вчера и ощутила. — Голос женщины стал резким. — Но этого мало. Скажите, Джон, верите ли вы в силу рассказов, имён и слов? Чувствуете ли, что произнесённое слово обретает плоть не в пространстве — в самом времени, что сама история человечества подобна пряже? — Пряже, нитке, что выплетена из перепутанной кудели возможного, — подхватил доктор. Вдруг невольно отступил на шаг: серая фигура будто приблизилась. Но не дрогнула женщина. — Я расскажу его историю. Преступник и мечтатель, он будет то рвать на части целостность, то сшивать безжизненное целое из неподобающих частей, как и было вчера ему обещано. Но помимо того я спряду ему финал. Нет, я не позволю ему зайти слишком далеко по нити времени! Он, алхимик сегодняшнего дня, столь устрашающий в своием честолюбии, обретёт смертное, мягкое человеческое сердце. Слово за слово переплету — и сердце это, словно под ударами электрического тока, забьётся в раскаянии. Таким будет финал! Внезапно, небо пронзила грозовая молния. Она ослепила доктора; когда же тот вновь стал способен видеть, то вскрикнул. Фигура стояла у самого окна. На стекле держался пятипалый отпечаток влаги. — Он… — доктор вцепился в свой шейный платок. Волнение заставило его задыхаться. Женщина не обернулась. Вместо этого она протянула к окну руку и осторожно, почти с нежностью коснулась стекла. Её пальцы легли на то же место, где серый сгусток прильнул снаружи. — Всем нужно имя, — сказала женщина. — Имя — как плоть, но для смыслов. Доктор ждал, что прогремит гром, но звук мешкал. Быть может, заблудился в холмах. — Как же назову тебя? О, я уже знаю. Я думала об этом всю ночь. У тебя будет имя: оно стреножит твоё безумие, но оно же сделает тебя свободным. Оно ляжет камнем в основу твоего бытия, на нём-то установится всё твоё существо. Слушай! Внимай созвучью, которое на моём родном языке означает честность и прямоту. Слово «frank» — таков будет твой фундамент, а потому ты не сможешь всю жизнь лгать самому себе, из твоего естества проступит правда. Твоя история рождена из альпийских глыб, из фантасмагорий немецкого народа, рассказанных у огня. Слушай же! Отныне твоё имя… Громовой раскат ударил так близко, что содрогнулись стёкла. Доктор инстинктивно отпрянул к стене. Но ещё оглушительней прозвучал выкрик Мэри, прильнувшей к окну, за которым метался дикий ливень: — Франкенштейн!