Всему на свете выходят сроки

Последнее, что увидел в своей земной жизни Владимир Путин – тупую, бессловесную черноту глаз Патрушева, который первым схватил лежащий на столе револьвер. Красивый, подарочный, почти сувенир... с одной разницей – стрелял он по-настоящему. – Это из-за тебя всё пошло не так! – прошипел Патрушев. Топот и шум, до этого едва слышные, стремительно приближались, звенели в пустых коридорах – Ты меня не захотел слушать! Всё по-своему! Думал, что Шойгу тебя не сдаст, болван? – сухие губы Патрушева мелко тряслись, Владимир отступал, пока не уперся спиной в угол двух стен. Его зажали. – Ты.. ты чего? Может.. может мы.. – Договоримся? – бывший секретарь Совбеза хмыкнул – А ты действительно двинулся рассудком. Грош цена твоим договорам, Володя! Путин зажмурился за долю секунды до выстрела, и успел различить только резкий, ударивший по ушам хлопок. Потом боль, почему-то "красная" – только это слово приходило на ум. Потом – пустота, которую никто не в силах был бы описать словами, ощущение не то падения, не то полета, страх... Ощущение, что он находится под чьим-то пристальным взглядом, возникло почти сразу же – Владимир нервно вскинул глаза. Действительно, в нескольких шагах от него, улыбаясь почти беззубым ртом, стоял Ежов.   Лицо наркома внутренних дел почти полностью изъели раскрытые темно-алые язвы, щеки зияли темными провалами, а кровоточащие десны держали всего один зуб – но перед Владимиром стоял именно он, Ежов, Путин понял это подсознательно, с отвращением и ужасом глядя на то, в чем с трудом угадывался человек. И уж, конечно, живым существо, держащее вываливающиеся кишки гниющей рукой с черными пальцами, быть никак не могло. Но Ежов стоял, опираясь на ноги с обрывками кожи, и улыбался. Лохмотья "ежовского костюмчика" висели на острых сутулых плечах, не скрывая впалой, продырявленной груди. – Ну привет, Володя, – безгубая улыбка оказалась на лице "железного наркома", который сделал к Путину несколько шагов. Голос звучал хрипло: голосовые связки уже давно сгнили – Да ты не пугайся... Поздно пугаться. – В-вы.. Николай.. Иванович... – но у Владимира словно отнялся язык. Он попытался было пятиться, но Ежов каким-то неуловимым образом становится всё ближе, как и вонь гниющего трупа, исходящая от мертвого палача. – Ишь как, "вы", – Ежову было весело, несмотря на страшные, физические муки, отблеск которых явно читался в безумных глазах – Ты кончай свои штучки и пошли. – К-куда? – Увидишь. Ежов, не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал прочь. Все они шли за ним... – Значит, Володька, говном ты собачьим оказался.. – бросил через плечо нарком, не оборачиваясь. Путин на миг сбился с шага. Против всех ожиданий, сердце в его груди учащенно застучало в ответ. – Отца народов из себя строил, а? – теперь один блестящий глаз Ежова все же глядел на плетущегося по вязкому песку Владимира – Только нихера у тебя не вышло. Ни-хе-ра. Никого твои псы не разнюхали, ты врагов у себя под носом не заметил! Разве так.. разве так делают? Дурак ты.. всё зря. И только одному ты научился – воровать.   Они всё шли и шли, только с каждым шагом Путин ощущал, как проваливаются глубже в странный красноватый песок ноги, лишенные обуви, а Ежов всё говорил и говорил, и его хриплый, насмешливый шёпот проникал, казалось, напрямую в мозг, минуя уши. – Ты же конченный неудачник, Володя! Ну скажи мне, скажи, чего ты достиг? Чего страна твоя достигла? Чего вы с предателями нежничали?! – А вы.. сами.. что..? – стремясь разорвать нескончаемый шепот, пробормотал Путин. И замер от резко наступившей тишины. Ежов остановился, потом  в задумчивости оторвал ещё один лоскут кожи с руки. – Сами? У нас страна великая была. У нас бог был, пред которым мы все – песчинки, – Ежов хмыкнул, но вышло не очень натурально. "А ведь он верил... И верит Хозяину до сих пор" – Ради этого и жизни не жалко. А ты? Подполковник хренов.. Что, взял с собой свои деньги, а?   Они снова пошли вперёд. Людоед, который считал себя лучшим цепным псом – и был убит, словно собака, а за ним прихрамывал трясущийся при каждом шаге Путин. Он больше не смотрел по сторонам – не узнавал людей в этих стонущих от боли истерзанных существах, чьи крики становились все пронзительнее. – Хочешь знать, что с твоим дворцом? – Владимир мотнул головой на очередную реплику Ежова, однако тот ещё шире ухмыльнулся, разведя руками – А придется.   И Путин увидел. Увидел ревущую от радости толпу, громящую шикарные залы. Никто не тащил вещей в свои карманы, их просто валили на пол, кто-то радостно обнимался с незнакомым, но уже родным человеком, а кто-то танцевал прямо на столе, топча фамильный фарфор... Путин почувствовал, как падает на колени, а в следующий момент перед глазами всё поплыло... Он харкал кровью. Он схватился за свои ребра, точно они сейчас сломаются и разорвут тело изнутри. А Ежов глядел на это с недостижимой высоты и улыбался. – Скажи.. те.. это – ад? – пробормотал Путин, с трудом переводя дыхание. Где-то выше беззвучно засмеялся нарком. Потом он прекратил, чуть замешкался – и выплюнул свой последний зуб. – Ты так и не понял? – тяжелая рука впилась бывшему президенту в плечо – Да нет никакого ада и рая!– Ежов расхохотался прямо в лицо Путину, и брызги крови из десен попали ему на щёку, – Есть только вечная расплата и вечные муки! Петли кишок, ничем больше не сдерживаемые, с мерзким шлепком упали на песок и нарком вскрикнул, разом утратив всю свою смешливлость, и на доли секунды Владимир увидел его настоящего – умершего ещё до расстрела, и до конца времён обменного на боль за миллионы бессмысленно сломанных жизней. Впрочем, обезумевший Ежов вряд-ли задавал себе вопросы. Отвернувшись от Путина, он снова пошел вперёд, подволакивая одну ногу. – Так куда мы..? – А ты как думаешь.. – бросил Николай на ходу. Он все больше и больше шатался при ходьбе. – К.. к Сталину? – Ты всё-таки идиот, – с каким-то даже разочарованием протянул нарком внутренних дел – Думаешь, Хозяину есть до тебя дело? У него ж сегодня партия с Адольфом. Рубятся насмерть. В преферанс.   Путину не суждено было узнать, шутит Ежов или нет – земля резко ушла из-под ног, а перед глазами на долю секунды воцарилась даже не чернота, а вакуум, которого он предпочел бы больше не видеть никогда. Великое Ничто бросило свой взгляд на бывшего правителя-самодура, и отвернулось столь же равнодушно. Открывать глаза Владимир почему-то не спешил, сначала пытаясь понять, где находится. Тело больше не испытывало давящую духоту неведомой пустыни, наоборот, ступням было холодно стоять на чем-то грубом и твердом. Наконец, Путин решил осмотреться. Его новое пристанище оказалось тюремный камерой, и он сразу понял какой, запоздало похолодев внутри, с дрожью проводя рукой по шершавым стенам. На пальцах остался след. Конечно, он видел фотографии колонии "Полярный волк", и этот штрафной изолятор он узнал – но даже не по внешнему сходству. Шестое чувство не подсказывало, оно было уверено: тюрьма – та самая, и камера – тоже. Свет неприятно бил в глаза, но его не хватало, чтобы ярко осветить дальние углы каменного мешка, Владимир видел лишь табурет да поднятые к стене нары. Впрочем, запах параши ясно говорил – в темноте таится не что иное, как дырка в полу и ржавый рукомойник. Обернувшись, Путин жадно взглянул на высокое зарешеченное окно – но за ним царила непроглядная тьма. Не просто ночное небо, за пределами этой камеры, кажется, царило все то же Ничто, Владимиру не хотелось это проверять. Он сделал было шаг к табурету, дабы взять в руки потрепанную книгу с него, когда услышал звук шагов. Внутри все сжалось, когда негромкий, скучно-официальный голос сотрудника ФСИН что-то быстро сказал, лязгая открывающейся дверью.   Конечно же, это были они – в глубине души Владимир всегда знал, что нечто подобное случится, но раньше такого рода мысли удавалось быстро заглушить. А теперь в спину ему упёрся угол штрафного изолятора, увитый в самом низу старой паутиной. Его визитёров не затронула гниль смерти: Немцов всё так же был красив, кудряв и широк в плечах, взгляд Навального не утратил ясности, Анна Политковская сохранила свои прямые, хоть и слегка печальные, черты лица. Остальные стояли за ними: тесное пространство не могло вместить всех. Журналисты, политики и правозащитники ещё не сказали ни слова, а Путин уже в бессилии пытался отгородиться от них, выставив перед лицом руки. Неожиданно ощущение земли ушло из-под ног – Владимир медленно сполз по стене и шлепнулся в самый угол, затравленно глядя на окружавших его. Неожиданная боль резко пронзила его, но мужчина только стиснул зубы и сжал пальцы до боли, пытаясь отвлечься. – Что же вы так, Владимир? Боитесь нас? Мы вас, кажется, не боялись, – произнесла в задумчивости Анна, глядя куда-то поверх бывшего президента, в стену. Немцов шагнул вперёд и присел на корточки, внимательно глядя прямо в глаза непонятного цвета. Путин не отвечал: он стиснул зубы от боли, которая и не думала проходить: слегка отступив, она накатывала с новой силой, парализуя все тело и заставляя черепную коробку буквально разрываться от крика. – Больно тебе, да? – в голосе Бориса не было ни злорадства, ни сочувствия. Сплошное понимание, и именно от этого Владимир всё-таки тихо вскрикнул, не выдержав – А нам, думаешь, не больно было? Пола пиджака Немцова частично распахнулась, и краем глаза Путин рассмотрел кровавые разводы на светлой рубашке политика. – Знаешь, почему так? – Борис, поморщившись, оперся руками о грязный пол. Сам не зная, для чего, Путин часто закивал, словно причина действительно имела значение. Словно это могло что-то изменить. – На самом деле всё просто. Души наши – бессмертны. Только вот ты свою ещё там разменял на дворцы, яхты и чужие жизни. А их теперь грабят и разносят. Душу твою теперь убивают. И потом, даже когда ничего не останется целым, все будет так же. За каждую смерть придется платить. Вечно. Такой расклад, – Немцов с тихим вздохом встал, отойдя к своим спутникам. – А ты.. вы? – А мы в ответе только за свои дела, – жёстко отозвалась Анна, сложив на груди руки. Владимир вздрогнул, со страхом опустил взгляд на свои ладони. Язвы медленно, но неумолимо расползались по пальцам, уже начинали змеиться по запястьям. Рубашка в некоторых местах почернела от крови. Алексей Навальный смотрел на это молча и хмуро – для этого места он был слишком чужой, слишком живой. Его иногда раздирало изнутри, но не от мучительной боли. Какая-то сила упорно рвалась наружу, искала выход... – Если бы можно было увидеть Юлю и Захара с Дашей! – запальчиво протянул он. Алексей постоянно думал о семье, и порой страдала от разлуки сильнее иных наказанных людей – И маму.. – Да, несправедливо.. – Протянул Борис, окончательно отворачиваясь от Владимира, который страдал теперь не только от боли, но и от одолевающих видений: он всем естеством чувствовал, как рушится кирпичик за кирпичиком выстроенная им система, как опечатывают шикарные резиденции или же напротив, распахивают двери для всех желающих, как щелкают наручники на чужих запястьях и чья-то бита с треском проходится по лобовому стеклу дорогой машины. И его самого точно били и ломали – а он с покорностью и страхом терпел. – Ты другой.. – вдруг произнес где-то совсем близко смутно знакомый голос. Путин вскинул голову, несмотря на резкую боль, но обращались, конечно, не к нему. Просто мужчина стоял неподалеку, почти касаясь носками ботинка ног Владимира. Юрий Щекочихин – журналист и ещё советский диссидент, убитый в новой России неизвестным веществом, только вяло усмехнулся, кивнул Путину и демонстративно отошёл на полшага. Посмертие избавило его лицо от старческой маски – последний яда, но в глазах мужчины царила вечность – Алексей, ты всё ещё не во власти смерти. – Думаешь? – в голосе Навального звонкой стрелой влетел луч надежды. – Я это вижу. Твоя душа жива. Черт знает, в тебе дело или в людях, которые не хотят, чтобы ты умирал, но.. факт. – Подожди.. – Алексей с трудом сдерживал порыв ликования и желание куда-то бежать, рваться, делать что угодно – только бы вновь вдохнуть полной грудью воздух, обнять всю семью, всех друзей разом, а дальше – будь, что будет. Он вздрогнул, пытаясь сосредоточиться – Но это же.. невозможно? – Мне так раньше казалось. Но способ есть. – Говори! – умоляюще произнес Алексей, почти выкрикнув просьбу. Потом мотнул головой – Пожалуйста. – Я скажу. Но только ты должен знать... Твоё тело – уже не твоё. – И? – Алексей в нетерпении обернулся на Щекочихина через плечо. Потом до него начало доходить и Навальный невольно поежился – Но как тогда... – Это и есть самое неприятное. Ты можешь стать кем угодно, вернувшись. Родишься заново, забыв предыдущую жизнь, или просто займешь чью-то.. оболочку. Тоже, впрочем, не помня ничего предыдущего. Станешь не Лехой Навальным, а, скажем, офисным работником Сергеем. – Чёрт.. – но это же будет жизнь? – мужчина пожевал губами. Потом закрыл глаза и тихо рассмеялся: неужели он сможет забыть его Йулю? Даже в новом теле, даже с вывернутым сознанием, оказавшись где угодно? Забудет своих детей, самых лучших, самых любимых, несмотря ни на что? А Олега, а родителей? А своих верных друзей? Да быть такого не может! – Жизнь, конечно. Если ты сам этого захочешь и добьешься. – Это не вопрос, – нервно усмехнулся Алексей – Что надо делать? – Да мне кажется, ты и сам это знаешь, – мягко улыбнулся Юрий – Просто.. поверь в это, и всё получится. Навальный неуверенно кивнул, потом закрыл глаза, его брови напряжённо сошлись на переносице, а морщины прорезались глубже – он с силой стиснул челюсти. Казалось, даже воздух в камере застыл от предвкушения чего-то. И Алексей исчез – без красивых эффектных порталов, черных дыр и светлых вихрей. Просто ушел – слишком он любил жизнь, и смерть не смогла совладать с этой любовью. А Путин, который только перестал в бессилии дергать ногами от невыносимой боли, снова тихо застонал. Он прятал голову в коленях, но спрятаться от себя было не в его власти. Особенно – когда сверху громкий голос Бориса Немцова произнёс: – Ты проиграл ещё раз. Теперь и своему личному сопернику. Потому что ложь и зло всегда в конце концов рассыпаются, как карточный домик. Владимир только равно и мелко кивал, не поднимая головы. Готовился к новой экзекуции, однако её не последовало. Вообще ничего не последовало – через волны боли до бывшего президента донеслись удаляющиеся шаги, чей звук был усилен каменным полом. Не веря своим глазам, Путин смотрел в спины уходящим – на его взгляд обернулась только Политковская и словно, отвечая на немой вопрос, сказала: – Да не нужен ты нам больше, не трястись так. Мы не изверги. Дверь с грохотом закрылась, и Владимир снова остался один. Недолго. Снова звук шагов, сухой тон работника колонии – но в этот раз ему грубо ответили, и Путин узнал голос. Отступивший было страх нахлынул с новой силой, на лбу выступили капельки пота... – Ну вот и свиделись, Володя. Смерть сильно обезобразила Евгения Пригожина, но это был он: с обгоревшим лицом, на котором глаза зияли белыми точками. Клочки полувоенной формы не скрывали страшных ожогов и торчащих из-под кожи ребер – переломало его знатно. – Слушай, Вагнер, он нас, походу не узнал, – со злорадством произнес Пригожин, потирая руки. При этом он зашипел от боли, но все равно усмехнулся. Его спутник, Уткин, только кивнул. Зверское выражение лица мужчины осталось таким же пугающим, только теперь он выглядел как настоящий завсегдатай преисподней. На обнажённом плече чернела свастика и руны SS, которые даже адское пламя не тронуло. Улыбался он ещё более жутко, кривя свой разорванный рот. – Надо бы преподать ему пару уроков гостеприимства.. – прогнусавил Вагнер, делая шаг вперёд. – Действительно. И научить ответственности, слышишь, Володя? – почти елейным голосом осведомился Пригожин, тяжёлыми шагами проходя внутрь камеры. На Владимира дохнуло мертвечиной и гарью, когда развороченная рука опустилась на его плечо мертвой хваткой – Ты что же думал, можно вот так за здорово живёшь людей кидать? Нет, Володя, за всё отвечать придется. И отвечать ты будешь очень долго. Иди сюда, Вагнер. Нам сейчас понадобятся наши криминальные таланты.