Покровская слобода

Куда бежать, если твой приговор вынесен, зачем спорить, если думают и решают другие? Твоя цель–исполнять, звучит не так трудно, как оно есть в действительности. Но никого она, эта действительность, не волнует, важно только будущее, каждая поставленная цель и последующая задача строго следует регламенту. Получил-выполнил, получил-выполнил, за повышением исполнительности следует закономерное развитие. Правительство может, всегда проворачивая эту излюбленную махинацию, после непрямого влияния через газету, через выступления, через духовную составляющую, построить из каждого села уверенного в завтрашнем дне, сосредоточенного на своем труде и самое главное, счастливого граждана. Разве не стабильность равна счатью? Разве есть ещё страна, где люди равны во всем своём быту? – равны в своём незнании, равны в своей значимости в механизме пролетариата... – Спор с самим собой доводил до края безумия, если это оно и не было. Почему подумал так и только сейчас? Действовать надо было, действовать. Слепое повиновение, да чем оно лучше их прошлого? Крайность доводит до крайности, бездействие заставляет приносить людям не спокойную политику изменений, а стремительный прорыв. Потому что они устали. Не им, не пришедшим больше не нужна постепенность. Нужна производительность. Резкая и безжалостная. Не согасные мешают, выбиваются, как ненужная, ржавая в своих знаниях, шестерёнка. Куда проще утилизировать, насколько бы это не было жестоко, по отношению к металлу. На примере одной железки другие сами начнут переплавляться в более совершенные. Подходящие – ...Разве есть в мире странна, где все пренадлежит всем? Разве есть страна, где при всём этом твоего ничего нет... – Он старался тихо. Уши ныне были в каждом окне, за стеной твоей коморки, над потолком, под ногами. Сам ты, без права выбора становился ушами коммуны. Поза великого мученика, коем он себя чувствовал. Собранные вместе колени выдавали прежние манеры, замок из рук, улеженный на них показывал страх. – они отличались. Это... отвратительно, но они отличаются, как бы не трудились. – Выбивая ответ из всего того потока мыслей о, сейчас совсем ненужного размышления, поникшая голова сгорбленного силуэта мужчины развернулась на дверь. – ш-шутишь надо мной? – Подергивающйся звук от человека в дверной раме. Глаза на выкат, а поза разъярённого быка, его не переубедит ни одно слово брата. Его бы воля-истоптать все те слова, изученные в школе, забыть, растереть в труху. Веса от них больше не чувствуется. – Витя... – кривой шаг впред, движение в полной готовности и уверенности накинуться голыми руками на шею родственника –Ты не понимаешь!? – На одном сдавленном вздохе, избивая свою грудь кулаками – Их расстреляли! Расстреляли, сучья ты рожа! – Он пришел со свей скорбью, болью его народа, людей, которые нашли в чужой стране свой дом, родину. Разве родина должна убивать тебя? Разве родина, которую ты клянёшься защищать, должна так поступать? Рвать глотку было поздно, зная планы советов, но не отчизны, на неугодных граждан. Но это не останавливало растрепанного, видно, недавно вломившемуся, Федору биться с сами собой и своими эмоциями. Лицо не понятное, за раз три цвета меняет: злое, непонимающее за какую провинность с ними так обходятся, краснючее. Бледность в нем не такая частая, но как приходит всё в ней читается так же явно: крик и грохот свалившихся в яму немцев, заранее выкопаной гонцами самых верных гражданам людей. Всё эти лица города связывает отчаянье сведенных бровей, дрожащих губ с оскалом, как у побитого пса, которого выгнали из родной бутки, перебив кутят и соседних дворняг. Сердце Виктора беззвучно прошибает удар, волнами бьющий по всему телу. Он безоружен, когда видит его страдания. Размышлению на такую тему не найдётся места, даже в его полной всего голове. Туров может, и обсуждает всё, с чем сталкивается народ. Им говорят, что нужно делать, без четкого знания, для чего и для какой великой цели, о которой так усердно говорят. Виктор размышляет монологами собственного сочинения и анализа для себя же лично. Он годами, ещё до красных, тренировал свои способности к изложению, донесению в свет. Но, сейчас это не пробник, не тест на описание фужера, не хвастовство ораторством. Это–его брат. И в след уходящему любимому брату он не придумывает, не останавливает и не бежит в след. Мужской лик с хлопком падает в две сложенные ладони, сопровождая его звуком уроненных очков. – прости.