огни вереницы

кай, прижав колени к груди, сидел в углу комнаты. он тяжело дышал, руки его дрожали. он смотрел на пол, пытался занять себя мыслями о рисунках на плитке. щека всё ещё горела от пощёчины. руки отца были твёрдыми, удары тяжёлыми. каю было одиннадцать, он не мог удержаться на ногах и упал на пол. он выглядел жалко, он был жалким. гашу смотрел на него с презрением, пнул ногой, острый нос его лакированных ботинок больно ударил кая в рёбра. он сжался на полу, как совсем маленький ребёнок. он устал сегодня. у него не было сил вставать, пытаться защитить себя, доказывть отцу, что он чего-то стоит. он был готов принять смерть здесь, будучи забитым щенком на холодном полу. но гашу не добил его, нахмурился, выдохнул сквозь зубы и ушёл. кай не был уверен, был ли поворот ключа в замке его выдумкой, или гашу правда запер его здесь. он долго лежал на полу, свернувшись эмбрионом, щека горела от удара, глаза горели от нескончаемых слёз. ему хотелось кричать, хотелось, чтобы кто-то его обнял, потрепал по волосам, хотелось стать маленькой букашкой, размазанной по подошве чужих ботинок. хотелось исчезнуть. но он был здесь, его звали кай, ему было одиннадцать лет, у него текли слёзы рекой, болело в груди от обиды или от носа отцовских туфель, горела щека. он зажмурился, нос был заложен, горло саднило. сато обнял себя за плечи и встал с пола. он не хотел выходить в коридор, хотел залезть за шкаф в глупой надежде стать клочком пыли. ему было больно, страшно и холодно. ему было одиннадцать лет, и он хотел рисовать мелками на асфальте, хотел, чтобы папа гордился им за то, что он нарисовал какую-то глупость. но сато был здесь, в пыльном углу, прижав колени к груди и изучая рисунки на плитке. кай был здесь, зная, что его заменили сеем, которого папа привёл месяц назад. сей был выше, выносливее, не плакал в пыльных углах, и его точно не били ботинками в рёбра. сей был лучше, немного старше, немного выше, немного грубее, немного смелее. кай всё ещё не был уверен, как его называть, но пришлось смириться с "большим грубияном", потому что кай был младше, слабее, глупее и любили его меньше. потому что кай не знал, что сделал не так, он почти не плакал при папе, выносил все тренировки, редко падал в обмороки и смотрел папе в рот, впитывая всё, что он говорил и делал. кай задыхался от детской обиды, зависти, от пыли. он жалко шмыгнул носом, втягивая все сопли обратно, и поморщился, это было мерзко. это было жалко и мерзко. он ненавидел себя и этот угол, и сея. он спрятал лицо в острых, худых коленках, надеясь, что если он никого не увидит, то его тоже не заметят. но его заметили. сей дёрнул его за плечо, положил ладонь на волосы и грубо потрепал. кай проигнорировал, проглатывая новый поток слёз, это тоже было унизительно. сей смотрел на него насмешливыми, блестящими золотом, карими глазами. кай нахмурился, поджав губы. — кай! — сей дёрнул его снова, его голос был звонким и громким. кай спрятал лицо сильнее. — уходи, — звучало от него глухо и приглушённо, — меня здесь нет. сей нахмурил брови, смотрел так долго на кая и внимательно. кай надеялся, что он уйдёт, но сей не убирал руку с его волос, не двигался с места. — нет меня здесь, — снова буркнул кай. голос его немного дрожал. — я пыль. сей над ним вздрогнул, глаза его расширились, брови забавно поднялись вверх. кай этого не видел, но чувствовал чужую растерянность. — ты дурак, а не пыль! - возмущённо заявляет сей после долгой минуты молчания, — дурак! кай промолчал. он был глупее, слабее и терпеливее. как сказал сей, он был "терпилой". кай не был уверен в значении слова, но знал, что оно было оскорблением. сей наконец сел с ним рядом. кай чувствовал его строгий и внимательный взгляд. — что он тебе сказал? — вдруг спросил он. кай смолчал. сей грубо отзывался о гашу. это было ещё одной монеткой в копилку непонимания кая о том, почему сея любят больше. — повернись ко мне, — тон сея был приказной, грубый. кай сильнее зажмурился и зарылся носом в коленки, хотелось спрятаться и снова заплакать. он не повернулся, и сей попытался повернуть его силой. кай брыкался, когда его схавтили за плечи костлявые пальцы сея. его хватка была резкой, болезненной. кай правда слишком устал, чтобы драться, но он старался отбиться от чужих рук. сей издавал невнятные звуки, когда кай пинал его. кай гудел, когда сей дёргал его за волосы. — ты мудак! — воскликнул сей. голос его был возмущённый. из кая вылетел гневный почти рык, настолько дурацкий, что сей лишь прыснул со смеху, снова дёрнув кая за его длинные волосы. вся злость его растаяла в воздухе, лицо покрылось ярким, красным румяенцем. кай нахмурился, отворачиваясь. его лицо горело от стыда. он снова притянул колени к груди. — я к тебе по делу пришёл, тигр, — не обращая никакого внимания на чужой стыд, сей, просмеявшись, заговорил, — поедешь со мной? кай долго молчал, он погрузился в раздумья, скосил глаза к носу, рассматривая пыль на прядке волос. он проигнорировал насмешку в чужом голосе, он игнорировал всего сея. а сей ненавидел, когда его игнорировали. он снова схватил кая за плечи и грубо развернул к себе. — пойдёшь со мной или нет? — вновь спросил сей, крепко держа кая перед собой. кай смотрел на него взглядом затравленного щенка, нахмурив брови, скривив губы в недовольном выражении. он не хотел отвечать, хотел отвернуться и снова погрузиться в самоанализ, в попытки стать клочком пыли. но сей был здесь, держал его за плечи, смотрел острым взглядом карих глаз. сей начинал злиться, он нервно стучал ногой по полу, сделал пару вдохов. — ну точно, дурак! — воскликнул вдруг он. кай удивился. сей смотрел на него, дышал тяжело, хватка на плечах кая усилилась. — пусти, больно! — наконец отозвался кай и скинул с себя чужие руки. сей не пустил. схватил его лишь сильнее. — отвечай! пойдёшь или нет?! — настойчиво потребовал он. — не пойду! — хочешь остаться здесь?! — с искренней злостью возмутился сей. — здесь?! под холодным носом лакированных отцовских ботинок?! под тяжёлыми ударами?! хочешь остаться здесь?! стать примерным убийцей и преемником?! остаться удобной подстилкой организации?! кай закрыл ему рот ладонями, повалив на твёрдый пол. о таком нельзя говорить, не так громко, не так открыто, не при кае. глаза сея блестели ненавистью и злобой. он укусил кая за руку и попытался вырваться. кай удержал его. они метались по полу, издавая странные возмущенные звуки, хватая друг друга за волосы, царапая щёки, стараясь повалить друг друга. — ты мудачьё! слабак! — сей пнул его в живот, и кай проехался по гладкому полу. — сам такой! вечно тебе неймётся! идиот! — кай схватил его за ногу, протянул за собой. — строишь из себя не пойми кого, а всё равно остаёшься самым лучшим и любимым! голос кая сорвался, в конце он был высоким, почти истерическим, переполненым детской обидой, завистью, непониманием. сей вскипел. они схватили друг друга за плечи, кувыркаясь по полу, метаясь из угла в угол. — да ты тупой! тупой, как пробка! — сей повалил кая на спину, по его лицу была размазана кровь из носа, у кая под ним была разбита губа и, кажется, выбит последний молочный зуб. он смотрел на сея с такой же злостью, завистью, возмущением. кай его оттолкнул, спихнул с себя и, в итоге, отошёл в сторону. походка его была слабая, шатающаяся. кай едва держался на ногах. сей, не вставая, раскинулся звёздочкой на полу. — дурак! — тихо добавил он, голос его был тихим, хриплым. кай не отозвался. он смотрел в стену, нахмурив брови, сильнее размазав кровь по лицу. грудь его, как и сея, тяжело вздымалась при каждом вдохе. — папа всегда тебя больше любил! — вдруг начал кай, поток его мыслей был несвязный, дрожащий. — ты пришёл месяц назад, вёл себя, как придурок, был занозой в заднице для всех! а тебя всё равно больше любили! сей от таких заявлений поднял голову с пола, уставился на кая широко распахнутыми глазами, нахмурился, будто решая серьёзен ли его сводный брат или нет. он проморгался, видя, как кай, уткнувшись подбородком в колени, сверлит стену глазами. и засмеялся. он засмеялся громко, откинувшись назад с глухим стуком головы об пол. он смеялся, дрожа на полу. хохотал, схватившись за живот, так, что слезились глаза. — идиот! — слово разнеслось по комнате, прерываясь безудержным смехом. кай снова ярко покраснел, его уши горели красным, он чувствовал себя глупым и униженным. — ты чего смеёшься? — спросил он. голос его звучал до того растерянно и обиженно, что сею его стало почти жаль, но смеяться он не перестал. сей запыхался сильнее, глубоко вдыхал. — да наш отец никого и ничего, кроме организации не любит! — сурово заявляет сей, дыхание его в конце срывается на свист. — кроме организации, репутации и своих ботинок! — он заботится о нас... — кай пытался защитить гашу, но протест его был настолько слабый и вялый, что сей просто отмахнулся от него. — да скажи ему, кто сверху, убить нас ночью, он и убьёт! — заверяет его сей, — и будешь ты лежать в своей кровати до самого утра, задохнувшись от обиды, зависти и от подушки на лице, которой любезно тебя придушит твой же заботливый отец. — а ты? — неловко уточняет кай. — а я?! — сей вскидывает брови, лицо его выглядит возмущённо. — а я буду придушен в соседней комнате! — голос его такой уверенный, будто он говорит неоспоримую истину. кай смотрит на него нахмурено, видимо взвешивает всё в своей голове, рассуждая, согласен он или нет. правда звучит обидно, колется в груди острыми углами, закипает и бурлит. среди нелюбимых кай, наверное, был самым нелюбимым, но сей грубо треплет его по волосам и щёлкает по носу, когда кай поднимает на него лицо. — я дурак, — сокрушенно соглашается кай. и сей снова хихикает, громко и глупо. — пойдёшь со мной или нет? — наконец он повторяет вопрос. и кай смотрит на него с вопросом. — поезд вечером, — голос сея падает до шепота, — у нас нет билетов, денег, но есть умение прятаться! — шёпот его заговорщический. — хоть какая-то польза должна быть от нашего отца и его тренировок. кай моргает медленно, задумчиво, не знает, что говорить. — а куда поезд? — в итоге спрашивает он. сей хлопает в ладоши радостно и с предвкушением. — неважно, — отмахивается он, — узнаем, когда доедем.