Вежливый отказ

Я до сих пор помню твою победу надо мной. Меня победить – много ума не надо, но мы сражались на равных. Должно быть, мои лучшие игры впереди, но забыть твою улыбку, сияние в уголках глаз - просто невозможно. И я поддалась этой магии. После этого и ещё одного поражения не пропускала ни дня съёмок, порой пренебрегая сном или едой, - просто чтобы увидеть тебя. Иногда удавалось. Мы перебрасывались словом-другим. Как этого мало порой! Как маленький клочок материи, не подходящий для роли заплаты, ибо нужно больше ткани, чтобы починить наряд, избавив от прорехи. Подобная брешь была в моём сердце. И тут на ум приходило иное сравнение - разрушенная плотина, пропустившая воду на берег. Море рвётся в город, убивая, калеча, вороша всё, что встретит на пути. Солёная вода – тот же яд, что и одиночество. А я хоть раз проявила смелость – подошла и призналась тебе! Даже пластиковый стакан с чаем не дрожал в моих усталых руках. – Нет, Милана, нет, - сказала ты. – Ты можешь легко заблудиться. Обычно отношения – лестница с сотнями ступенек, и чем выше заберёшься, тем страшнее падать. А для тебя взрослая жизнь – скорее лабиринт. Ты много рискуешь, тратишь силы. Ещё не созрела душой для новых свершений. Я, как психолог, понимаю – в тебе горит буйство. Ты отличаешься от массы, но постепенно сжигаешь саму себя. Если расстанемся – тебе будет гораздо больнее, чем мне. Помнишь Христовы гвозди? Хотя Библия не более чем художественная книга, представь, будто тебе вбили ещё один – в сердце. Саднит хуже, чем руки и ноги. Жажда отступает на второй план, как и колючий тёрн венца. Потому я отведу тебя от иного огня, который я сама. Ты всегда веришь в лучшее, искренна, обладаешь недюжинными знаниями и смекалкой. Нет, Милана, ты не противна мне, вовсе даже наоборот. Вести диалог с тобой – словно подарок или награда, ты верный друг и достойная соперница. Спасибо тебе. – Благодарю и вас, Лидия Вадимовна, – вот сказанула-то! Будто мы на торжественном вечере, где от почестей рябит в глазах и порой чувствуешь себя чужой на этом празднике жизни (вспомнила классиков, да). – Ты уже домой поедешь? – дежурный твой вопрос. – Да, пожалуй. А то потом электрички вообще ходить не будут. С этими словами я пошла прочь. Холодный ветер ударил в лицо. Минус пятнадцать на улице. А в душе – целый Северный полюс, минус сорок. В сердце, словно в урну, накидали битого стекла. Ты вежливо отказала мне, и в этом твоя сила. А лучше бы наорала, избила, обозвала бы больной, которой требуется конверсионка. В некоторых моментах я дура – непроходимая, будто всю жизнь росла в лесу, вдали от социума. А что было потом, спросит случайный слушатель моей немудрёной истории? Тебе стал присылать письма – не сообщения в соцсетях, а именно бумажные послания – неадекватный поклонник. Из тех, про которых пишут авторы триллеров. Тот же Кинг, допустим. Ты ответила ему отказом – иной реакции никто не ждал. И получила новую эпистолу. Без мата. Но слова казались оскорблением твоего достоинства. Нет, он лишь собственник, наподобие рабовладельца. Знай он тебя ближе, как я – точно бы не опустился до такого. Или всё-таки да? Я идеализирую людей и не всегда вижу в их действиях подвох-капкан. Тогда я через слёзы-сопли-пот защищала кандидатскую. Здравствуй, неточная наука лингвистика! И вдруг именно ко мне обратились с просьбой провести экспертизу. И я доказала, потратив ещё больше сил и времени, что он пытался втоптать тебя в грязь. Ему досталось по заслугам. Небось, забыл, как буковки выводить. Всё перевернулось – не на 180 градусов, где-то на 90. Покачнулось, по крайней мере – умом гуманитария я это понимала. И ты чаще стала искать общения со мной. Игры пока не снимали, но были же другие турниры, фестивали, праздники. И, конечно, минуты в кафе за чашечкой капучино. Постепенно я стала замечать, что твои ладони накрывают мои чаще, чем нужно, а взгляд дольше задерживается на моей фигуре и волосах. Вот мои зрачки встретились с твоими. Значит, это не просто потеха на пару месяцев. Ты отыскала в своих глазах и душе столько тепла, что от него мог таять лёд. И подарила мне. Это был бартер. Я тоже обеспечивала тебя теплом. Кажется, нашим общим языком любви сделалось время. Мы могли просто сидеть, ни о чём не говоря, но присутствия друг друга нам хватало, чтобы успокоиться, забыть рутинные хлопоты и отдохнуть душой. – Ты перестала блуждать в лабиринте, – услышала я однажды твой голос. – И вышла на лестницу. – Так и есть, – кивнула я в ответ. – Впереди пара-тройка этажей, а усталости нет, дыхание не перехватывает. В этом твоя заслуга. – Значит, ошибалась всё же я, а не ты. Но вовремя ухватилась за перила. Окружающие принимали нас за мать и дочь. Ну да ничего. А я меж тем взрослела на глазах, но не забывала о внутреннем ребёнке. Нельзя было оттолкнуть его после того, как он помог мне стать известной. Детская надежда – та сила, что вертит вспять колесо, что закаляет упрямую сталь и помогает кораблю победить шторм. Полумрак. Лишь дрожь язычка ароматической свечи – признак того, что комната пышет жизнью. Запах корицы, который любим мы обе. Ты – арфа, что поёт по-иному. Я касаюсь пальцами теплого местечка между твоих бёдер, а затем медленно погружаю их всё глубже. И сколь же радостно мне слышать твою реакцию – антипод той неуклюжей, первой: – Да, Милана, да!