О великий, плодородный Нил. Воды твои кормят и поят нас, одаряя дивными урожаями. Ты пронзаешь своими течениями безжизненные пустыни, невзирая на бури и раскалённые пески. Волны твои покрывают цветущие сады, сотворённые славным Ра, и даруют жизнь нам, простому люду египетскому.
Мы взываем к тебе, священный Нил, и всем народом воспеваем животворящие воды твои. Выйди же из берегов, ороси наследие Геба. И если солнечный Гор гневается на людей египетских, то окажись милостивым к ним и даруй прощение всем, мучимым жаждой и лишённым льющейся с неба воды.
Многие годы не видели египтяне такой тоски и уныния, что сейчас поселились в солнечных Фивах. Люд здесь тих и задумчив, не покидает своих жилищ, а если и выходит в свет, то глядит под ноги, не смея поднять голову к солнцу. Украдкой оборачивается, дабы не встретить за собой недоброжелательной тени. Пройдёт торопливо и бесшумно, желая побыстрее вернуться под крышу родного дома, за порогом которого останется отвратительная вонь болезни и разлагающихся тел. Запах смерти. Да, пелена мрака и страха накрыла город. Однако, не только смертоносная хворь беспокоит фиванских жителей. Разгневали они небесного владыку Гора и не ждать им хорошего урожая. Вот уже преддверие Ахета, а бог так и не снизошёл до своих детей: и капля живительной влаги не коснулась земли, отказав в милости всем испытывающим жажду. Видимо, сады так и не зацветут в этом сезоне. Травы иссохли, скот изнурён, а воды священного Нила так и не покинули своих границ. Страшная засуха пришла в Фивы, а голод, её постоянный спутник, уже заглянул в окна жителей. Он истощает тело, ломает рёбра и отбирает рассудок. Нет разницы в том, кто встретится на его пути, простолюдин или знатная особа: спастись от него не удаётся никому. Ведь перед смертью равны все, не так ли? Поник город, в отчаянии вопрошает о том, чем же всё-таки вызвал такой гнев у богов? И вся его ненависть, вызванная отчаянием и безнадёжностью, обернулась против тех, кто был вынужден держаться в тени от света, однажды уже отвергнувшего его. Люди, чьим рукам подвластны сны и разум, чьими ногами протоптана дорога к смерти. Изгнанники, ненавидимые обществом, к которым, однако, всегда обращаются за помощью в минуты безысходности. Шезму. Да, отвращение к черномагам велико, но превозмогая собственную неприязнь, люди приходят к ним при первой же необходимости. Связаться с усопшим близким человеком или разорвать душевные нити с тем, кто мучает своим присутствием во снах и воспоминаниях? Выход один — обратиться к тёмным силам, обречённо сжимая в ладонях золотой утен в качестве оплаты. Преступают закон, лишь бы избавиться от собственной боли. Больше ненависти одолевает лишь страх. Зависть ли это или суеверный трепет, но шезму действительно опасаются. Не всем доступно понимание тёмной магии, не всем даётся возможность управлять ею. Скрытая от большинства человеческих глаз, она внушает опасливое благоговение и негласное уважение, заставляя склонять голову не только перед богами, но и перед подобным себе смертным существом. Быть может, человеческое тщеславие и внушает столь жгучую враждебность в сердца людей? Неприязнь и желание расправы, которые смиряются лишь перед указами фараона и великими жрецами, превращаясь в немое недовольство. Присутствие некромантов и онейромантов при дворце правителя можно и снести, если устроить травлю безызвестных шезму, скитающихся по египетским поселениям. Кто накажет за убийство того, на чью жизнь не распространяется милость высшей власти? Кто упрекнёт за самосуд? О, земные создания, побойтесь ярости богов за своё лицемерие и криводушие. Сейчас, когда Фивы утоплены в горе и потрясениях, на черномагов началась настоящая охота. Проходя мимо скрюченных глиняных домов, из каждого можно услышать проклятия в сторону шезму. Повсюду доносится плач матерей, убаюкивающих на руках тела исхудалых, уже мёртвых детей. Молодая фиванская госпожа стонет от боли в хижине лекаря, прерываясь лишь на кашель с кровавыми сгустками, содрогаясь в предсмертной агонии. Опираясь на плетённый забор, медленно бредёт старец, мучимый лучами палящего солнца. Дрожит ли он от старости или неимоверных усилий, которые прилагает, чтобы сделать очередной шаг костями, обтянутыми дряхлой кожей? Непонятно. Очевидно лишь одно: до своего жилища он уже не дойдёт. Чуть дальше, на краю поселения, расположился лагерь верховного эпистата. Только там наблюдается некоторое оживление и неопределённая возня. Кажется, местные рабочие что-то сооружают. Маленькая девочка, проходившая мимо с кувшинчиком мутной речной воды, отметила про себя случайное наблюдение: к деревянному столбу прикрепляли верёвку, издалека смутно напоминавшую петлю. Робкие сплетни о предстоящем повешении шезму поползли уже на следующее утро. Эпистат приказал созвать местных жителей на казнь. Сам он на людях не появлялся, отряд его избегал любых объяснений. Однако, говорить ничего не пришлось. Непроизносимая вслух, но столь очевидная истина уже взволновала всех. Неуёмные языки разнесли слух о девице, что посмела проникнуть в сновидения самого эпистата, а после, опасаясь раскрытия, попыталась покинуть город. Уже пересекая границу Фив, юная онейромантка была схвачена отрядом и возвращена в лагерь. А как известно, предательств там не прощают. Виселица уже стояла на пустынной, пока безлюдной площади. Слегка покачиваясь под слабым напором сухого, горячего ветра, она неприятно поскрипывала у основания, заставляя вздрагивать сторожевую охрану. Недалеко от сооружения тихо протекали воды Нила, казавшиеся грязным потоком песка и водорослей, что поднялись со дна и теперь проглядывались в течении. На иссушенные ветви акации слетались соколы. Небо заволокло тучами. Плотная, сизо-пепельная пелена пролегла над поселением. Видимо Гор, не желая наблюдать за очередной человеческой глупостью, предпочёл скрыться в своём небесном царстве. Солнце покинуло Фивы. Приготовления к публичному наказанию были готовы, однако сама казнь должна была состояться на закате. Эпистату хотелось, чтобы беглянка не только простилась со своей жизнью. Пускай увидит, как день подходит к концу, а небо погружается во тьму. Пускай осознает, что эта темнота будет преследовать её во время всего пути до Дуата. Быть может, в следующей жизни, в загробном мире, ей повезёт больше? Эвтида не боялась гибели, смерть всегда шла за ней следом. На первых уроках некромантии она чётко уяснила: смерть — это не конец, а начало длительного путешествия. Смерть — это новое рождение, возможность искупить грехи, совершённые на земле. Смерть — это жизнь в иной форме. Да, Эва не боялась. Она просто не хотела умирать. Не хотела прощаться со своей земной жизнью, только начиная познавать её прелести и невзгоды. Не хотела погибать, проживая свою юность, какой бы она ни была. Она стремилась чувствовать и изучать окружающий мир, встречать следующий день, а вместе с ним и новых людей. А погибать не хотелось вовсе. Так почему кто-то в праве отнимать у неё жизнь? Народ собирался на площади, точно стая коршунов на тлеющие кости. Уже поднимаясь по эшафоту, Эвтида с омерзением подумала о том, что все эти люди сами еле дышат. Не пройдёт и недели, как половина из них поляжет в больном бреду, отхаркиваясь кровью, или скрючившись от голода, испустит свой последний вздох на сыром полу. Едва стоят на ногах, но всё равно хотят посмотреть на повешенного. Брезгливо отвернув голову от толпы, девушка прикрыла глаза. Быть может, наблюдая за чужой смертью, человек успокаивает себя и тешит мыслью о том, что собственную гибель встречает не он, а кто-то другой? Бедные, бедные фиване. Не смотрите на петлю! Молитесь Маат и взывайте к её милосердию. Кто знает, может она успеет помочь? Едва Эвтида захлебнулась на последнем вдохе, прерывая предсмертные хрипы, небо пронзило алое зарево пылающего солнца. Мирное течение Нила растворилось в бушующих волнах. Среди людей пронёсся волнительный шёпот: неужели казнь задобрила богов? Спустя несколько мгновений народ смолк. С ветвей слетела стая соколов, взмыв в бескрайнее, алое небо, сопротивляясь усилившимся порывам ветра. Начиналась гроза. Паника стремительно нарастала, толпа пыталась скорее покинуть площадь. Нил зашумел, грозясь выйти из берегов. Деревья жалобно сгибались, подчиняясь резким потокам воздуха. Закат отдавал дань сумеркам. Ночная мгла начала стремительно окутывать город, запечатывая его наедине с приближавшейся бурей. Тьма надвигалась на Фивы. Место казни почти опустело, когда несколько членов сторожевой охраны по приказу эпистата торопливо снимали с петли тело девушки. Никому не хотелось оставаться наедине с необузданной, разъярённой стихией. Внезапно вдали мелькнуло две молнии. Так показалось стражникам, пока в темноте не наметился силуэт человека. Да и человек ли это вовсе? Бог смуты и хаоса, рождённый из бока животворящей Нут. Виновник войн и беспорядков, перед которым трепещут храбрейшие из воинов. Громовержец и владыка египетских пустыней, сотрясающий землю и скалы, призывающий знойные ветры и грозы. Разрушитель Сет. Сейчас он вышагивает в полуночной мгле, сопровождаемый лишь тусклыми отблесками от серпа Хонсу. Лицо его, обрамлённое алыми волосами, искажено гневом. Как смеют смертные беспокоить и губить его созданий? Отвергнутый однажды, он покинул города и ушёл скитаться в песчаные долины, о чём молили его люди. И не было народу беспокойств от воинственного бога, лишь редким спутникам не повезло встретить его на пути по бескрайним пустыням. Одно наследие оставил Сет в Египте: учеников своих, черномагов. Научил их жить скрытно и незаметно от глаз большинства. Но потревожили люди его последователей и стали уничтожать их с земли египетской. Разве мало им покоя? И пользы от шезму недостаточно? Неугомонные. И начались бедствия в городах и поселениях, взяв своё начало в Фивах. Недуги и хворь нещадно распространялись по Египту. Пускай же каждый получает по делам и умыслам своим, искупая боль ближнего своим страданием. Громовержец Сет снизошёл до смертных. Злится бог, никак не поймёт человеческой глупости и ненасытности. Получая наказания за свою жестокость, лишь сильнее распаляется она в их душах. Так стали гибнуть шезму в пыточных и на виселицах, отправляясь во владения Анубиса. Но мало ненасытным губить его сторонников, добрались до того, гибель чего не в силах искупить. Подняли руку на то, что принадлежит богу. Отобрали и погубили. Наречённая супруга его сейчас висит в петле бездыханной. Кровь отлила от некогда румяных щёк, а побелевшие губы так и застыли, не успев издать очередного предсмертного хрипа. Волосы взвивались на холодном, промозглом ветру, однако на лице застыло умиротворённое выражение, будто радостное долгожданному окончанию мук. Луна обрамляла её обездвиженное тело, одаривая таинственным, божественным сиянием. Какой смиренной тенью она казалась на фоне бушующей природы и пылающего яростью покровителя. Безмолвную тишину, нарушаемую лишь шумом ветра и взволнованным плеском речных волн, сотряс замогильный голос, смутно напомнивший удар грома: — Я изгнанник, ушедший от вас, людей, по собственной воле. Услышал ваши молитвы, почувствовал человеческий гнев и покинул земли Египта. Чего вам не хватало? Вы, смертные, не способны жить ни в мире, ни в хаосе. Уничтожаете друг друга как одичавшие звери. Жестокость ослепила вас настолько, что вы позволили себе умертвить ту, что с рождения завещана Богу? Не ждите же милосердия и прощения в ответ. Да наступит кара за ваши деяния. И случилось то, о чём так долго просил народ. Зашумели чёрные воды, размывая берега в вязкую грязь. Бушующие волны устремились к площади, подгоняемые свистящим ветром. Небо зияло сплошной чернильной бездной, будто слившись с рекой. Сотрясаемый внутренней, неведомой силой, Нил покинул свои границы, разливаясь тёмным пятном. Однако не пригоден он для питья человека и скота, не оросит иссушённую землю. В лунных отблесках волны его сверкнули красноватым сиянием, точно огонь зажегся на речном дне. Покраснели воды, обратившись в алую, кипящую кровь. Земля, куда хлынули они, стала багровой, насытившись смертью. И начался во всём поселении смертоносный мор с неведомой ранее силой. В одну ночь весь скот египтян погиб. Голод, что прежде преследовал их грозной тенью, наконец поглощал в себя всё живое. И страшная саранча пришла вместе с ветром. Заполонив небо и землю, она уничтожала остатки растительности, оставляя за собой опустевшие поля. И беспощадная хворь достигнула каждого. В поселении не смолкали крики и стоны людей, мучимых в агонии и невыносимых страданиях. Тела их покрылись жуткими нарывами, разрывая кожу в открытые кровавые раны. Опухшие конечности снедала боль, сдерживать которую не хватало сил. Казалось, народ, истерзанный невыносимой мукой, начинал терять рассудок. Крики перерастали в вой. Нечеловеческий, почти звериный. С отчаянной мольбой смертные обращались к богам, взывая к пощаде. Однако, никто не слышал их. Надрывные голоса не могли заглушить той ярости, что пылала в сердце громовержца, спустившегося к людям. И накрыла буря ненавистный богами город. Обрушился на землю огненный град, перебив всё, что осталось под открытым, беспристрастным небом: от человека до скота. Гром сотрясал небосвод, молнии прорезали тучи, точно стремясь осветить картину разрушений. Ночь расплаты казалась бесконечной. И наступила темнота. Измученные Фивы погрузились в окончательный беспробудный сон. Тьма поглотила свет. *** В оглушительной тишине, навстречу тусклому сиянию луны, вышагивал сокрушённый бог. На вязком, кровавом песке оставались лишь тяжёлые следы, призрачно напоминавшие человеческие. Нил смывал их волнами, унося в бескрайние, одинокие воды. На руках бога мирно покоилось женское тело. Голова девушки неподвижно лежала на крепком мужском плече. На устах застыла последняя, слабая улыбка. Казалось, она просто задремала в пути, погрузившись в безмятежный, блаженный сон. Бог надёжно укрыл её плащом, защищая от промозглого ветра, будто охладевшее тело ещё могло замёрзнуть. Осторожно убрал с неподвижного лица пряди непослушных волос. Руки аккуратно держали ношу, лишь сильнее прижимая к горячей, тяжело вздымающейся груди. До омертвлённого девичьего слуха не могло донестись биение чужого страждущего сердца. И кто сказал, что боги не умеют чувствовать? Гнев не утих, месть не принесла покоя. Его наречённая не пробудилась от истошных человеческих воплей. В сущности, теперь ей было всё равно. Гроза наступила слишком поздно. И если теперь боги не вернут ту, что по праву принадлежит ему, то он отберёт её силой. Вслед за землёй падёт Дуат. Не оборачиваясь назад, на смолкнувший город, бог уходил со своей супругой. Уходил домой. В далёкие, безлюдные пустыни, где никто не сумеет нарушить первобытного покоя. Вечность наедине среди песчаных дюн, куда не доберутся кровавые воды Нила.