***
утреннее солнце легко пробилось сквозь голые, незашторенные окна. и даже его слепящие лучи не могли заставить кавеха открыть глаза и вернуться в скребущую на душе кошками реальность, пока неожиданная, но благодатная тень не заслонила собой пепелящий свет. в удивлении он распахнул рубиновые глаза, но тут же проклял себя за это: знакомая фигура стояла над ним, смотря, на первый взгляд, с осуждением, на деле же — то ли с жалостью, то ли с состраданием. — ты что тут забыл? — в привычно ворчливой манере говорит кавех, делая вид, будто не находится в уязвленном и жалком положении перед человеком, перед которым хочется создавать обратное впечатление хотя бы на зло. — ты так всю ночь провел? — упуская суть вопроса и не желая оправдываться, интересуется мужчина. — ты не можешь разводить свои морализаторские речи в этом доме, — кавех закрывается пледом с головой и слушает свое сердце, нервно бьющееся где-то в висках на частоте, не совместимой с жизнью. — у этого помещения от «дома» одно название. почему ты не захотел остаться еще хотя бы на пару недель, пока не обставишься тут? — еле ощутимые ноты заботы и беспокойства доносятся до слуха кавеха, и это чертовски странно, ведь голос хайтама безэмоционален столь же, как и его выражение лица, как и он сам, черти бы его подрали. — не хотел вспоминать о твоем существовании, и напоминать тебе о своем, — плюется ядом, но хайтам знает — защищается. — о твоем существовании мне, как минимум, напоминает твоя почта, приходящая на прежний адрес. я подумал, стоит тебе ее занести, вдруг, кто-то из заказчиков захочет с тобой срочно связаться, — мужчина протягивает конверты кавеху, и тому приходится выпутаться из укрытия, чтобы забрать потенциально важные письма. — спасибо, — искренняя, но неуверенная благодарность заставляет губы хайтама дрогнуть в улыбке. — лучше бы тебе побыстрее решить вопрос с кроватью, простудишься… и пропустишь все рабочие дедлайны. сердце кавеха замирает на долгие мгновения, а щеки пунцовеют, но хайтам этого, к счастью, не видит — он уже торопится покинуть место, которое вскоре станет кавеху полноценным домом, под видом спешки на работу. вспомнив, что он, в первую очередь, профессионал, а не сопливая девица, и отбросив все лишние переживания, молодой архитектор возвращает внимание к письмам, ведь там, действительно, могут быть важные сообщения от важных людей. в реальности же, к несчастью для кавеха, ничего важного в большинстве писем не было, лишь неинтересные и низкобюджетные приглашения к сотрудничеству. надежда оставалась на содержимое последнего конверта, что странно, не подписанного. кавех в спешке его разворачивает. кавех, надеюсь ты не сожжешь это письмо, как только поймешь, от кого оно. я не мог себе представить, как поговорить с тобой так, чтобы ты меня выслушал, и написать письмо к тебе оказалось верхом моей изобретательности. ты знаешь, я человек не про чувства, и это как раз то, что нас друг от друга отталкивает, но сейчас, пока я пишу это письмо, мне очень хочется поделиться тем, что испытываю. мне без тебя пусто. мне без надобности вторая чашка, второе полотенце, вторая комната. я не мог уснуть в течение всей этой ночи, думая о том, как ты, наверное, счастлив тому, что наконец покинул мое общество. мне тоскливо и печально оттого, что для тебя наше сожительство было тягостным бременем. я позволю себе сказать это, и я, пожалуй, сразу извинюсь. для меня жизнь с тобой под одной крышей было лучшей возможностью понять людей. в частности понять тебя и все твои, порой невыносимые, черты характера. принять твою любовь откладывать дела на потом и разводить бардак, который ты любишь называть творческим беспорядком. увидеть очарование в том, как ты спишь в обнимку с одеялом, как отвлекаешься на маленькие зарисовки на свободном пространстве листа, когда утомляешься от чертежей, как долго закалываешь свои непослушные волосы, потому что кокетливые пряди так и норовят выбиться из общей прически и привлечь к себе все внимание. полюбить то, как ты, охваченный свойственной творческим людям меланхолией, порой ластишься в поисках тепла, как заинтересованно слушаешь о разной философской чепухе или сплетнях из академии, как, будучи даже смертельно уставшим, предлагаешь помощь и помогаешь мне со всей бумажной работой. все это привносит в мою жизнь краски. без тебя тускло, серо, и вообще, если честно, хочется удавиться. с трудом себе представляю, как мне удавалось не замечать бессодержательность своего существования до момента, пока ты не стал его частью. ты, наверное, подумаешь, что я буду просить тебя о чем-то: передумать, вернуться, не важно. и, говоря откровенно, я бы не постыдился сделать даже что-то настолько унизительное. но я уважаю тебя и твой выбор. все, чего я прошу — это, своего рода, прощальный подарок. давай хотя бы на день вернемся в прошлое, и проживем этот день так, как нам уже привычно: ты — в делах и мечтах о жизни в спокойствии и одиночестве, я — в молчаливом наблюдении и восхищении тем, какой ты яркий, темпераментный и живой. ты всегда можешь отказаться, безусловно. но если ты согласен, надеюсь, я вернусь домой и обнаружу там тебя. до возможной скорой встречи. закончив с чтением, кавех вдруг почувствовал, как щиплет от слез его щеки. у него не было никаких причин, реальных или вымышленных, чтобы отказать хайтаму, а самое главное — не было желания. он не против подарить такой прощальный подарок. но ему сначала нужно успокоиться.***
у хайтама с его «переездом» почти ничего не изменилось, даже тахта в гостиной все еще разложена, будто ее хозяин отказывался верить, что на ней больше некому спать во всем доме, как обычно, пахнет кофе и чуть запылившимися книгами, и кавех ловит себя на мысли, что этот запах для него стал чуть ли не родным. на письменном столе, где кавех всегда работал с чертежами лежали подозрительные клочья бумаги, и кавех не сдержал своего интереса — в конце концов, хайтам сам его пригласил. обрывки бумаги оказались ничем иным, как черновиками письма, которое несколькими часами ранее имел честь прочитать кавех. однако листы были изорваны столь мелко, что восстановить и прочесть написанное едва ли представлялось возможным. но кавех решил, что попробовать стоит. по кусочкам он восстановил три письма. в первом, написанном самым угловатым почерком, хайтам злился, обвинял кавеха в незрелости и эгоизме, говорил о том, что такое отношение к нему несправедливо, во втором изъяснялся настолько печально и тоскливо, что у кавеха защемило сердце. третье было собрать тяжелее всего — некоторые фрагменты были смазаны, и кавех только читая осознал, что это ничто иное, как слезы. в третьем письме ему писали о любви. кавех рассматривал каждую написанную дрожащей рукой букву, каждое выстраданное слово. и каждое слово отзывалось уколом, болезненным, но отрезвляющим. кажущееся каменным сердце отнюдь не каменное. кавех не успевает скрыться с места преступления, хайтам застает его прямо за чтением, и ему впору бы вспылить, сказать, что у кавеха не было никакого морального права делать это, но хайтам был отчасти рад, что неотправленные письма таки дошли до получателя и дали возможность в полной мере взглянуть глазами хайтама на события последних дней. — так ты… любишь меня? — кавех не желает поднимать глаз, ему стыдно и страшно, и вообще, ему кажется, что он умрет, если ему скажут, что он все не так понял. — люблю. что тебя так шокирует? — старается выглядеть уверенным, а внутри взрывается целая вселенная. — но ты никогда… — никогда не говорил. но всегда давал понять поступками, а для тебя это всегда казалось кощунственным узурпаторством в отношении твоего личного пространства и времени. если тебе мерзко от этого, мы можем сделать вид, что этого разговора не было, и я не стану тебя задерживать, — в подтверждение своих слов, хайтам отошел от входной двери, освобождая путь отступления. — я чувствую себя слепцом и идиотом, — кавех роняет лицо в ладони, не в силах выдерживать пытливый взгляд, отчего не замечает, как к нему подходят со спины и в излюбленном жесте начинают гладить по голове. кавех как-то разоткровенничался и сказал, что это успокаивает его лучше любой микстуры на сон грядущий, и хайтам помнит до сих пор. — мое признание тебя ни к чему не обязывает, — говорит через силу, нехотя, и кавех это чувствует. — я слишком запутался в себе, и я уж точно не могу сказать тебе ни о каких конкретных чувствах, но твое признание вызвало у меня восторг и счастье, а это что-то, да значит, — кавех говорит об этом, не отнимая рук от лица, хотя ему отчего-то до безумия хочется быть расцелованным до горящей кожи. — я хочу тебя поцеловать, — хайтам, будто читая мысли, присаживается на уровень сидящего за столом кавеха и ждет, пока тот даст «добро». у кавеха нет выбора. они целуются так жарко, но так нежно, как не снилось даже самым отчаянно влюбленным. на губах — невысказанные слова любви, на кончиках языков — горечь от потраченного на игру в чужих людей времени. тахта оказывается расстеленной весьма кстати, два тела валятся на нее в агонии вожделения и, будто делая это впервые, снимают друг с друга одежду с таким трепетом, будто одно неверное движение способно все разрушить. кавех не может побороть желания руками коснуться каждого доступного участка оголенной кожи, каждой напрягшейся мышцы, каждой выступающей косточки. хайтам губами собирает комплименты и спускается к изящной шее, где его стараниями расцветают пурпурные пионы. золотистые локоны беспорядочно разбросаны по подушке, взгляд рубиновых глаз не просит, а умоляет, и хайтам не может заставить себя прекратить любоваться. «я люблю тебя» — вторит он, будто возносит молитву дендро архонту, пока кавех извивается в его руках под натиском ласки. кавеху почему-то на душе до одури тепло то ли от горячих рук, то ли от этих слов. хайтам как никто знает, как сделать кавеху приятно, как заставить его вознестись, дрожать от переизбытка ощущений, сжимать чужие плечи до побеления костяшек и то ли скулить, то ли стонать одно лишь только «еще, пожалуйста, еще». влажные звуки поцелуев и не только наполняют комнату, а запахи кофе и пыльных книг смешиваются с запахом секса. сердце кавеха вот-вот переломает ему ребра, или вовсе остановится, не в силах пережить происходящее. если хайтам подразумевал это безумие под прощальным подарком, то кавеху проще убить себя, чем покинуть хайтама после того, как тот был с ним добр, нежен и откровенен. эта мысль была последней до того момента, когда кавех окончательно потерял возможность думать и остался способен лишь чувствовать накатывающее удовольствие и ближущийся оргазм. хайтам нарочно двигался мучительно медленно, точно боялся, что этот трепетный миг закончится и реальность перестанет существовать навсегда, стоит только кавеху покинуть его объятия. но он, черт возьми, был ужасно ласков, и вот тело под ним уже бъется в агонии, очаровательно содрагаясь и срывающимся голосом вторя «спасибо-спасибо-спасибо». размашистые толчки в обмякшее тело, отзывающиеся стонами граничащего с мучением удовольствия, сдержанный выдох-стон и хайтам валится рядом. они оба потные и уставшие, но хайтам не торопится даже покинуть чужое тело, просто теснее прижимает измотанного кавеха, а тот жмется охотно, будто это не он, а бездомный котенок, ищущий приюта. не иронично ли? дыхание успокаивается, сердцебиение возвращается к норме, а мысли проясняются. немой вопрос «и что теперь?» висит в воздухе, но кавех даже не думает церемониться. — так уж и быть, уговорил, останусь у тебя, пока не обставлю свое новое гнездышко, — совершенно бесстыжим серьезным голосом заявил он, но вовремя решил добавить: — но когда я все же перееду… ты же знаешь, что я всегда буду тебе рад? хайтам молчит. молчит и улыбается.