Кащей и Снегурочка. Зарисовки

– Ты же ведь бросишь, да? – тихо, едва слышно шептала Аня, будто бы боясь нарушить тишину ночи. – Бросишь? – Брошу. – так же тихо, всё же слегка не совсем уверенно, будто бы до последнего сомневаясь в самом себе, ответил ей Кащей. – Брошу, Царевна, брошу. Она облегченно выдохнула, будто бы действительно поверив в эти его слова, и посильнее укутавшись в одеяло, прижалась поближе к его груди. Это их вторая совместная ночь. Кажется, ещё только вчера они впервые переступили порог их дома как супруги, разойдясь по разным комнатам, и в то, что когда-нибудь они будут делить постель вместе, поверить было невозможно. Но сейчас, в эту тихую весеннюю ночь, когда майский дождик мерно стучал за окном, Анна теснее прижималась к Косте, утыкаясь своей макушкой прямо ему в нос, уже будто бы сливаясь вместе с ним в нежелании его отпускать. Но, впрочем, Кащей и сам никуда не хотел отпускать свою Снегурочку. Ни сейчас, ни завтра, ни через много-много лет, лишь желая продлить этот момент как можно дольше. Нет, близости между ними всё ещё по-прежнему не было: она боится. Но то, что сейчас она здесь, рядом, позволяет прикасаться к себе, спокойно дышит прямо ему в грудь – всё то, что Кащею казалось нереальным, уже было подобно чуду, так что он будет ждать сколько потребуется: Снегурочка оттает. Обязательно оттает. Они были разлучены на целый месяц. После похорон этого дурного Вовки Адидаса, которого Кащей всё же на дух не переносил, хотя, как говорится: о мёртвых либо хорошо, либо ничего, бедная его Царевна попала в больницу – нервы ещё никому пользы не приносили, а уж тем более, в её положении. Казалось, в то мгновение, пока они ждали Скорую на старом казанском кладбище, а Аня, едва стоя на ногах мысленно молилась, чтобы было всё хорошо, Костя и сам, наверняка впервые в жизни, поверил в высшие силы: да, черт возьми, ему уже давно было не всё равно и да, именно в это мгновение действительно стало совсем не смешно. «На сохранение» – как называли это врачи, под их чуткий присмотр и должную заботу. Месяц её не было в их уже общем доме, и даже стало как-то пусто, несмотря на то, хозяйку его квартира не видела уже очень много лет. Пусто стало в квартире и даже на душе – они ведь совсем немного ещё в браке, но за это небольшое время, что они пытались притереться друг к другу, Кащей вроде бы даже успел привыкнуть к её, пусть и недовольному пыхтению у него на кухне, о том, что хозяин из него так себе, к тому, как она попеременно бегала то к себе домой, то оставалась у него, пытаясь помочь всем и всегда, к её все ещё иногда детским обидам на его непростой характер, и к частым «заскокам» в поведении: все-таки, она была такой хорошей, несмотря ни на что. Да и Анна, что уж таить, после всех этих ужасных событий, что как снег на голову свалилась в её жизнь буквально в один момент, эти страшные его срывы, которые, казалось, полностью обрубят все те попытки хоть что-то выстроить в их отношениях, всё же глубоко внутри, где-то там, на уровне сердца, хранила маленький огонёк надежды, что всё будет хорошо. Тогда, лёжа в промозглой, совсем неуютной больничной палате после очередных не самых приятных процедур, девушка очень хотела поскорее домой. И к нему. К нему, наверное, тоже. Да, определённо. Каким бы он ни был, всё равно – хотелось и всё. Она ведь обещала – быть рядом, несмотря ни на что. Костя достаточно часто приходил, пусть его и не пускали к ней, мол, не положено. Девушка подбегала к окошку, и украдкой, под не всегда довольные взгляды своих соседок по палате, выглядывала и глядела на него сверху, всё же радуясь, что сейчас он тут. – Он у тебя что же, бандит что ли? – спрашивали сердобольные соседки, когда видели, кто это там ошивался у них под окнами. Видок-то у Кащея был явно не приторно интеллигентный, что особенно выделялось на контрасте с его юной женой, ведь парочка из них была не самая органичная. – Почему же бандит сразу? – робко, всё ещё несколько стесняясь, отвечала Анечка. Сама и так знала, как её Костя выглядел, и всё ещё надеялась, что с бандитством его эти будет покончено, но всё же охотно бежала всякий раз к окну, когда слышала его. – Хороший он у меня. – Хороший… Знаем мы таких, хороших! Но Ане, в общем-то было всё равно, что там думали эти её соседки, всякий раз считавшие своим долгом устроить ей ряд нравоучений, раз уж в палате она была самая юная. Она своим умом жила всегда и слушать кого-то с их непрошенными советам очень не любила – упрямица была из неё ещё та. Даже свой девятнадцатый день рождения, что пришёлся на середину апреля, когда весна, наконец, всё же пришла в Казань, согревая город ясным и тёплым солнышком, пришлось ей встретить в больничной палате. Но ничего, врач говорила, что девушка идёт на поправку и с ребёнком теперь тоже уже всё хорошо – скоро можно и домой. Аня отсчитывала дни, старательно отмечая их в календаре, что висел на стене, когда же больничные стены наконец сменятся на домашние. Лежать тут уже было совсем невмоготу. И только домашний яблочный пирог Диляры и букет неизвестно откуда найденных Костей тюльпанов, пусть и соседка по палате небрежно бросила, что такие только к разлуке, подняли настроение в этот, всё же праздничный, день. – Господи, как же я соскучилась… – говорила девушка уже сидя в машине, когда муж наконец её забрал её по случаю выписки после первомайских выходных, и они ехали домой. – Неужели домой, наконец?! – Это ты по дому так соскучилась? – всё же в своём привычном, таком «кащеевском» тоне, чуть растягивая слова в хитрой полуулыбке, отвечал ей Костя: ну вот любит же поиздеваться! – И даже ни капли не по мне? – Ну… по тебе тоже, конечно… – всё ещё немного смущаясь, ответила ему девушка, сразу же покрывшись румянцем. – Кость, ну что ты пристаешь сразу, а? Его это все-таки так забавляло: смешная она, его Суворова. Ну вот смешная и всё. Ещё и краснеет так нарочито, прямо по-детски. Совсем в ней этой самой пресловутой женской загадки нет. Но зато есть искренность такая, какой сейчас и не встретишь вовсе. Больница, как бы там Аня не причитала и не вздыхала тяжело, пошла ей на пользу: отлежалась, отъелась, чуть пополнена. Стала хоть похожа на беременную женщину, а не на еле живую депрессивную тень самой себя. В тот вечер, впервые после больницы дома, когда они наконец вернулись от Суворовых, где их встретили так, будто бы год не видели: Диляра стол такой накрыла, а отец даже сделал вид, что сидеть за одним столом с зятьком ему очень даже приятно, Анна впервые не прогнала его на раскладушку на кухне. Что-то где-то там глубоко, внутри, будто бы надломилось и, возможно, кусочек от той стены, что заслонила сердце её мощной непробиваемой бронёй, откололся… – Кость… – тихо проговорила девушка, когда Кащей уже собирался оставить её перед тем, как уйти спать. – Не уходи, а? – Чего?– не совсем понимая, что же она сказала, Кащею даже показалось, что он ослышался. – Останься, пожалуйста. – чуть более уверенно, будто бы осмелев, сказала она. – Тут, со мной.</i> Внутри неё всё ещё бушевали разные чувства. С одной стороны, воспоминания о том, что же с ними произошло ещё зимой, всё ещё всплывали в её памяти, приходя в виде ужасных образах в ночных кошмарах, и наверняка, они уже никогда не оставят её, сколько бы времени ни прошло… Да и страх, что Кащей снова сорвётся, сядет на иглу или забудется в белой горячке, все ещё сидел где-то внутри. А время идёт, ребёнок скоро появится… Тревоги и страхи, как бы не хотелось, всё же были где-то рядом, не покидая сознание. Но с другой – надежда, что все-таки, что-то изменится, сам Костя изменится, как он это пытается делать, хоть и совсем постепенно, все-таки теплилась и крепла глубоко в душе. Любовь, а она ведь любит его, сама же сказала – обязательно сможет всё изменить, не может быть по-другому… Да и он, наверное, любит, просто… говорить об этом не умеет. Они должны это вместе сделать, всё изменить… И Аня очень хотела в это верить. – Брось, пожалуйста, Кость. – всё так же тихо, вслушиваясь в шум майского дождя за окном, шептала девушка. – Это очень надо… Кость? Но Кащей ей уже не отвечал, все же уснув после длинного дня. Поняв, что на сегодня ответы на свои вопросы она уже не получит, Аня глубоко вздохнула, и, чуть отодвинувшись от супруга, сменила своё положение. – Я очень хочу тебе верить… – едва слышно произнесла она, и, наконец, тоже закрыла глаза, чтобы провалиться в сон, полный надежд и приятных ожиданий.