Содом и Гоморра

      Содом и Гоморра — это бунт в сути своей; очередное материальное воплощение первородного греха непослушания. Это символ тех, кто противостоит целям Бога, парадигма разрушительного Божьего суда. За неуважение Ной проклял своего сына Хама тем, что пожелал его сыну Ханаану стать рабом своих же братьев. От Ханаана произошел народ хананеев, который и проживал в вышеупомянутых городах. Эта тонкая связь указывает на предрасположенность ко злу; на то, что этим городам изначально было суждено пасть. Они гнили заживо с самого своего рождения, потому что благословлённый Богом отец Ной не имел права проклясть своего благословлённого Богом сына Хама. За неуважение отцы губят не только своих сыновей, но и сыновей своих сыновей. Губят весь род человеческий. Грех вечен, один лишь огонь способен выжечь его. Алексу не нравятся библейские сюжеты — он считает их глупыми. Говорит, что там слишком много инцеста и бессмысленного насилия. «Драматургия подводит» — говорит. Дрим усмехается. Ему нравится Алекс, пусть и он тоже временами считает его глупым. «Хочешь, чтобы в Библии была трёхактная структура?» — спрашивает. Они смеются.       Алекс застенчив и пуглив. Запертый в половозрелом теле мальчик-ботаник, отдающий предпочтение большим пыльным энциклопедиям, пока его ровесники заняты порножурналами и первыми поцелуями. Он действительно очарователен. Он изломан и склеен заново: он острый и несуразный, похожий на постмодернистский коллаж или мозаику из бутылочных стëкол. Лицо его невыразительно, руки его грубы, тон его ровен, словно кардиограмма покойника. Он боится жить. Он боится умирать. Он боится людей, глупой Библии, пустых разговоров и подпускать к себе слишком близко. Он боится греха, который можно выжечь одним лишь огнëм. Он боится быть человеком. Он считает, что в этом мире опасно быть человеком, но он прав только наполовину. В этом мире опасно быть. Точка. Алекс привык всех обесценивать. Если он лучше всех остальных, то никто не сможет ему навредить. Он одинок и несчастен. Дрим нежно влюблëн в него: в его манеры, в его мысли, в его личную трагедию. Не так, как когда-то был влюблëн в Джорджа, но близко к этому. Синдром спасателя — болезнь тех, кто сам отчаянно ищет спасения. Желание вырваться из ступора, преодолеть душевное онемение, снова хоть что-то почувствовать. Желание быть хоть кем-то. Найти в этом бесконечном страдании хоть какой-то смысл. Алекс, несмотря на все свои старания, не способен обесценить Дрима. Этого он тоже боится. Дрим позволяет ему бояться.       Дрим во многое влюблëн в этом мире, но он ничего не любит. Он прекрасно осведомлён о том, что не способен полноценно любить. Он влюблён в человечество, но никогда не сможет его полюбить. Он был влюблëн в Джорджа, но не любил его. Он влюблëн в Алекса, но снова никакой настоящей любви. Он влюблëн в себя, но этого ни в одной из вселенных не будет достаточно для того, чтобы разорвать этот порочный круг. Всë бессмысленно в той же степени, что и имеет смысл. Всë безнадёжно. Содом и Гоморра зачастую служат обозначением зла как такового. Хорошие люди же не заслуживают того, чтобы гореть в огне, верно? Жители этих городов были зажиточны, они купались в роскоши и отказывали в помощи нуждающимся. За закрытыми дверями придавались разного рода сексуальным извращениям, занимались политикой, отрекались от воли Божьей. Их кара — пример и метафора грядущего дня суда. Подготовка второго пришествия, но ещё до рождения самого Иисуса Христа. А теперь распахни шторы, открой окно, взгляни на этот капиталистический мир, где всë продаëтся и всë покупается, где сексуальным извращениям придаются уже далеко не за закрытыми дверями, где политика стала новой религией, а вся старая превратилась в один сплошной терроризм. Подводит ли драматургия? Дриму так не кажется.       Симпатия Алекса — проклятье для обеих сторон. Он был бы из тех, кто дëргает девочек за косички, если бы не боялся девочек. Когда человек ему безразличен, то он и платит ему безразличием, но если кому-то вдруг не повезёт стать объектом его интереса, то этот кто-то получит весь набор оскорблений и унижений. Возможно, даже станет жертвой физического насилия. Это не со зла, конечно же, просто бедного мальчика никто не научил, что различные формы психологического давления и близко не тянут на проявление заботы. Он боится быть мягким, боится раскрыть объятья и быть распятым за свои грехи. Люди — забавные существа. Всем известно, что они любят упрощать чужую личность, навешивать на всех ярлыки, но оказывается, что они упрощают и собственную личность. Всë человеческое поведение имеет корни в этом очаровательном маленьком ярлычке, который они на себя навесили. Если они считают себя умными, то за глупые задачки никогда не возьмутся. Если считают себя некрасивыми, то в романтике будут неловки и неуклюжи. Для Дрима какой-то особенной формой удовольствия является принуждение людей действовать вопреки своим ярлыкам. Он знает, что они способны на большее. Только они этого не хотят.       С Алексом нужно осторожно, никак нельзя его спугнуть. Он особенно яростен, когда дело касается его ярлыков. Можно сказать, что он безжалостен — как к себе самому, так и ко всем, кто смеет на них покуситься. Нужно плавно, почти по кирпичикам выстраивать благоприятную для этого атмосферу. Алекс не любит пустую болтовню, но если задать ему какую-нибудь философскую или научную тему, то он готов говорить об этом часами. Он будет увлечённо рассуждать о релевантности модели развития цивилизаций, которую предложили коммунисты; будет со всей страстью рассказывать о бочонках в соматосенсорной коре мышей. Дрим кивает, поддерживает его вопросами или собственным мнением. Вторая важная деталь — алкоголь. Он притупляет бдительность, рушит все эти нерушимые границы самовосприятия, где «действие А» — это я, но «действие Б» — точно не я, я так делать не буду. После этих пунктов остаëтся только игра в ожидание. Нужно дождаться ещё нескольких сигналов: Алекс должен продемонстрировать готовность вступить в тактильный контакт и при этом он должен быть в лëгком, положительном настроении. Когда он поддерживает шутки на тему секса, значит, он в нужном расположении духа; когда он сам приобнимает за плечо, значит, он полностью ко всему готов. Но сразу бросаться в омут с головой — ход опрометчивый, да и банально опасный. Этого котëнка надо приласкать, прежде чем пытаться брать на руки. Приучить его к теплу своих ладоней. Приучить к мысли, что никто не собирается превращать его в тако.       Алекс так привязан к своим ярлыкам лишь из-за ложного убеждения в том, что сам себя создал. Никто сам себя не создаëт. Люди вообще не способны хоть чего-то в этой жизни достигнуть. Ты не вырастил дерево — ты всего лишь посадил семя и обеспечил необходимые условия, чтобы оно само выросло. Врач не способен спасти жизнь — он способен сделать всë, что в его силах, и обеспечить необходимые условия, чтобы жизнь сама себя спасла. Люди не контролируют результат, они лишь совершают действия, которые помогают или не помогают достигнуть этого результата. Алекс думает, что он такой потому, что сам этого захотел. Это неправда. Он такой потому, что это единственный для него способ выжить. Он совершил действия, которые привели к нужному результату. Счастлив ли он быть таким? Нет, но счастье и не было искомым результатом. Дрим принимает бутылку из его рук, ставит её на пол. «На сегодня хватит» — говорит. Алекс пожимает плечами. У него слабая мимика, но лишь из-за того, что функция выражения многих эмоций исключительно коммуникативна. Если он не вступает ни с кем в коммуникацию, то зачем ему развитая мимика? Он неестественно красноречив, опять-таки, вопреки коммуникации с другими разумными существами, потому что разговорная речь так не строится. Он разговаривает письменной речью. Он разговаривает с давно мëртвыми авторами своих любимых книг. Мило, что он думает, что творит лучшую версию себя, но правда в том, что он творит ту версию, которая способна выжить в этих нечеловеческих условиях. И в этом нет ничего плохого. Он имеет на это право, но врать себе — привычка разрушительнее алкоголизма.       Дрим распускает его волосы. Из-за косы они теперь волнистые, и Дрим с трепетом пропускает пальцы сквозь эти прекрасные локоны. Алексу не нравится, когда он уделяет слишком много внимания его волосам. Для него это как будто бы оскорбительно, как будто бы совершенно не вписывается в его любимый ярлык о том, что никакая его часть не способна быть привлекательной. Он упрямый и глупый. Дрим торопливо переходит к обещанному массажу головы, чтобы случайно не вызвать раздражение или агрессию. Слишком уж долго он строил эту атмосферу, чтобы так вот просто её разрушить. У мамы был дурацкий массажëр для головы, в порыве шопоголизма купленный через магазин на диване. Он представлял собой ручку, из которой «росли» изогнутые металлические «щупальца» с утолщениями на концах, чтобы не травмировать кожу. Из-за этого массажëра по спине пробегали мурашки, но это было скорее приятное ощущение. Жаль, длилось оно недолго. Малышу Клэю быстро надоедало играться с этой штукой, но его кошка Патчес всегда была в восторге. Она очень громко мурчала и возмущалась каждый раз, когда Клэй хотел закончить сеанс массажа. Дрим пытается в традиционный массаж вплести элементы того самого, мурашкового массажа. Алекс, конечно, не мурчит, но и явного неудовольствия не проявляет. Это хорошо. Это славно.       Дрим чмокает в макушку. Алекс весь съëживается. Дрим смеётся. «Испугался?» — спрашивает. Алекс недовольно фыркает, что-то бурчит в ответ. Обидели бедняжку. Дрим обводит ладонями его лицо, плавно опускается к шее, переходит к массажу плеч. Мышцы твëрдые, напряжëнные, в вечном режиме «бей». Алекс поджарый, но не по самым здоровым причинам. Питание его нерегулярно, режим сна болтает, словно моряков в шторм, но физические нагрузки ни дня его не покидают. Такая у него работа — пробегать по нескольку миль за раз, перелезать через заборы, вскрывать двери. Про драки, наверное, можно и не упоминать. Сказать «не могу» — выбор тупицы или лентяя; сказать «я устал» — выбор слабака. Алекс будет действовать, пока цель не будет достигнута, или пока не упадëт замертво от истощения. Героично, но бессмысленно. Тоже, кстати, счастью не способствует. Есть такая техника, как акупунктура пальцами. Иглами, конечно, эффективнее, но иглы сложнее внедрить в традиционный массаж. Дрим оттягивает ворот футболки, надавливает на две точки, держит. Кожа тëплая, слегка грубоватая, но мягче, чем на его руках. Дыхание у Алекса спокойное, и он решает не задавать совершенно никаких вопросов. Доверие. Всегда приятно осознавать, что тебе доверяют.       Людьми легко манипулировать, если играть на их ярлыках, но, чтобы вытянуть их из этого болота, нужно приложить просто невероятное количество усилий. К первому еврею Аврааму — тому самому, который попытался принести своего сына Исаака в жертву Богу — Господь явился в воплощении двух ангелов и объявил о своëм плане уничтожить Содом и Гоморру. Авраам умолял его пощадить города ради живущего в Содоме племянника Лота. Господь согласился, но лишь с условием, что в Содоме и Гоморре найдëтся хотя бы десять праведников. Ангелы отправились к воротам Содома и встретили там Лота, который уговорил их переночевать в своëм доме. Позже все содомяне, от мала до велика, окружили этот дом, потребовали выдать им людей, пришедших к нему на ночь. Лот просил их не делать зла, предлагал на откуп своих девственных дочерей. Ангелы ввели Лота в дом, ослепили всех и каждого жителя Содома, велели Лоту собирать всю свою семью и бежать из города, потому что Господь истребит его этим же мгновением. Лот бежал. И пролил Господь на Содом и Гоморру серу и огонь, и уничтожил безжалостно города и всю их окрестность. Авраам проснулся утром, поднялся в гору, встал на то самое место, где ночью говорил с Господом, опустил взгляд на равнину. А там один лишь дым. Густой и непроглядный дым.       «Странно, наверное, что я чувствую больше родства с историями про вампиров, чем про людей» — как-то раз в шутку говорит Дрим. Алекс хмурит брови, думает всего-то пару мгновений. Для него это нихера не шутка. «Не странно, — отвечает своим монотонным голосом. — С точки зрения фольклора ты как раз-таки вампир. В зеркалах не отражаешься, по ночам не спишь. Ты почти неубиваемый и жрëшь людей. Ты существо мëртворождëнное, порочное, жадное, пустое изнутри. Ты не способен нормально функционировать без паразитизма на других. Ты пиявка, но энергетическая». «Вау, — выдыхает Дрим. — А ты как всегда милашка». Симпатия Алекса — обоюдоострый меч. Чем сильнее чувство, тем больше дискомфорта оно ему приносит, и тем больше этого дискомфорта выплëскивается на сам объект этого чувства. Дриму ещё везëт, потому что его Алекс при всëм желании не может полноценно обесценить, но всë равно хватается за каждую возможность. Иногда это довольно смешно. Иногда это может стать поводом для маленького экзистенциального кризиса, но лучше так глубоко не задумываться. Думать вообще вредно. От этого становишься несчастным. Авараам вот не думал, когда пошëл закалывать, а потом сжигать своего сына Исаака. Он нашëл Бога. Он счастливый человек.       Дрим, на самом деле, тоже считает Библию глупой, но даже для неверующих людей она кажется каким-то авторитетом. Она глубоко вплетена в культуру, она окутана какой-то загадочной, сакральной дымкой. Зашита в ДНК отцов и сыновей, и сыновей их сыновей. Говорят, что для мужчины отец — Бог. Что же делать мужчине, отец которого его покинул? Искать его в реальном Боге, разве что. Это безнадëжно. Алекс откидывается на Дрима. Просто в какой-то момент решает лечь на него спиной и никак это не комментирует. Дрим немного расстраивается. План с массажем можно считать проваленным. Остаëтся только импровизировать. Дрим обнимает его поперëк груди, опирается щекой о его висок. Чувствует его дыхание, биение его сердца. Знает, что под футболкой у него шрамы. Он действительно выглядит так, будто его разбили, а потом заново склеили. Загорелая кожа и эти светлые кривые линии, напоминающие остатки полупрозрачного клея, которым пытались починить упавшую кружку. Это их любимая кружка. Да, теперь она кривая, она протекает, но никто её не выкинет. Слишком много воспоминаний. Дриму жаль Алекса. Честно и откровенно. Также жаль, как жаль самого себя. Жаль абсолютно всех и каждого на этой бренной земле. Сильнее всего ранят те, кому ты доверяешь. Шрам на лице Алекса — метка от охотничьего меча. Вечное напоминание, что твоя симпатия тебя и убьëт. У него нет отца и у него нет Бога. Только наставник, заменивший их обоих.       — Алекс? — тихо и мягко зовëт Дрим. Боится спугнуть. Боится испортить этот короткий миг.       — Да? — лениво доносится в ответ.       — Что же они с тобой сотворили? — скорее риторический вопрос. Алекс великодушно делает вид, что не слышал этого. Он не хочет признавать себя жертвой, но кто он, если не жертва? Кто он, если не тот баран, которого Авраам зарезал и сжëг вместо Исаака?       Дрим касается губами его виска. Алекс медленно, ощутимо обхватывает пальцами предплечье, сжимает. Молчаливое: «Ещё раз такое сделаешь — я уйду». Не уйдëт. Сбежит. Растворится, словно мираж. Рассеится непроглядным дымом. Дрим вздыхает. Хочет прошептать, что он красивый. Он умный, он очаровательный, он самый лучший. Он достоин большего, чем то, на что сам себя обрëк. Дрим кладëт ладонь на его пальцы, разжимает их. Создаëт ещё один короткий миг, неуловимую иллюзию контроля и безопасности. Молчаливое: «Да, Алекс, ты меня одолел». Этот короткий миг он тоже портит. Осторожно и демонстративно обхватывает всë той же ладонью шею Алекса. Даëт ему время вмешаться, остановить это, но Алекс не останавливает. Дрим чувствует движение его кадыка. Не сжимает, всего лишь мирно выражает свой протест. Знает, что Алекс с лëгкостью может сломать ему руку за эти вольности, но не боится этого. Обнимающей рукой проводит вниз. Гладит. Котики не любят, когда их трогают за живот. Это самое уязвимое их место. Котики кусаются и царапаются, когда их трогают за живот. Алекс резко выворачивается из объятий, одним движением отправляет Дрима на пол. Сидит на диване на четвереньках и смотрит сверху вниз. Распущенные волосы почти закрывают его лицо, но он явно не очень доволен. Жаль.       Нигде не приводятся конкретные грехи Содома и Гоморры. Никто не говорил, что они обязательно хотят сделать ангелам что-то плохое или забрать дочерей Лота. Возможно, что они грешны лишь из-за проклятья своего предка, из-за своего клейма зла. Грешны с самого рождения и не способны преодолеть этот грех. Обречены превратиться в непроглядный дым. Дрим садится на колени, смотрит на Алекса. Алекс смотрит на него. Дрим пододвигается чуточку ближе, одним лишь взглядом умоляет о милости своего Кровавого Бога. Поднимает руку, осторожно убирает волосы с его лица. Мимика всë также невыразительна, но его глаза — чëрная бездна. Та самая тьма, в которую совершенно не проникает солнечный свет. Место смерти всех мечт и амбиций, смерти самой человечности. Дрим целует его в губы. Самую малость боится, что Алекс в приступе ярости откусит ему язык, но старается об этом не думать. Алекс сжимает зубы. Дрим мог бы заставить его открыть рот, но не станет. Поцелуй заканчивается. Дрим, ожидаемо, получает кулаком по лицу и снова оказывается лежащим на полу. Видимо, пора привыкнуть к своему месту в этих отношениях. Алекс поднимается с дивана, выпрямляет спину, расправляет плечи. Если Война и должна как-то выглядеть, то она должна выглядеть именно так. Изящно и внушительно, совершенно безжалостно. Живое воплощение стихии. Огня, которым выжигают вечный грех.       Сейчас Алекс должен произнести очередную речь, но он почему-то не произносит. Дрим смотрит на него с нежностью, с искренним обожанием. Ни капли страха перед этой карой Божьей. Алекс передумывает. Берëт бутылку, садится на диван. Пьëт. Когда-то Лоту и Аврааму пришлось расстаться. Лот выбрал для жизни равнину, напомнившую ему сады Господни и, подобно Еве в Эдеме, соблазнился тем, что было приятно глазу. Двинулся на восток, в сторону Содома, также, как и люди, пришедшие в Сеннар и посмевшие построить Вавилонскую башню. Грех Содома и Гоморры — первородный грех людского бунта против Божественной воли. Символ того, что всех рано или поздно ждëт расплата. Все люди заклеймены проклятьем зла. Дрим застенчиво садится рядом с Алексом. Снова боится его спугнуть. Алекс допивает бренди, ставит бутылку обратно на пол, откидывается на спинку дивана. Прикрывает глаза. Красивый. Умиротворённый. Спокойный и идеальный, словно мертвец. Дрим кладëт ладонь ему на грудь, прямо на бьющееся в груди сердце. Единственное доказательство того, что он до сих пор жив. Того, что это всë реально. Что это всë имеет смысл. Алекс недовольно морщит нос, но не открывает глаз. Дрим сжимает другой рукой спинку дивана, наклоняется к чужому уху. «Позволь мне притвориться, что я люблю тебя, Александр» — шепчет. Алекс великодушно делает вид, что не слышал этого. Его молчание порой красноречивее слов.       Должно быть, Алекс устал. Он всегда выглядит уставшим. Его мучает бессонница, его мучают голоса, его мучает он сам за любые проявления слабости. Трагична жизнь того, кто сам себе главный враг. Несчастное создание, всеми силами отбивающееся от всего, что может принести ему вред. От жизни одни проблемы. Избегание этих проблем ни к чему не приведëт. Побег в философию, в идею о чëм-то великом не заставит окружающую реальность исчезнуть. Ты так и останешься смертным человеком со смертными человеческими потребностями. Воображение дарит свободу. Книжки с правильной драматургией дарят иллюзию справедливости, иллюзию идеальности, иллюзию катастрофичности. Идеальны только мертвецы. Время смывает с них все недостатки, воссоединяет с Господом Богом. Остаëтся только миф о человеке, но никогда не сам человек. Литература говорит «всë или ничего», запрещает довольствоваться малым. Редко пишутся истории от лица неудачников, никто не рассказывает об их скучных жизнях. Зря. Большинство людей неудачники. Большинство людей ничего в этой жизни не добьются, и этот симулякр заставляет их чувствовать себя неполноценными. Ловит их в свой капкан, крошит кости. Заставляет их придумывать себе ненастоящие проблемы вместо того, чтобы справляться с настоящими. Является ли проблемой в жизни Алекса то, что он, будучи человеческим существом, не способен преодолеть свои эмоции, которые необходимы ему для выживания? Вряд ли. Но вот то, что в ходе этой борьбы он не ест и не спит — вполне реальная проблема.       Дрим осторожно гладит его щëку тыльной стороной ладони. Кожа шершавая, от щетины слегка колючая, покрытая тонкими рубцами. Все люди одинаковы в большинстве своëм. Их мозг работает по одним и тем же паттернам, они все хотят одного и того же. Бог не дарил им свободу воли, они сами вырвали её зубами из его рук. Они всегда готовы её вернуть, чтобы Он простил им все грехи. Готовы обменять её на свою мечту, на симулякр рая, садов Господних. Алекс ничем не отличается от всех остальных, но вместе с этим он неповторим. Парадокс человечества: все эти муравьи похожи как две капли воды, но все они уникальны. Ладонь с груди вновь опускается ниже, ведëт плавно, с лëгким нажимом. Дрим целует Алекса в челюсть, вынуждает отклонить голову, открыть шею. Такой великолепный и такой несчастный, из раза в раз приносящий себя в жертву бессмысленным и бесполезным идеалам. Пытается корчить из себя прожжённого материалиста, но люди в сути своей существа идеи. Даже Аристотель, отец материализма, говорил не о том, что идеи нет в принципе, а о том, что у идеи есть материальная основа. Объективной реальности для них не существует. Дрим лезет ладонью под футболку. Алекс открывает глаза, грубо хватает за подбородок.       — Прекращай, — цедит скрипуче, низко, угрожающе.       — Тебе неприятно? — с беспокойством, участливо отвечает Дрим. Алекс корчит гримасу. Отталкивает, брезгливо отодвигается. Дрим снимает с себя футболку, бросает её на пол. — Делай со мной всë, что хочешь. — Алекс окидывает его безразличным взглядом.       — Я ничего не хочу с тобой делать. — Дрим кладëт ладонь ему на бедро. Сжимает. Другой рукой хватает за плечо, подтягивает к себе. Их лица разделяет всего-то пара дюймов.       — Почему? — требовательно выдыхает в чужие губы.       — Ты мне неинтересен, — ответ твëрд и бескомпромиссен. Алекс как никто другой овладел тонким искусством лжи.       — Почему? — Но Дрим не сдаëтся. Никогда не посмеет сдаться.       Алекс бросается вперëд, обхватывает его шею обеими руками, нависает сверху и давит всем весом. Его волосы, подобно лëгкому шëлковому балдахину, скрывают их от всего внешнего мира. Создают короткий миг интимной близости. И он такой невыносимо красивый. Искусство и философия разрушают людей. Идея разрушает людей. Желание быть чем-то большим, чем человек, медленно сжирает их изнутри. Клеймо зла, первородный грех. Они навсегда прокляты покушаться на Божий замысел, не уважать своих отцов, покупать и продавать, придаваться сексуальным извращениям, заниматься терроризмом и политикой. В погоне за миражом они готовы зарезать и сжечь самих себя. Их нельзя спасти. Только превратить в непроглядный дым. Дрим нежно оглаживает бока Алекса, неотрывно смотрит в его лицо. В идеальное, совершенно безразличное лицо. Лица покойников неспроста называют масками. После смерти все мышцы в теле расслабляются, кожа разглаживается. Только смерть приближает материю к истинному идеалу. Только она способна подарить любому существу мгновение совершенства. Алекс полностью контролирует подачу кислорода. Если бы он хотел убить Дрима, то уже убил бы. Если бы он хотел защитить себя от Дрима, то уже защитил бы. Но он давит, а потом отпускает. Снова давит и снова отпускает, пока чужие ладони бесстыдно лезут под его футболку, пока ласкают живот и рëбра.       Он тëплый и он живой. Духовная и физическая близость — естественные человеческие потребности. Не быть одиноким — естественная человеческая потребность. Пусть кто угодно и сколько угодно осуждает, но Дрим никогда и никого из них не осудит. Он жаждет, чтобы люди были людьми, чтобы они воссоединились с собой, познали свои истинные желания. Им бесполезно говорить, их бесполезно убеждать, одни лишь страдания вынуждают их куда-то двигаться. Один лишь страх. Одна лишь боль заставляет их чувствовать себя живыми. Лишь достигнув дна, они начинают ощущать хоть какую-то опору под ногами. Алекс отпускает. Кладëт ладони на чужие плечи, утыкается лбом в чужую грудь. От его дыхания по коже бегут мурашки. Люди слабы и хрупки, их век недолог. Этим они красивы. Красивы, словно снежинки на стекле; словно светящийся плактон в океане. Они — короткий миг, вспышка на солнце. Нечто неповторимое, но постоянно повторяющееся. Дрим жалеет, что не способен их полюбить. Что ничего в этом мире не способен полюбить. Он гладит Алекса по голове. Ласково, нежно, утешающе. «То, чего мы хотим, убивает нас потому, что это всегда не то, что нам нужно» — шепчет. Алекс хочет спасти целый мир, но нужно ему спасти одного-единственного себя. Трагедия.       Вырви себя из симулякра. Прими, что любой твой выбор потенциально может привести к неудаче. Возьми ответственность. Ощути самого себя, услышь его. Познай его. Беда приходит тогда, когда у тебя нет ответа на вопрос: «Вот ты достигнешь цели, а что потом?». Или, когда ты думаешь, что достижение этой цели магическим образом исправит всю твою жизнь. Не исправит, поверь мне. Я пробовал. В каком же сумасшедшем мире мы живëм, а? Дрим снимает с Алекса футболку, проводит пальцами по его шрамам. Чьи-то зубы. Чьи-то когти. Арматура, на которую он упал во время погони по стройке. Стекло, которым он порезался, когда его пытались выкинуть из окна. Пуля. След, напоминающий вампирский укус — место свидания кожи и электрошокера. Для того, кто так сильно боится жить, этот мужчина невообразимо живуч. Он упрям и своенравен, для человека поразительно силëн. Дрим чувствует его энергию, пронизывающую воздух. Его прану или шакти, как сказали бы братья-йоги и братья-тантристы. Европейская цивилизация зациклена на материальном, все её религии строятся на «не убий и не укради», на отрицании своего идеального «Я», пока люди востока ищут пути воссоединения с ним. Ищут нечто среднее между идеей и материей. Ставят сохранность своей души превыше первородного греха. Точнее, ставили, пока и до них не добралась зараза европейской цивилизации.       Дрим обхватывает лицо Алекса, плавно покрывает поцелуями. Его шрам, его колючие щëки, морщины возле его глаз. Он заслужил быть любимым, каждый из них заслужил. Алекс недовольно пыхтит, вырывается из хватки. Садится сверху, откидывает назад свои потрясающие волосы. Великолепен, словно запечатлëнный в камне миф. Кожа обтягивает сильные мышцы, шрамы воспевают выносливость этого тела. Как он может верить, что некрасив? Да, черты его не породисты, глаза глубоки и холодны, но он не уродлив ни с точки зрения математики или биологии, ни с точки зрения изменчивых модных течений. Он уникален, он удивителен. Любой человек будет любим, если позволит себе быть любимым. В первую очередь самим собой. Дрим кладëт руки ему на талию, гладит живот большими пальцами. Природное творение. В идеале нет красоты, в нëм нет характера. Жизнь красива своей хаотичностью и быстротечностью. Красива такими моментами, когда вы можете просто насладиться теплом друг друга, почувствовать себя чем-то и кем-то, ощутить себя кусочком пазла, наконец вставшим на своë место в картине мироздания. Всë остальное бренно, мелочно. Весь смысл в энергии, в этом как будто бы внетелесном опыте. Надежда только в единении всех со всеми.       Алекс нехотя опускается, и они снова целуются. Он не умеет целоваться, он застенчив и пуглив. Дрим гладит его по рукам, по плечам, по спине. Пытается подарить ощущение принятия и безопасности. В этой комнате нет осуждения, нет борьбы. Для современных мужчин нормально пребывать в вечном состоянии тактильного голода. Общество возлагает ответственность за удовлетворение их потребности на плечи спутниц жизни, но ни одна бедная женщина не способна заткнуть такую большую дыру. Алекс разрывает поцелуй, смотрит Дриму прямо в глаза. Испытывает. Дрим говорит, что он красивый. И умный, и сильный, и удивительный. Что он — целая маленькая вселенная с маленькими звëздами и маленькими планетами, на которые никогда не ступала нога разумного существа. Газовые гиганты, сверхновые, невообразимо длинные пояса астероидов. Всë он. Только он один. Алекс закрывает ему рот рукой. «Заткнись» — приказывает. Больше всего астрономических открытий было совершено весной и осенью, а не в более благоприятные для этого зиму и лето. Люди лучше решают трудные задачи, лучше справляются с тем, что требует от них каких-то усилий. Любят бессмысленно всë усложнять. Алекс — белый георгин. Бесконечно близок к идеалу, но также бесконечно от него далëк.       Дрим целует его шею, целует плечи и целует грудь. Алекс постепенно краснеет, теряет контроль над телом и мыслями. Мимика непроизвольно становится ярче, а грубые руки распутнее, дыхание сбивается. Немного хаоса в упорядоченной жизни. В жизни, где всë нажитое помещается в один рюкзак, где дорога твоя единственная спутница, где есть только хорошие и мëртвые. Эмоции — слабость, усталость — слабость, желание человеческого отношения — слабость. Ты не человек, ты жертвенный барашек, которого общество-Авраам решило зарезать и сжечь вместо своего любимого сына. Пошло на сделку с совестью, потому что Бог-отец слишком жаден, чтобы обойтись без жертв. Дрим расстëгивает джинсы Алекса, стягивает их пониже, обхватывает член рукой. Он нежен и учтив. С девственниками надо осторожно, чтобы случайно на всю жизнь не испортить им восприятие секса. Дрим не хочет ничего портить. Пусть он бездушная, бесчувственная, пустая тварь, способная лишь разрушать и никогда не создавать, но он не хочет ничего портить. Хотя бы в этот короткий миг не хочет приносить ему боль. Кто-то другой будет выжигать огнëм вечный грех, кто-то другой будет оставлять новые шрамы, кто-то другой будет их ненавидеть. Кто-то другой поднимется на гору, опустит взгляд на Эдем и увидит лишь густой и непроглядный дым.